— Это непостижимо… Как они посмели вообразить…
Лебьевр покачал головой, словно воздерживаясь от какого-либо суждения. Он задумчиво поглядел на непристойный рисунок, моргнул, будто мысленно взвешивая чрезвычайную уродливость мадам Элен Эскюэль и холостяцкий статус месье Приера. Колебание показалось директору оскорбительным и вернуло ему хладнокровие.
— Лебьевр, — сказал он, — сотрите мое имя, эта порнография меня не касается никоим образом.
Смотритель интерната оскорбился и остался стоять на месте. Приер повернулся к инспектору:
— Сотрите мое имя, Эскюэль.
Остаток гордости заставил Эскюэля задуматься. Вдобавок ко всему в эту грязную историю была впутана его супруга… Однако под гневным взглядом начальника инспектор машинально вынул из кармана платок и послюнил уголок. Осторожно, чтобы не задеть контуры рисунка, Эскюэль принялся стирать фамилию директора. Директор контролировал процесс из соседней кабинки.
— Потрите еще сухим уголком! Хорошо. А теперь приведите сюда мальчишек, которых вы здесь видели.
Эскюэль не колебался ни минуты. Он знал расписание занятий всех классов практически наизусть. Молодого смотрителя попросил сходить за Мишле, Фиёлем и Трюбером. А сам метнулся к двери, бросив через плечо:
— С Мартеном я сам разберусь!
Ученики пятого класса, склонив головы над тетрадками, записывали тему сочинения. Месье Ламбль, преподаватель французского языка, монотонно диктовал: «Объясните пословицу: Кто много странствует, добра не наживает. Подкрепите примерами…» Мартен за задней партой время от времени поднимал голову и украдкой бросал взгляд в окно. Он выглядел лет на четырнадцать, хотя на самом деле ему исполнилось двенадцать, и казался болезненным: лицо бледное, костлявое, прыщи, припухшие веки, потрескавшиеся толстые губы.
Инспектор с грохотом распахнул дверь и, хищно сверкая глазами, направился к задним партам. Все школьники разом оторвались от своей писанины. Только Мартен, якобы ничего не замечая, продолжал смотреть в тетрадь. Месье Ламбль, возмущенный бесцеремонностью инспектора, поднял руку в знак протеста, но никто не обратил на него внимания.
— Встаньте, Мартен! — взревел Эскюэль. — Вас заметили, когда вы малевали непристойности на стене туалета. Признавайтесь!
Бледнее смерти, Мартен поднялся со скамьи. У него дрожали руки, и он слегка покачивался из стороны в сторону, казалось — вот-вот потеряет сознание. Затем вдруг его лицо, искаженное страхом, расслабилось, выражая полную покорность. Он опустил голову и, запинаясь, пролепетал что-то нечленораздельное. Эскюэль победно усмехнулся и, повернувшись к классу, произнес:
— Я заставил его сознаться!
По рядам школьников, по-разному относившихся к Мартену, пробежал шепот, но месье Ламбль призвал всех к тишине. Опершись на кафедру, сдерживая гнев и не теряя достоинства, преподаватель обратился к Эскюэлю:
— Господин инспектор, вы находитесь у меня в классе, а не в кафе. Прошу вас выйти.
Восхищенные тем, как запросто можно поставить на место инспектора, школьники глядели на учителя с благоговейным трепетом. Мартен поднял голову, и лучик надежды блеснул в его глазах.
— Я здесь по просьбе директора, — резко ответил Эскюэль. — Если вас что-то не устраивает — все претензии к нему.
— Ну разумеется! И первым делом я упрекну его в том, что он отправил к нам грубияна…
— Позвольте-позвольте! Что-то вы хватили через край…
— Я также сообщу ему об отвратительных методах запугивания, которые вы применили по отношению к доверенному мне ученику. Вашим диким полицейским замашкам в моем классе не место, и я вновь прошу вас выйти.
Эскюэль не упорствовал. Однажды он уже вступил в конфликт с Ламблем, и это стоило ему выговора со стороны директора. Прежде чем удалиться, инспектор схватил Мартена за руку и силой вытащил из-за парты. Увлекая мальчика к двери, Эскюэль прошел мимо преподавателя и в ответ на разъяренный окрик и требование отпустить ученика лишь пожал плечами. Захлопнув за собой дверь, он обратился к Мартену:
— С вами, дружочек, все ясно. Школа будет вынуждена избавиться от вашей недостойной персоны.
— Я ничего не сделал, — твердо заявил Мартен. — Клянусь.
— Поздно! Вы уже признались!
— Клянусь, я ничего не сделал.
Ученики Мишле, Фиёль и Трюбер уже явились и отвечали на вопросы Приера. Обаятельные мальчишки с живыми горящими глазами расположили к себе даже директора. Их память оставляла желать лучшего, они забыли, кто какую кабинку занимал, противоречили друг другу, и надежда услышать правду с каждой минутой таяла. Впрочем, они как будто говорили искренне. Мишле, явно совестливый мальчик, оглядел место преступления и спокойно произнес:
— Мне кажется, я был здесь… да, либо здесь, либо слева, но точно в одной из этих кабинок.
— А я не помню, рядом с кем стоял, — сказал Фиёль. — Но думаю, я был здесь… но ничего не рисовал.
Трюберу тоже казалось, что именно он занимал злосчастную кабинку, однако с точностью он утверждать не мог. Так, вместо того чтобы себя выгородить, как сделал бы виновный, мальчики добросовестно и, словно сговорившись, искали истину. У Приера не осталось никаких сомнений в безгрешности подростков. Ни один из учеников не заметил, чтобы его сосед расписывал кабинку; учитывая высоту и ширину перегородок, это неудивительно. Директор задал еще несколько вопросов для порядка, хотя уже составил себе мнение. Волоча за руку Мартена, инспектор появился перед начальником и сперва, для пущего эффекта, выдержал паузу. В ожидании допроса Мартен встал подле других учеников. Туповатое лицо, затравленный блуждающий взгляд, болезненная отечность, бледность — все свидетельствовало против Мартена. В отличие от сверстников, он вызывал множество подозрений. Даже смотритель интерната, который собирался привести веский аргумент в пользу обвиняемого и сорвать мстительный план Эскюэля, был неприятно поражен обликом паренька. Насупившись, директор сурово произнес:
— Мартен, мы подозреваем вас в порче школьного имущества. Вы были здесь, когда…
— Это не я, господин директор. Клянусь.
Клятву Мартен подкрепил размашистым жестом, но голос его прозвучал фальшиво; казалось, директор видит мальчика насквозь. Трое других учеников чувствовали себя неловко и стояли, опустив головы. Эскюэль зловеще улыбался, месье Приер продолжал:
— Ответьте мне, в какой кабинке вы были?
Мартен не медлил ни секунды.
— Я был там, я узнаю кабинку. — И он тут же указал на дверь.
— Забавное утверждение, — иронично заметил Приер. — Хотел бы я знать, по каким приметам вы ее узнаете? Все кабинки совершенно одинаковые…
— Я был там, — упрямо повторил Мартен.
— Надо же, а память у вас лучше, чем у товарищей. Они вот не помнят, где именно справляли нужду. Категоричные заявления здесь делаете только вы, Мартен. Уж больно ваша уверенность подозрительна. Ваш способ самозащиты вас потопит.
Мартен еще раз хотел опровергнуть обвинение, но инспектор его оборвал, а сам, широко улыбаясь, провозгласил:
— Ложь тем более очевидна, что, застав Мартена врасплох, мне удалось добиться от него признания в присутствии одноклассников.
Обескураженный Мартен ничего не ответил. Лишь бросил отчаянный взгляд на окна своего класса. Трое других учеников, чувствуя себя очень неловко, ссутулившись, сосредоточенно ковыряли носками ботинок пыльный гравий. Смотритель интерната Лебьевр наблюдал за виновным; ему было жаль этого болезненного, с гнильцой, мальчика. Месье Приер на несколько секунд застыл, собираясь с мыслями, затем повернулся спиной к туалетам, чтобы не вершить правосудие на фоне бесславного места. Все последовали его примеру, не отдавая себе, впрочем, отчета в благородстве намерения.
— Мартен, вы изобличены; в нашем учебном заведении, где царят порядок и строгая дисциплина, иначе и быть не могло. Я воздержусь от оценки тех низких помыслов, что толкнули вас на подобную мерзость. Пускай об этом судят ваши родители, которых мы надлежащим образом обо всем известим. Несчастный! Как у вас только рука не дрогнула, когда вы марали надписи, от которых у всякого порядочного человека перехватывает дыхание, останавливается сердце? И на что вам только были предоставлены лучшие, умнейшие преподаватели? Впрочем, добросовестные труженики не жалеют сил, возделывая неблагодатную почву. Быть может, вы никогда не раскаетесь в своих позорных поступках, Мартен! Мой долг — прибегнуть к соответствующим санкциям и, конечно, вас исключить. Заберите свои учебники и тетради у господина Ламбля и зайдите в мой кабинет. Что касается остальных, — обратился директор к стоявшим рядом школьникам, — больше я вас не задерживаю, возвращайтесь к занятиям.
Мартен подавил рыдание и, опустив голову, пошел прочь, в отчаянии крича:
— Я ничего не сделал, честное слово!
У Лебьевра сжалось сердце; смотритель интерната не сомневался в виновности Мартена, однако не удержался и заметил Эскюэлю:
— Странно все-таки, что сперва он признался, а теперь настаивает на своей невиновности…
— Видно, что вам не хватает опыта в обращении со школьниками, — презрительно ответил инспектор. — В их поступках часто нет никакой логики!
Директора от этой реплики передернуло. Слова инспектора показались ему недостойными преподавателя.
— Эскюэль, идите и сотрите надпись. А то над вами еще целую перемену будут потешаться учителя и школьники.
Инспектор вынул платок и, повернувшись к туалетам, вздрогнул. В кабинке стоял высокий старшеклассник, и непристойная надпись на стене явно его занимала. Лица не было видно, но, судя по легкому подрагиванию плеч, он смеялся от души.
— Нет, ну вы только посмотрите! — вскричал Эскюэль.
Ученик, насколько позволяло приличие, повернул к инспектору свое смущенное смеющееся лицо.
— Оставьте его в покое! — вполголоса произнес месье Приер. — Не он сотворил это безобразие.
Эскюэль с трудом сдержался и с платком наготове стал ждать, когда пристанище позора освободится.