Старая дева смущенно завозилась на стуле и принялась быстро и нервно вязать. У месье Гарнере кровь прилила к голове. Он побагровел, начал задыхаться, хотел что-то сказать, возразить, но не смог выговорить ни слова. Мадемуазель Софи продолжала в лихорадочном возбуждении:
— Мы виделись каждый день. Наконец-то я почувствовала себя счастливой, мой капитан — такой красавец! Широкие плечи, ласковый взгляд, военная выправка… Я была без ума от него. Когда он прикасался ко мне, в меня будто бес вселялся. Сама себе удивлялась. Становилась сущим дьяволом, уж поверьте… И на диво похорошела. Даже вы сделали мне комплимент. С каким удовольствием я тайно отомстила вам за все измены… Но рано или поздно все проходит. Капитан стал волочиться за другими женщинами. У меня завязался роман с Люсьеном, мелким служащим, которого вы жалели по-отечески. Боже! Очаровательный мальчик! Затем — с неким музыкантом из военного оркестра, он играл на корнет-а-пистоне, казался мягким, обходительным, а на деле обожал меня мучить… Было еще два незначительных приключения, и вот мне исполнилось сорок. Я вполне насытилась мщением. Теперь меня утомляли хитрости, ложь. С каждым годом я все больше ценила покой и уют. Увлеклась благотворительностью, стала заботиться о своей репутации. И вдобавок, вопреки всему, сохранила к вам глубокую привязанность…
Месье Гарнере, опершись локтями о колени, спрятал лицо в ладонях, он плохо слышал окончание рассказа мадемуазель Софи, которая говорила умиротворенно и тихо:
— Со временем я позабыла о ваших жалких изменах, позабыла и о своих. Кажется, я не сказала вам, что у нас родилась бы дочь? Она вышла бы замуж за юношу из хорошей семьи, дельного, самостоятельного. У них было бы двое детей. Старший блестяще учился бы в Политехническом. А мы, мы с вами старели бы в любви и согласии, с удовольствием вспоминая нашу счастливую молодость. Вы бы следили за биржевыми новостями, я бы вязала для бедных… Так бы и жизнь прошла…
— Жизнь прошла, — эхом отозвался месье Гарнере после продолжительного молчания.
Он с трудом распрямился. Увидел спицы в проворных руках, скользнул взглядом выше по черному шелковому корсажу и с удивлением узнал лицо жены и ее широкополую курортную шляпу. Беспокойно огляделся по сторонам: сомнений нет, вон та пожилая дама, что вязала на ходу, приближаясь к фонтану посреди круглой площади, — мадемуазель Софи.
— Я ужасно вспотела. В казино такая жарища! — вздохнула мадам Гарнере. — Знаешь, я вчера навещала бедных, а сегодня навела о них справки. Порядочными их не назовешь. Лучше приберегу мой свитер для будущей благотворительной ярмарки. Но с другой стороны, в провинции свитера ручной вязки ценят больше, чем в Париже. Страшно подумать, как распродажи мешают помогать бедным… Нужно успеть до зимнего снижения цен. Ты всю газету прочитал?
— Да… Акции медных рудников в Конго упали на три пункта…
— Кстати, я расспросила портье о паре из пятнадцатого номера… Так и знала: они не муж и жена! Что с тобой, милый? Ты так странно на меня смотришь…
— Нет-нет, все прекрасно.
— Наверное, у тебя изжога из-за говядины под соусом, что нам подавали в полдень?
— Да, из-за говядины, — кивнул месье Гарнере. И прибавил, обмахиваясь шляпой: — А что касается акций медных рудников в Конго, потери невелики. Я ведь скупил их по дешевке, всего по двести семьдесят два франка.
Писатель Мартен
Жил-был писатель по имени Мартен, у которого в книгах все главные герои умирали, да и второстепенные тоже, а он ничего не мог поделать. Все эти бедняги, в первой главе полные бодрости и надежд, на последних двадцати — тридцати страницах умирали, словно от эпидемии, причем нередко в цвете лет. В конце концов такое обилие жертв начало вредить автору. Пошли разговоры, что при всем его огромном таланте чтение его самых прекрасных романов действует угнетающе из-за множества безвременных смертей. И читали его все меньше и меньше. Даже критика, приветствовавшая его в начале пути, начала уставать от этой безысходности: намекали, причем даже в печати, что автор «далек от жизни».
А между тем Мартен был очень славный человек. Он искренне любил своих героев и был бы только рад обеспечить им долголетие, но ничего не мог поделать. Как только он добирался до последних глав, персонажи его романов испускали дух у него на руках один за другим. Чего он только не придумывал, чтобы их спасти, и все равно их похищало у него какое-нибудь фатальное стечение обстоятельств. Однажды ему удалось, пожертвовав, правда, всеми остальными персонажами, до самой последней страницы сохранить жизнь героине; он уже ликовал, но тут за пятнадцать строчек до конца бедную девушку унесла эмболия. В другой раз он затеял роман, действие которого происходило в детском саду, так что самым старшим героям было не больше пяти лет. Он надеялся, имея на то все основания, что этот невинный возраст, а также правдоподобие смягчат неумолимую судьбу. На беду, он не удержался, и роман перерос в эпопею, так что на исходе полутора тысяч страниц детки превратились в трясущихся стариков, и ему уже ничего не оставалось, кроме как принять их последний вздох.
Однажды Мартен сидел в кабинете у своего издателя и со скромной улыбкой говорил, что не прочь получить аванс. Издатель тоже улыбался, но с видом, не сулившим ничего хорошего; и в самом деле, он тут же сменил тему и спросил:
— Кстати, а не готовите ли вы нам новый роман?
— Вот именно что готовлю, — отвечал Мартен. — Уже больше трети написал.
— И как, довольны?
— Очень, очень доволен! — воскликнул Мартен. — Неловко самому себя расхваливать, но, кажется, и персонажи, и ситуации удались мне как никогда. Да вот я сейчас расскажу вам в двух словах, в чем там дело.
И Мартен пересказал сюжет своего романа. Это была история начальника отдела какого-то учреждения, звали его Альфред Субирон, сорока пяти лет, у него были голубые глаза и маленькие черные усики. Этот милейший человек жил с женой и маленьким сыном, и все у них было прекрасно, как вдруг его теща сделала себе пластическую операцию и внезапно так помолодела, что внушила ему кровосмесительную страсть и он потерял покой.
— Да-да, замечательно, — пробормотал издатель, — прекрасно… только скажите-ка: теща этого месье Субирона хоть и выглядит молодо, но ей уже, наверно, за семьдесят, не меньше…
— Вот именно! — воскликнул Мартен. — В этом-то и кроется драматизм ситуации!
— Я вас понимаю, но в семьдесят один год наша жизнь часто висит на волоске и зависит от малейшей прихоти судьбы…
— Здоровье у этой женщины исключительно крепкое, — заверил Мартен. — Как подумаю, с каким мужеством она переносит… — Тут он осекся, ненадолго задумался и продолжил уже не так радостно: — Разумеется, в этом возрасте мы все зависим от разных случайностей, не говоря уж о том, что порыв страсти нередко пагубно влияет на изношенный, что ни говори, организм. В сущности, вы правы…
— Нет-нет! — запротестовал издатель. — Тысячу раз нет! Я это говорил, наоборот, чтобы предостеречь вас против искушения. Не станете же вы избавляться от женщины, которая необходима вам для развития действия! Это было бы безумием!
— Да, конечно, — согласился Мартен, — мне эта женщина нужна… Но она может умереть в конце, например, когда зять перейдет к решительным действиям… Под влиянием волнения, благодарности, угрызений совести она испустит дух в упоительных объятиях любимого человека… Тут напрашивается разрыв аневризмы или кровоизлияние в мозг…
Издатель возразил, что такая развязка была бы недопустимо банальной и чересчур очевидной, тем более что пристрастия Мартена всем известны. Они долго спорили и наконец договорились, что теща просто впадет в кому, оставив читателям проблеск надежды. Раздраженный сопротивлением автора, издатель строго спросил:
— А как себя чувствуют другие персонажи? Я могу быть уверен, что они все вполне здоровы?.. Поговорим сперва об Альфреде Субироне…
Мартен под взглядом издателя залился румянцем и потупился.
— Сейчас я вам объясню, — начал он. — Альфред Субирон очень крепкий. Он никогда в жизни не болел, но так уж вышло, что на днях он ждал автобуса и подхватил воспаление легких. Уверяю вас, эта болезнь была необходима. В самом деле, его жена в отъезде, и за ним некому ухаживать, кроме тещи, и именно эта постоянная близость позволяет ему осознать свою страсть и, может быть, даже решиться на признание.
— Ну, если так нужно для сюжета, тогда ладно… Главное, пускай он поскорее поправится. Как там у него дела?
Мартен опять покраснел и пробормотал:
— Да не очень. Сегодня утром я поработал над романом, и температура подскочила до сорока одного и двух. Я беспокоюсь…
— Боже мой! — вскричал издатель. — Но он у вас не умрет?
— Кто знает, — вздохнул Мартен. — Ведь не исключены осложнения… А воспаление может перекинуться на второе легкое… Этого я особенно опасаюсь.
Издатель кое-как взял себя в руки и заметил все еще дружелюбно:
— Ну, это несерьезно. Если ваш Субирон помрет, весь роман пойдет насмарку. Сами подумайте…
— Я уже прикинул последствия его смерти, — признался Мартен, — и, правду говоря, они меня ничуть не смущают, напротив… Если он умрет, это развяжет теще руки, и она ринется навстречу судьбе, осознает свою красоту и поймет, что это для нее значит. И тут возникает любопытнейшая ситуация: прелестное создание, возбуждающее в мужчинах страстное желание, выслушивает их пылкие признания со всей безмятежностью, подобающей женщине в семьдесят один год. Вы же понимаете, она не может без конца сохранять благожелательное равнодушие по отношению к человеку, связанному с ней узами родства! Смерть Субирона позволит мне обратиться к вечной теме безучастной красоты, причем раскрыть ее совершенно по-новому, по-современному! В этом вопиющем противоречии между естеством и внешностью мне уже видится какая-то тайная, хотя еще смутная угроза, словно зачаток смерти…