Кис, мне Михаил не кажется мужицким. И все знакомые Михаилы не похожи на мужиков. И потом, для нас он никогда не будет Михаилом, будет Мишкой. Но с другой стороны, он какой-то слишком утонченный для Миши и для такого аристократа подходит только Александр.
Ты спрашивал, чего я очень хочу. Очень хочу, чтобы мы все были Ветровыми[39]. Ты подумай, Ширвиндт – совсем не театральная фамилия. И будь в этом «Тобултоке» Ветровым, а полтора года в театре – это же ерунда по сравнению со всем твоим будущим. И театральная Москва все равно будет знать творческое прошлое Ветрова, и все, кто захочет. А серая масса обывателей – на нее наплевать. Подумай, что два года по сравнению ну хотя бы с 40 годами будущего (театрального).
А в смысле родственников – ведь не в этом проявляется твое отношение к ним, да и они сами поймут, что актеру нужна простая, красивая фамилия. И потом – разве сын и жена не ближе родственников? И в эстраде тебе будет легче работать под другой фамилией. А уж как бы старики Ветровы были счастливы! Горчаков (Наташкин отец) – какая красивая фамилия. А ведь он Дитерихс, а Андровская – Шульц, Станицын – тоже немец какой-то, а твой Жуков? А сына будут дразнить «Ширмой», а так «Ветерок».
Кисуня, мне очень хочется! Ты подумай как следует. Думать можно целый месяц. И напиши свои соображения.
Вот это все я писала раньше, а теперь пишу, когда ты пришел.
Если ты принесешь мне молоко (это надо для молока) около 1 часа, я, может быть, не смогу тебе ответить, так как твой сын будет лопать, а я боюсь пошевельнуться в это время. Так что, на всякий случай, пока, до вторника.
Целуем тебя.
Твои
Кисонька! Тебе соки принести какие-нибудь? А арбуз тебе можно? Ты не отвечаешь на мои вопросы – тебе скучно? А ты теперь взрослая или все равно мой глупый Кутенок? Хочу, чтобы ты не была взрослой. Ладно?
Встретил наконец первого родственника – Филю (дядю-близнеца). Целовал, передавал тебе всяческое и безумно радовался, что Ширвиндтский род все же продолжается, а то все уже было отчаялись.
Относительно фамилии мы подумаем отдельно – ты преувеличиваешь катастрофичность Ширв., да и Ширмой ведь звали его отца – и ничего, не рассыпался.
Я поехал – крепко вас целую, обнимаю, и синяк тоже.
Твой
Кися! Радость моя! Это я! Ужасно наволнован и расстроен, что в воскресенье не попал к тебе. Сейчас утро понедельника, я дома – поеду, попробую к тебе прорваться. Если нет, то знай, что пишу в понедельник.
Значит, в субботу, часа в три, заехали с Вокой за Милой, приехали на дачу. Побежал к Журавлям – поцелуи, охи, ахи. Дима уезжал в Москву, я отвез его на станцию. Узнаю, что Рапопорты приехали. К ним. Там полная истерика – шум, гам, около колодца две семьи в полном составе орут.
С раннего утра начали с Вокой делать машины и кончили в половине седьмого – три колеса монтировали, мой аккумулятор сидел, пока завелся, пока достали дистиллированной воды, а краска, несмотря на чехол, страшная, вся полосами, просто зебра, а не машина. Чехол кое-где прилип, а кое-где нет, и так получилось. Тогда Мила достает восковую пасту и начинает тереть машину, мы с Вокой помогаем. Получилось великолепно – такой она еще никогда не была. Как новая. Ну и опоздал я к тебе вчера. Поздно вечером поехал в Серебряный Бор к тете и дяде. Разбудил их и сообщил. Старики прослезились аж. Сегодня утром звонили мои из Кисловодска – полная паника, хотят сюда, кричат, ничего не разберешь, счастливы. Ты им черкни чуть-чуть, ладно?
Тебя целуют: Свет, Наталья[40] и бабушки…
Кутя, так долго не общался с вами, что вы, наверное, голодные и одинокие. Я тоже. Ну, еду к тебе. Авось прорвусь.
Записка написана на листке «Автомобиль М-20 «Победа», инструкция по уходу.
Кутя! Я уже очень соскучился без тебя, я ведь абсолютный бросик – никого нет. Мечусь туда-сюда. Как ты там? Сегодня ночевал у Мишки Рапопорта. Он один, ему страшно и скучно. Спали на двуспальной кровати. «Вот бы нам такую», – помнишь, мечтали. Ничего подобного – неуютно, далеко и холодно. Лучше тахту.
Напиши, что тебе надо и чего хочется. Выгляни в окошко. Целую вас. Безумно скучающий отец и муж.
Ты не потолстела? Все мне говорят, что ты потолстела.
Киса!
Какая же ты глупая девчонка! Взяла и заплакала тогда, и отвернулась, и ничего не сказала. У меня прямо сердце оборвалось, а тут еще, как назло, нянька долго не шла, я прямо измучился. А оказалось, что ничего, а я уже передумал все, от самого худшего до пустого. Ты, пожалуйста, не делай так больше, а то отец у него будет сердечник.
Выглянь в окошко. Так глупо разговаривать через 4 этажа с улицы, с народом, мамой и так далее. Так хочется тебе сказать много разного ласкового и хорошего, а получается какое-то глупое мычание и шаблонные крики. Ты меня понимаешь?
Целую! Иду!
Телеграмма из Свердловской области
Желаем Раисе Самойловне и Наташеньке воспитать нам Мишеля достойным своего уникального отца.
Эфрос, Колеватов, Гиацинтова, Барский, Ларионов, Колычев и другие. Всего 74 подписи.
Письмо из Кустаная, 1959 год
26 января
Кис мой! (Хотел написать «жена моя» – раздумал: плохо звучит.) Это я!
Город, если это можно назвать городом, Семиозерск. Прямо с поезда – на автобус и за 160 км от Кустаная – сюда. Поместили в курной избе – называется гостиница. Паровое отопление находится рядом с баней (бывший предбанник) – духота страшная, кромешный ад. Живем все в одной комнате, по команде отворачиваемся друг от друга.
Да! В Челябинске стояли целый день. Ходил по городу, нашел Возженникова, Стегачеву и Левита[41] (помнишь их?). Провели целый день вместе. Вечером смотрел «Почему улыбались звезды». Спектакль средний, но Володька (играет главную роль) очень мил, а Галка в эпизоде просто хороша. Играют много, разное, тоскуют по Москве. Вечером, к отъезду поезда, все прибежали на вокзал – с шампанским, апельсинами, коньяком. Сидели с нами, прощались. Ты даже не представляешь, как это было хорошо и искренне. Все наши даже притихли, наблюдая эту сцену прощания. Да! Ничего нет лучше студии и настоящей старой дружбы. Вдруг через два-три года встречаешься совершенно случайно, и как радостно. Какие близкие, оказывается, эти люди, с которыми, может быть, в студии и не очень-то был близок.
Все ахали над Мишкиной карточкой. Я прослезился и обещал заехать на обратном пути.
Киса! Ты, наверное, не понимаешь еще этого, но поймешь вскоре. Прелестно и грустно.
Вчера провели первый концерт здесь, в Семиозерске, в нашем подшефном районе. Был успех. Сегодня утром поехали в лес, фотографировались. Погода совершенно изумительная – солнце, ни ветерка, и кругом, насколько хватает глаз, – снег, снег, снег. Будем до 1 февраля жить здесь, в Семиозерске, и выезжать в окружные совхозы. Сегодня у нас два концерта. Потом поедем в другой район и там будем дней десять.
Писать тебе буду редко, ибо неоткуда отправлять письма, из совхозов они идут по 10–15 дней. Ты мне пиши на Кустанай, до востребования – я буду там 1-го числа, и ты должна мне к этому времени дать полный отчет московских событий. Я скучаю по дому, тебе и Мишке. Крепко вас целую и люблю.
Если удастся, то позвоню когда-нибудь вечером.
P.S. Кися, ты ценишь, что я не написал ни полслова о резине, гараже.
Письмо Наталии Николаевны
Начало письма не сохранилось
…Очень не хочется держать Мишку в Москве весь май и июнь, а без меня на даче он жить не может, так как все врачи в один голос говорят, что его обязательно надо кормить, хотя бы несколько капель в день, как лекарство. Это предохраняет от всех заболеваний. Поэтому я думаю делать диплом до мая, потом уехать на дачу, с осени опять диплом и в ноябре-декабре защищать. Как ты на это смотришь?
И потом я боюсь просто не вытянуть до июня, ведь работать придется не меньше десяти часов в день. И если бы я спала ночью, а так очень трудно, и буду совсем психом.
Напиши скорей свои соображения по этому поводу, а то это надо решать немедленно. Или просто и откровенно оставаться на второй год. Но это, по-моему, хуже, да и на следующий год будет совсем другая программа.
Мишка лежит чистый и сытый, в благодушном настроении, и даже дал свою лапу, чтоб послать папе.
Он сидит почти без поддержки, но я долго не разрешаю, только на минуточку.
Вчера надела ему башмачки и держала под мышки так, чтобы ножки касались пола. И он (вот что значит инстинкт!) стал перебирать ножками, как будто идет.
Целуем тебя крепко-крепко. Очень скучаем. Ждем.
Твои
Письма из Саратова и Куйбышева, 1959 год
Жена, Киса, как обещал, пишу в первый вечер. Доехали хорошо, только жарко. Квартирка вонючая, но отдельная: три комнаты, есть ванна и газ и даже телефон. Есть еще хозяин – одинокий еврей-пенсионер. Денег у нас нет, поэтому решили питаться дома – завтра первая проба – Колычев будет варить обед из принесенных утром Вадюшей Жуковым продуктов с рынка, я мою посуду и накрываю на стол. Юрка обещался сварить щи и картошку с мясом – ходит гордый, а мы дрожим и с ужасом ждем завтрашней трапезы. Есть холодильник – это счастье. Готовим лед и сосем его. Сегодня жара 34 градуса – завтра еще больше, говорят. Соскучился уже по вам с Мишкой – а ведь еще долго…
Кися, родной мой, это я! Сегодня 16 июля – от тебя ни одной строчки. Звонил папе, он сказал, что ты должна быть в Москве 15-го. Ждал твоего звонка до 3-х часов ночи, но, увы! Ребята успокаивали, говорили, что в Москве 35 градусов и ты побоялась везти Мишку, но почему же ни одной строчки? Я страшно волновался, все время мерещится: что-то случилось, а от меня скрывают – как же тебе не стыдно? Ты разлюбила меня? Но как мать моего ребенка ты обязана сообщать мне о его здоровье.