Над побоищем с угрожающим гуденьем кружилась чета янтарно светящихся клякс.
Я рывком распахнул только что затворенную дверцу и зашарил под сиденьем. Монтировка… Неужели в чертовом «жуке» нету монтировки?
Монтировки не было! Вместо нее под руку мне попалось какое-то витое и жесткое на ощупь кольцо. Не то тормозной шланг, не то ремень генератора. С жуткими проклятьями в адрес немецких автомобилестроителей я выдернул его наружу. — Екарный бабай! Это оказался бич. Или, может, кнут. Тяжеленная длиннющая плеть, скрученная из полос шершавой толстой кожи, с коротким крепким кнутовищем и вплетенным в конец колючим стальным желваком. Орудовать таким нешуточным оружием я не умел совершенно. И все-таки, распуская его на ходу, я бросился на подмогу.
К моменту моего прибытия сражение нашей стороной было практически проиграно. Вбитый по самые лопатки в асфальт Убеев тихохонько лежал и выглядел как дохлое насекомое. Раскинутые полы знаменитого хромового плаща напоминали изломанные крылья. Только вытянутая вперед рука сообщала о том, что Железный Хромец еще жив. Рука неуверенно пошевеливалась; указательный палец вновь и вновь дергал спусковой крючок зажатого в кулак пистолета. Испорченного мною пару часов назад пистолета! Зарина и бес, завывая на разные голоса, копошились под сброшенным пиджаком Кракена — рукава пиджака были хитроумно замотаны и связаны, борта застегнуты, и выбраться из этого диковинного мешка было им, похоже, не под силу.
Я остался с Арестом один на один. Он с победоносным рычанием содрал с себя остатки сорочки и, поигрывая тугими мускулами, двинулся ко мне. Щупальца, отливающие в свете фонарей сизым, омерзительно вздуваясь и опадая, били его по бокам, опутывали шею и вились, вились, подобно плоским червям.
— Кишки из тебя выдавлю! — рявкнул он.
Вздрогнув, я стегнул бичом. Повторяю, опыта у меня не было никакого. До сей поры я разве что по малолетству баловался в деревне с самодельной пастушьей плеткой, заставляя ее резко хлопать к неописуемому ужасу кур и телят. Да сек крапиву.
Наверное, с перепугу удар получился идеально. Шипастый конец кнута, метнувшись, как змея, ужалил Ареста в центр груди, в самое месиво щупалец. Кракен вскрикнул, завертелся от страшной боли винтом, а я хлестнул снова. И снова у меня получилось. Кнут обвился вокруг его лодыжки, я дернул — двумя руками враз, наверное, так подсекают попавшуюся на спиннинг акулу, — и он упал. Под лопнувшей штаниной вспухла кровавая полоса. Однако удача не бывает вечной. Когда я размахнулся вновь, плеть запуталась в кустарнике.
Кракен приподнялся на одно колено и обратил ко мне нечеловечески бледное лицо. Рот был открыт, запаленное дыхание со свистом вырывалось наружу. Он прижимал скрещенные руки к торсу, словно обнимая себя за голые напряженные плечи. Залитые алой глянцевой кровью щупальца бессильно свисали из-под локтей. Он страшно оскалился. Я задергал кнут сильнее. Ветки тряслись. Нет, ни в какую. Кракен встал на ноги и шагнул ко мне. Я попятился, стреляя по сторонам глазами, и не сумел сдержать возгласа облегчения. Нашего полку прибыло! Убеев был вновь в строю и выглядел молодцом. Сидел, широко разбросав ноги, и с невообразимой скоростью шуровал во внутренностях разъятого пистолета. Заметил это и Кракен. Он замер на мгновение, потом погрозил мне кулаком, повернулся и начал медленно удаляться, с каждым шагом все заметнее прихрамывая. Я разжал пальцы, выпуская бесполезный кнут, и кинулся высвобождать Жерара с Зариной. Они, однако, уже справились самостоятельно.
Армия вновь была в сборе. Ну, сейчас мы зададим кое-кому жизни!
Девчонка без промедления побежала к кустам выпутывать застрявший кнут, а бес завыл: «Врешь, не уйдешь!»— и, демонстрируя решимость к продолжению схватки, принялся расшвыривать задними лапами ту кучку лохмотьев, в которую его зубы и когти превратили многострадальный пиджак Ареста. Вот и Убеев уже нашел скрепку, отшвырнул в сторону и через секунду передергивал затвор.
Заслышав этот щелчок и этот вой, Кракен остановился, развернулся и рубанул ладонью левой руки по сгибу правой.
— А вот. Хрен. Вам! — отрывисто выкрикнул он. Затем вскинул руку вверх, поймал один из сопровождавших его светящихся объектов и с сочным хрустом раздавил.
Пространство качнулось. Кусты, заборы и дома противоестественно искривились и начали разбегаться в стороны, точно расталкиваемые незримым титаническим пузырем. Пузырь хоть не был виден, но явственно ощущался — как воздушная волна, как чужой ненавидящий взгляд за спиной, как пропасть под ногами завязавшего глаза канатоходца. Как опасность. Он рос, словно распираемый изнутри бурлящими горячими газами и в конце концов лопнул. Воздух перед Кракеном прошила будто бы ветвящаяся фиолетовая молния. Будто силуэт гигантского высохшего дерева, за краткий миг восставшего из бездн ада. Это была прореха, прореха в пространстве, она стремительно разъезжалась вширь — и оттуда, из-за нее, надвигалась на нас со скоростью экспресса чудовищная темная масса. По барабанным перепонкам ударили сильные мягкие ладони шквального ветра. Я почувствовал необходимость широко, до слез и вывихнутых челюстей зевнуть…
Когда я протер глаза, то просто не узнал округи. Перспективы искажены, расстояния нарушены, само мироздание вышелушено, как орех, и изнасиловано, будто в картине Сальвадора Дали. Особняк Софьи Романовны, «Фольксваген» перед его воротами — это было где-то далеко справа, в сотне метров; все как-то мучительно вывернуто и изогнуто. Та же участь постигла противоположную сторону улицы. Асфальт дороги размягчился, и вся-то она растянулась вширь подобно резиновому бинту, охватив пологим валиком головокружительную аномалию, поднявшуюся посреди хаоса оплотом вечной несокрушимости. Передо мной, в каком-нибудь шаге, материальный до последней песчинки, начинался крутой каменистый кряж, поросший купами карликовых деревьев и высоченными, в пояс, желтыми травами. Говорливый ручеек, играющий серебряными блестками отражений огромных звезд, вился между мшистыми валунами и выплескивал хрустальные воды мне под ноги. По длинной ступенчатой тропе, вымощенной чем-то вроде оранжевой тротуарной плитки и огороженной с одной стороны низкими перильцами, волоча ногу, карабкался ввысь Кракен. Еле-еле, будто дряхлый старик. Каждая новая ступень давалась ему различимо труднее предыдущей. Ему нужно было преодолеть каких-нибудь двести метров до небольшой открытой площадки, на которой ждала округлая короткокрылая машинка. Желтенькая, «глазастая» и чертовски симпатичная. Почти точь-в-точь «жук» Зарины. Только вместо колес — обтекаемые вздутия и потешный раздвоенный полупрозрачный хвостик над багажником. Она готова была унести Сына Неба к сверкающей под луной заснеженной вершине. А может, и выше, к звездам.
И гремел, подобно музыке сфер, лягушечий хорал.
Наша четверка стояла плечом к плечу, абсолютно зачарованная волшебной картиной, и молчала в каком-то необычайном благоговении. Потом Кракен остановился, отдыхиваясь. Взмахнул рукой, поймал порхающую над макушкой, медово светящуюся амебу и сжал в кулаке. Пространство вновь всколыхнулось. Прореха стала смыкаться.
Первой опомнилась, как ни удивительно, Зарина. Гортанно вскрикнув, она пробежала к началу оранжевой «лестницы в небеса». Откинулась всем телом назад — и тут же упруго подалась вперед. Над головой ее со свистом взвилась узкая и длинная черная полоса.
Плетью малышка орудовала с проворством матерого надсмотрщика, жизнь положившего на тренаж галерных рабов. Кракен, пойманный за шею, кувыркнулся вниз. Зарина схватила его за волосы и с недетской силой поволокла, пятясь, прочь из другого мира.
И вновь ударил оглушающий ветер, качнулось, выгибаясь волной, пространство, вырос фиолетовый скелет дерева-молнии; вновь навалилась болезненная зевота.
Когда она столь же внезапно, как началась, миновала, мироздание с протяжным вздохом приобрело первоначальный вид.
В тот же миг смолкли квакушки.
Из кухни доносилось зловещее металлическое побрякивание, какое-то напористое гудение, точно от разогреваемой паяльной лампы или примуса. Голос Железного Хромца, сбивчиво напевающего арию Ленского, перемежался кашлем. Крепко же ему наподдал Арест, подумал я. Я сидел в кресле и нервозно теребил провод от наушников. Кажется, наши доморощенные инквизиторы всерьез намерились склонить Кракена к сотрудничеству. На своих условиях. Чего бы это ему ни стоило. Сам Сын Неба валялся в ванной, крепко связанный, с кляпом во рту, и его обрабатывал Жерар. Пока что всего лишь психологически.
В комнату вбежала возбужденная Зарина, принялась перерывать ящики комода. Наконец извлекла бархатную подушечку, густо утыканную швейными иглами, торжествующе осклабилась и исчезла. Эта суета, отдающая затхлым запашком гестаповских подвалов, тревожила меня все больше. Неужели в самом деле придется присутствовать при пытках? Дьявольщина! Я встал и двинулся в ванную.
Не успел я до нее дотопать, как меня перехватил Убеев.
— Овлан Мудренович…— заканючил я дрожащим голосом.
— Ти-хо! — Он приложил палец к губам и увлек меня обратно в гостиную.
— Ты мне под дверью темницы разброд и шатание в рядах не демонстрируй! Хе-хе. Ну, чего тебе?
— Овлан Мудренович, вы в самом деле собрались вгонять ему иголки под ногти?
— О, май Год! Павля, ты спятил. Разумеется, нет. Но пленник должен почувствовать, ощутить самою шкурой и особенно тем, что под ней находится, что мы настроены более чем решительно. Иначе просто пошлет подальше. Крепкий орешек. Сразу видно — профи. Как качественно убогоньким прикинулся, а? Даже я по…— Убеев закашлялся. — Даже я поверил.
— Вы здоровы? — с беспокойством спросил я. — Может, к врачу?
— А! — Он отмахнулся. — Заринка посмотрела, говорит, все о'кей. Этот долбоежик здоровенный своим кулаком мне вроде как еще и пользу принес. После его массажа мокрота в бронхах начала отходить, что ли…
— Какая мокрота?
— Ну, со смолами, с сажей. Из-за курения образовывается. Не бери в голову, короче. Ты вот что… Если тебя наша суета пугает… Ты спать ложись.