— Любезный Диоген! Какая счастливая встреча!
Приободренный его радушием, Диоген картинным жестом снова поднял фонарь и с воодушевлением начал:
— О славнейший из живописцев!..
Но Золигност перебил его:
— Сами боги послали мне тебя! Представь себе, я ищу человека…
Диоген онемел — это уж было чересчур!
— Да, — продолжал художник, — я ищу человека, достойного позировать для моей грандиозной картины «Охота фавна». Но где найти подходящего фавна? Я обошел все улицы Афин в поисках модели, и вдруг явился ты, дражайший Диоген, с косматой бородой, кривой усмешкой и взглядом хищника, высматривающего добычу.
— Иди ты куда подальше со своим фавном! — разозлился Диоген. — Чтоб тебя фурии на куски разорвали! Чтоб ты сдох со стыда за свою гнусную мазню!
Отведя душу, но все так же досадуя, что затея его никак не удается, он широким шагом двинулся дальше и тут же увидел: к нему приближается целая толпа. На миг ему захотелось спрятаться за деревьями, ибо он узнал идущих в окружении почтительно внимающих им учеников Линиодора и Карафона, философов-платоников, над которыми не раз безжалостно издевался. Однако трусливо погасить огонь перед этим дурачьем было слишком унизительно. Поэтому, ругаясь про себя последними словами и все же не опуская горящего фонаря, он зашагал навстречу питомцам Академии.
«Ладно бы еще это были скептики…» — мелькнуло у него в голове.
Поравнявшись с Диогеном, молодежь приостановилась и с любопытством воззрилась на него. Он же пробрался прямо к двум философам, провел фонарем у них перед носом и мрачно сказал:
— Я ищу человека!
На его счастье, наставники-платоники ожесточенно соперничали друг с другом. Не успел Карафон скроить презрительную гримасу, как Линиодор расплылся в улыбке и, оглядев учеников, приветливо положил руку на плечо кинику:
— О достославный Диоген, как странно, что твоя суровая философия, предмет которой — низменная земная жизнь, неожиданно оказалась созвучной воззрениям нашего несравненного учителя! И где же точка, в которой они сходятся? Знайте же, вы все, кто слушает меня: эта точка — вершина платоновской мысли.
Меж тем слушателей вокруг Линиодора стало больше: на его громкие речи сбежались прохожие и жители близлежащих домов. Диоген, очутившийся в центре толпы, воспрянул духом — он наконец добился, чего хотел, и на радостях готов был обнять оратора. Линиодор же вещал под завистливым взглядом Карафона:
— Я говорю, что киник Диоген вознес свою философию до небесных высот учения Платона. Он ищет человека — ищет, заметим это, — с фонарем! А скажи, Диоген, какой смысл ты видишь в своем фонаре?
Линиодор замолк и улыбнулся Диогену, приглашая его дать объяснение. Киник пришел в замешательство, но надо было что-то отвечать — слушатели ждали.
— Я ищу с фонарем человека, — выговорил он. — Вот и все…
Толпе такой ответ не понравился, послышался ропот. Но Линиодор поднял руку, призывая к тишине, и снова взял слово:
— Знайте же, что зажженный фонарь, с которым он ищет человека, — это символ…
— Вот-вот, — согласился Диоген.
— Он означает не что иное, как Верховный Разум, сущностное проявление свободной мысли, последнюю ступень на лестнице, ведущей к трону, где сияет Дух Добра, божественный свет, без которого тщетны попытки познать совершенство человека и…
— Да вовсе нет, — возмущенно перебил его Диоген, — ничего такого мой фонарь не означает! Что ты головы людям морочишь!
— Ах так? — сказал уязвленный Линиодор. — А что же он, скажи на милость, означает?
— Ну, фонарь — он фонарь и есть… Никакой он не дух, а обычный светильник.
Такая отповедь сильно развеселила толпу, которой Линиодор уже малость надоел. Что там несет этот осел-платоник про божественный свет и тому подобное? Какой нормальный человек поверит, чтобы Верховный Разум, будто привидение, завелся в фонаре! На этом все сошлись и дружно восхищались Диогеном, за то что он выразился так ясно и с таким здравым пониманием вещей: нет ничего божественного в фонаре. Его наградили бурной овацией, а Линиодору не давали возразить — стоило ему открыть рот, как толпа принималась горланить:
— Фонарь — это светильник!
— Светильник, а не дух!
Диоген с оцененной по достоинству скромностью уклонился от почестей. Уходя, он потряс фонарем и крикнул, обернувшись через плечо:
— А я все ищу человека!
Толпа взревела от восторга. И Диоген еще долго упивался многоголосой хвалой:
— Он ищет человека! Ай да Диоген! Он ищет человека…
Улица Святого Сульпиция
Месье Норма торговал божественными картинками. Витрина его лавочки занимала четыре метра на улице Святого Сульпиция, а окна фотостудий выходили во двор.
Как-то раз, утром, подведя итог продаж, он взял рожок акустической связи со студиями и сказал в него:
— Попросите месье Обинара срочно спуститься в лавку.
В ожидании старшего фотографа он стал выписывать на бумажку столбики цифр, когда же тот пришел, сказал:
— Месье Обинар, я позвал вас, чтобы сообщить последние сведения о продажах. Должен сказать, показатели по Иисусам и Иоаннам Крестителям крайне низкие. Я бы даже сказал, весьма плачевные. За последние шесть месяцев продано сорок семь тысяч взрослых Спасителей против шестидесяти восьми тысяч, реализованных за тот же период прошлого года, а количество проданных Крестителей упало до восьми с половиной тысяч. Причем, заметьте, такое резкое падение спроса последовало сразу после того, как мы, по вашему настоянию, обновили фотооборудование, что потребовало серьезных затрат.
Обинар устало отмахнулся — видимо, его, в отличие от хозяина, занимали более возвышенные предметы.
— Кризис, — прошептал он бесцветным голосом, — это все из-за кризиса.
Норма вскочил с кресла и, побагровев, стал угрожающе наступать на Обинара:
— Нет, дорогой мой. Это гнусная ложь. В торговле такой продукцией кризисов не бывает. Какой у нас может быть кризис, когда люди ставят свечки, чтобы их дела пошли на лад, и стараются угодить Господу, заручившись его присутствием в своем доме!
Обинар извинился, и Норма, снова усевшись в кресло, продолжал:
— Вы и сами согласитесь, что неправы, когда узнаете, что продажа картинок на другие сюжеты ничуть не сократилась. Вот полюбуйтесь на цифры. Пресвятых Дев в три цвета — пятнадцать тысяч экземпляров. Младенец Иисус — тоже на стабильном уровне. Или взять святого Иосифа, Бегство в Египет, Терезу Малую… я ничего не выдумываю, цифры говорят сами за себя. То же самое со святыми Петром и Павлом. Выбирайте кого угодно, наугад, включая пусть даже не самых популярных святых. Вот, например, святой Антоний — пожалуйста, в прошлом году купили две тысячи семьсот пятнадцать, в этом — две тысячи восемьсот девять штук. Видите?
Обинар, перебирая картотеку, промямлил:
— Говорят, Христос становится непопулярным.
— Вздор! Я тут недавно повстречал Гомбета с улицы Бонапарта, так он сказал, что Христа берут, как никогда.
Обинар поднял голову и прошелся туда-сюда перед конторкой хозяина.
— Конечно, — вздохнул он. — Гомбет торгует только луврскими. репродукциями и с живой натурой не работает. Знаю, знаю, вы мне сейчас скажете: у нас новейшая аппаратура, хорошие цены, и нет никаких причин, по которым наши Христы продавались бы хуже, чем Девы Марии или Терезы Малые, поскольку мы делаем их с равным тщанием. Все я знаю…
Месье Норма обеспокоенно взглянул на фотографа:
— Неудачная композиция?
— Я в своем ремесле не новичок, — возразил Обинар. — Вы сами видели, какое я сотворил «Мученичество святого Симфориана»: ничего подобного и близко нет ни в одной другой студии.
— Так в чем же дело-то?
— Вы спрашиваете, в чем дело?! — Терпение Обинара лопнуло, он сорвался на крик. — Дело в том, что в Париже больше не найти ни одного Иисуса Христа! Днем с огнем не сыщешь! Кто сегодня носит бороду? Депутаты, министерские служащие да еще дюжина мазил-художников с бандитскими рожами. Ну хорошо, можно просто поискать какого-нибудь приятного на вид парня без гроша в кармане. Положим, мы его нашли и он согласился позировать. Теперь извольте простаивать еще две недели — ждать, пока он отпустит бороду, когда же наконец что-то у него отрастает, он становится похож на пройдоху-капуцина или на аптекаря в трауре. И так каждый раз! Только в прошлом месяце я перепробовал шестерых, а толку чуть. С апостолами и святыми такой мороки нет. Кто будет вглядываться в апостола? Старик — он всегда старик, подойдет любой, смазливых потаскух, которые вам запросто изобразят невинных дев, тоже пруд пруди.
Норма поморщился — он не любил, когда его работники выражались так вульгарно.
Обинар почувствовал, что хватил через край, и заговорил более сдержанно:
— Христос должен быть молодым, красивым и с бородкой. Думаете, таких очень много? Не особенно. Но главное, без чего никак не обойтись и что встречается крайне редко, это просветленность в лице и кротость в глазах. Причем убогие голодранцы не годятся — сами знаете, Христос-бедняк людям тоже не нравится. Как видите, все довольно сложно. Я столько времени ухлопал на поиски нужного типажа и уж совсем отчаялся. Ну нет таких в Париже! Взгляните на мою последнюю работу — «Гефсиманский сад». Все красиво, все как положено, не придерешься, но глаза у натурщика бычьи, страдания в них ни на грош, скорее просто хлебнул парень лишнего. Да еще и бородку ему пришлось приклеить — своя не растет, больно молод. В результате мой Христос похож на загримированного актера из «Комеди Франсез», и никакая ретушь не поможет! Когда натура не та…
— Это верно.
— И все, что я сказал про Христа, не считая бородки, относится к Иоанну Крестителю тоже.
Норма в задумчивости вышел из кабинета и, заложив руки за спину, принялся нервно расхаживать по лавке. Обинар же блуждающим невеселым взглядом озирал витрину и мечтал об идеальном лице, черты которого виделись ему днем и ночью. Вдруг его словно обожгло: между портретом Папы и карточкой Терезы Малой с уличной стороны на стекло дышал Христос. На нем были жесткий накладной воротничок и фетровая шляпа, но это не обмануло Обинара. Он выскочил из лавки, шагнул вперед и оказался лицом к лицу с дрожащим от холода, бедно, но прилично одетым молодым человеком. У н