В общем, переживая только начавшийся процесс освоения моей каблучистой покупки, я была не слишком рада подниматься на 3-й этаж, где находится малая сцена Сатиры, именуемая «Чердаком» и им и являющаяся, но было бы хуже, если бы пришлось спускаться в подвал. Правда, и туда слазить тоже пришлось вместе с героями спектакля (к счастью, понарошку, только как зрителю и человеку с развитым воображением). Не знаю, как вы, девчонки, а я за нАШим «бомжом» – хоть к пчёлам в улей…:)
И так далее.
Когда что-то напишешь, то тоже получаешь отклик.
Nika
Книга воспоминаний А.А. Ширвиндта
«Schirwindt, стертый с лица земли»
Впечатления поклонницы, или Попытка отзыва
…если бы я писала не на форуме, а как-нибудь официально, то мысли и эмоции привела бы в порядок. А теперь… Ну, понятно, грамотный отзыв уже не получится, значит – эссе (когда чтонибудь задумаешь написать, а как надо не получается, значит, получилось эссе).
Поклонницы в интернете пишут: «Мы виртуальны – искренность реальна». За искренность и ценишь. Потому что общая внутренняя тенденция современной критики – лишь бы поострее и побольнее. Самая гениальная критическая статья, которую я когда-либо читал, – в анекдоте: приехал знаменитый датский трагик в Ковент-Гарден играть Гамлета. Наутро появилась рецензия в лондонской газете: «Вчера датский гастролер в Ковент-Гардене играл Гамлета. Играл его до 12 часов ночи». Все. Это честная, хорошая критика.
Не читаю прессы я,
От нее – депрессия.
Критики выросли и возмужали. Раньше они ходили по контрамаркам и питались на премьерных банкетах. Сегодня ходят по билетам и не остаются на еду. Подозреваю, что баланс между заказной статьей и стоимостью билета смещается в первую сторону.
Но надо с кем-то советоваться! Не с кем. Окружение делится в основном на три категории: холуи, влюбленные и ненавистники. Холуи безоглядно врут, мечтают угодить и стараются что-то повыгоднее вякнуть. Влюбленные бездумно и покорно безразличны. Ненавистники со стиснутыми зубами сдерживают эмоции, чтобы выплеснуть их за стенами прямого общения. Поэтому никому не верю и приходится советоваться с самим собой – это очень трудный диалог, обреченный на слабовольный компромисс.
Журналисты надеются что-то парадоксальное ухватить от моего так называемого амплуа, имиджа: вдруг скажет что-нибудь неожиданное, в меру афористичное. Их ведь не интересует моя точка зрения, мысли или моя, не дай бог, практическая деятельность. Но если бы вдруг журналисты перестали проситься на интервью, очень бы расстроился. Это все слова, что «надоело». Альберто Сорди как-то спросили: «Мешает ли вам ваша популярность?» И он ответил: «Мне дико мешало, когда ее не было».
Звонит мне недавно Татьяна Егорова. Она стала очень популярной после книги «Андрей Миронов и я». То есть она. А я там – главное действующее дерьмо. Когда-то я взял Таньку за ручку и с каким-то рассказиком привел к Вите Веселовскому в «Клуб 12 стульев» «Литературной газеты». То есть, по сути, сделал ее писательницей. Брать за ручку надо не всякого. И в руки давать ручку тоже не каждому.
И вот звонит она и говорит: «Послушай, связались со мной якобы из «Комсомольской правды» и хотят, чтобы я сказала, с кем ты живешь и с кем жил, каким способом, что ты за мужик. И рефреном: «Вы же его терпеть не можете». Обещают хорошо заплатить. Я их послала». Ненавистники тоже бывают альтруистами.
Или еще проще – звонят агенту актрисы, моей ученицы: «Расскажите, она жила с Ширвиндтом еще в институте или он ее в театр взял и там стал с ней жить? Мы хорошо заплатим». Это журналистика?
Степень «желтизны» стало очень трудно определить, поскольку иногда и серьезные газеты позволяют себе подобные публикации. Невозможно понять с первого взгляда, какая газета: желтая, зеленая или голубая. Когда интерес строится на алькове, на болезни, на смерти, это за пределами не только совести, но и человечности. Общественная полемика опустилась до уровня спальни и унитаза.
Сейчас все обо всех в курсе дела. Ума не приложу, как актрисы осмеливаются играть что-то серьезное. Она выходит на сцену, и ползала знает о ней досконально все: в каких колготках, в каких прокладках, с кем спала вчера и кому дала отставку на прошлой неделе. А некоторые даже на себя наговаривают. Куда лучше было раньше, когда актера окружал флер таинственности, которая, кстати, неплохо работала на репутацию. А потом начали ковыряться в закулисном хламе…
Когда-то давно в «Кинопанораме» представляли, кажется, «Алые паруса». Показали фрагмент: Вася Лановой – молодой, сияющие глазищи, белая рубашка… Бабах! – в него стреляют. Ну и на рубашке эффектно расползается кровавое пятно. А в студии сидит какой-то самый знатный бутафор. «Как это вам, Ферапонт Митрофанович, удался такой замечательный трюк?» И тот принимается жизнерадостно шамкать: «А фто, хорофо? Мы под рубафку подкладываем такую… типа клизмы. А у него в кармане веревофька. И когда в него стреляют, он за веревофьку дергает, брыффет краска, ну и ффё…» Понятное дело, алые паруса немедленно линяют после таких захватывающих откровений.
Нездоровый обывательский интерес к знаменитостям был всегда, но не в такой же степени. Я когда-то делал на телевидении серию передач из цикла «После спектакля». Там заседали мужчины и обсуждали проблемы творчества. Мужчины были прекрасные: Державин, Миронов, Богачев, Высоковский. На сцене (а снимали мы в сгоревшем потом Доме актера) сидел джаз под управлением Леши Козлова.
Вот отрывок из одной передачи:
ЗРИТЕЛЬ. Я зритель. Рядовой и любознательный. Это я говорю с гордостью… Я, товарищи, действительно хочу все про всех знать. Почему ваш клуб меня радует? Он мне будет помогать в моих бесконечных спорах с женой об искусстве… Это важно. Теперь дальше. Хочется знать, куда направится наше искусство и кто муж Наташи Ростовой? Дальше. Правда ли, что Юрий Никулин – в то же время еще и клоун? Может ли такое быть? Да что ходить далеко за вопросами: вот я вижу здесь неизвестного молодого товарища. Простите, как ваша фамилия?
– Миронов.
– Простите меня, товарищ Миронов, вы случайно товарища Менакера не знаете? Я бы ему многое рассказал о похождениях его сына.
– О каких похождениях?
– А вы не знаете?
– Нет.
– Восемнадцать раз разводился, понятно? А сам молодой. Он в Театре сатиры Дон Жуана представляет.
– Нет, вы знаете, сын Менакера еще не женат.
– Откуда вы знаете?
– Это я.
– А папа?
– Папа женат.
– На ком?
– На маме.
– Спасибо. Вот это новость номер один. А почему не вышла вторая серия «Идиота»? Кто муж Вертинской? Где живет Олег Табаков? Есть ли автомобиль у Игоря Кваши, и если нет, то почему? Вы видите, товарищи, вопросов много, вопросы важные. Все имеют прямое отношение к большому искусству. А вы женаты? На ком?
Это было каких-нибудь 40 лет назад.
Дворами вышел из города и, минуя пробки, не спеша побрел к природе. Я сейчас живу на старой дедовской даче моей супруги под Истрой, в Новом Иерусалиме. Поселок НИЛ (наука, искусство, литература), 34-го года. Тогда Сталин отдал каким-то наукам, искусствам и литературам огромный бугор. Слава богу, что там страшная дорога – овраг – и настоящие хозяева жизни не могут туда въехать. А провести шоссе невозможно. Там жили писатель Илья Эренбург, актер и чтец Дмитрий Журавлев. Раньше просыпаешься в 6 утра, из-за забора, как дятел, стучит машинка. Это Эренбург.
В поселке есть библиотека. И там как-то устроили вечер памяти Журавлева. Меня позвали. Чистенько. Получают библиотекарши по-прежнему гроши. Специальную экспозицию сделали. Угощали огромным пирогом с вареньем. Никаких виски и устриц.
В библиотеках нашей сферы работают очень знающие люди. А молодежь приходит и спрашивает (это не анекдот): «Дайте мне пьесу Вампилова «Уйти на охоту».
Я придумал себе хорошее занятие – читать что-то забытое. Как модно было говорить: «Вы знаете, вчера «Войну и мир» перечел». Перечел… Что значит, он ее никогда не читал.
Я люблю пиратскую литературу и сейчас с удовольствием, когда никто не видит, цапну какой-нибудь флибустьерский роман. Есть замечательные малоизвестные пиратские истории. Такая наивная прелесть. Такие мощные Робин Гуды, которых никогда невозможно победить.
В прежние годы, когда появлялась подписка на какой-нибудь многотомник, в Химках, на пустыре, ночью все на эту подписку записывались. Причем не важно было, на что. Горели костры, и надо было отмечаться несколько раз за ночь. Если тебя нет – твою фамилию вычеркивают. Но чтобы не каждый день не спать, можно было договориться с кем-то: одну ночь не спит он, другую – ты. Я никогда не забуду, как мы записывались на Ожешко. Писательницу Ожешко. Никто ее не помнит, а у меня до сих пор где-то есть двенадцатитомник Ожешко. Ну как можно было не взять?
Самое смешное, что моя жена, с которой мы тогда еще не были женаты, тоже выстаивала в Химках очередь за подписными изданиями. Так у нас в семье оказалось двадцать четыре тома Ожешко.
Книги обязательно надо читать. Главное – не выписывать понравившиеся цитаты. Потом такие цитаты создают ощущение, что это твои мысли.
Вышла замечательная книжка воспоминаний Вертинского. Огромная, толстая. Ее не знаешь, как читать: если лежа – она убьет (а «засыпаемость» в мои годы уже высокая).
Сейчас чтение превратилось в снотворное: какая бы шикарная книжка ни была, десять страниц – и все. А если это Вертинский – то летальный исход!