«Стоять насмерть!»
Весь май батальон находился в движении. У старшего лейтенанта Коптюка ощущение странного состояния — и не войны, и не мира. Несколько раз меняли дислокацию, и все время — один и тот же сценарий: ночной марш, окапывание, потом бои. Но таких жарких столкновений, как в апреле, уже нет.
Батальон перемещается, все время двигаясь на юго-восток. Будто обтекает южный скат многокилометрового выступа, нащупывая его контуры, обозначая передовую, рубеж, на котором сходятся две противоборствующие силы.
Создается впечатление, что обе стороны намеренно не затевают ничего серьезного. Копят силы, маневрируют, перемещают подразделения, хитрят, стараясь сохранить в тайне от противника все свои действия, запутать его.
Командование событий не форсирует. В атаку штрафников не гонят. Установка — на удержание позиций, усиленную боевую подготовку, экономное расходование боеприпасов. Вот и получается, вроде враг все время в прицеле, и будто вот-вот начнется серьезная буча, но это вот-вот длится уже которую неделю и все время откладывается. А немцы будто принимают эти правила игры. От прямого столкновения уходят, держатся на расстоянии, но и расслабиться не дают.
Вот и сейчас все перемещаются почти ползком. Вражеский снайпер не дает голову высунуть. С самого утра охотится и без перекуров. Вроде тишина, а чуть зазеваешься, тут же в воздухе повисает сухой, протяжный звук выстрела. И засечь никак не получается. Всем взводом все глаза проглядели, а ничего не наглядели.
Местность подходящая: ни кустиков, ни лесочков, а вся земля сплошь исполосована неглубокими балочками и овражками. Где-то в одной из ложбинок затаился и делает свое черное дело. Двое раненых с утра — это никуда не годится.
Замаскировался, гад, будь здоров. По всему видать, что основательно устроился, всерьез и надолго. А значит, и взводу на весь день нет спокойной жизни.
Ползком на пузе Федор отправляется на ротный КНП, на совещание. Вместе с ним оба зама и командир второго отделения Потапов.
У разведчика есть идея, как вражеского снайпера наказать. Идея дельная, и взводный ее одобрил. После совещания Коптюк вместе с Потаповым обращаются к Лазерко с «магарычовой» просьбой. Попросили у командира минометчиков перископ, чтобы фашиста выследить. Так с перископом, на пузе и возвращаются обратно в окопы.
Командира с радостным видом встречает Степанков. Доволен, что тот и остальные добрались целыми и невредимыми.
— Ну, что снайпер? — с ходу спрашивает Федор.
— Все не унимается, Кондратыч… Бьет, гад… — радостно докладывает Степанков.
Потапыч принялся за реализацию своего плана. Вначале осторожно устроился с перископом возле бруствера. Высматривал нейтральную полосу, бугорок за бугорком, складку за складкой.
Все уже в курсе, что началась операция против снайпера. Потапыч становится центром притяжения во взводе. Потапыч, как прикованный, — у перископа, а все внимание бойцов приковано к нему. Бойцы напряженно ждут от Потапыча каких-то вестей. Проходят десять минут, двадцать, полчаса. Проходит час, а командир второго отделения молчит.
Наконец, через часа полтора, он отрывается от перископа и приседает на корточки на дне траншеи.
— Уф… затекло все… — без всяких эмоций говорит он.
Коптюк и остальные ждут, что он добавит к сказанному.
— Ну, что? — нетерпеливо спрашивает его Степанков.
— Вроде засек… — так же, без эмоций, сообщает Потапыч.
Замкомвзвода вытаскивает из своего вещмешка стираную белую портянку, затем берет саперную лопатку и обматывает портянкой штык.
— Сейчас проверим… — говорит он попутно. — Будем ловить фашиста на живца. Вернее, на куклу.
Он берет горсть земли и, поплевав в ладони, размазывает ее до состояния грязи. Этой грязью Потапыч рисует на белой ткани точки глаз и носа и черту, обозначающую рот. В довершение всего Потапыч водружает на «живца» свою пилотку, только не вдоль, а поперек. Этакий боец-лапух чистой воды.
— Готов воин! — говорит он, удерживая свое произведение за черенок и рассматривая его на расстоянии вытянутой руки.
— Вылитый Аркаша! — со смехом говорит Степанков. — Смотри-ка, Сарай, ну чисто ты!
— А по мне, Степа, так Потапыч твоего близнеца соорудил… — не полез в карман за словом Зарайский.
Замкомвзвода позвал к себе Фомина, «переменника», прибывшего с пополнением неделю назад во второе отделение. За несколько дней пребывания во взводе этот боец уже успел прославиться своей меткой стрельбой. В первый же день, при нескольких свидетелях, снял фашиста с расстояния почти полукилометра. Фомин — сибиряк, в мирное время заведовал охотхозяйством.
Потапов попросил у Фомина его «мосинку».
— Я знаю, у кого в моем отделении винтовка лучше пристреляна… — комментирует он, аккуратно осматривая переданное ему оружие.
Во всем виден тщательный уход. Да это и так все знают. Фомин со своей «мосинкой» носится, как с малым дитем. Чуть где свободная минута появляется, давай ее чистить и смазывать.
Дослав патрон, Потапов еще раз припадает к перископу, а потом устраивается с винтовкой на бруствере. Движения его медленны и осторожны, рассчитаны так, чтобы, не дай бог, не высунуться слишком высоко.
Фомин ждет его команды. Вот замкомвзвода устроился, припав к прикладу щекой. Несколько напряженно долгих секунд у него уходят на прицеливание. Наконец он застыл. Словно в статую превратился.
— Давай!.. — отчетливо громко прозвучал его голос.
Фомин, присев и втянув голову в плечи, поднимает над бруствером обмотанную портянкой саперную лопатку. Он держит ее за черенок так, что к немцам повернута лопасть с намалеванными грязью глазами и ртом.
«Звонк!!!» — раздается тут же. Сработало! Выпущенная вражеским снайпером пуля пробивает сталь штыка насквозь. Лопатка, выбитая ударной силой из руки Фомина, отлетает на дно траншеи.
И тут же следует выстрел Потапова. Чуть качнувшись от отдачи, он сохраняет положение тела рук, головы еще несколько секунд. Потом приседает на корточки, прислоняясь спиной к «одежде крутостей».
— Ну как, Потапыч?! — сразу несколько голосов, не выдержав, нетерпеливо задают один и тот же вопрос.
Потапыч сдержанно трет ладонью щетинистую щеку, но глаза у него горят, как у охотника, добывшего после многочасовых стараний матерую, самую главную в своей жизни, дичь.
— Попал… — произносит он.
Винтовка возвращается хозяину чуть ли не торжественно, со всеми почестями к ней как к полноправной участнице события.
— Надежно сработала… — сказал замкомвзвода Фомину.
Пару секунд помолчав, Потапыч делится подробностями.
— Близко подобрался, гад… Метров триста пятьдесят, — сообщает он. — Почти посредине «нейтралки»… Выстрелил и приподнялся, чтоб попадание свое зафиксировать. Вот тут я в него и…
Потапыч взмахом руки обозначает точное попадание.
Весть о том, что Потапов уничтожил снайпера, мигом распространяется по позициям. Во взводе царит оживление до самого вечера. Словно тяжелый камень упал с плеч бойцов. Ночью, по согласованию с Коптюком, к убитому фашисту отправляется делегация в составе Потапова, Довганюка и Фомина. Небо затянуто тучами, поэтому темень такая, что ничего не видно на расстоянии нескольких метров.
Троица отсутствует с полчаса, но каким-то чудом бойцам удается разыскать застреленного. Возвращаются с добычей: приволакивают с собой винтовку снайпера с оптическим прицелом. Забрали и его документы. Утром Коптюк вместе с Потаповым докладывают ситуацию ротному и зарабатывают благодарность. В записной книжке снайпера первый листочек — с учетом пораженных целей. Аккуратные палочки, начерченные простым карандашом. Писарь насчитывает их шестьдесят четыре. От этой черной статистики делается невесело, а капитан Телятьев еще раз благодарит бойцов второго взвода.
Лично открывает крышку термоса и зачерпывает содержимое кружкой. Заветный термос стоит в самом углу блиндажа, так чтобы не бросался в глаза. Коптюк уже знает, что в нем хранится неприкосновенный запас ротного — чистый спирт. Теперь об этом узнает и Потапов. Ему, главному герою истории с ликвидацией снайпера, капитан протягивает кружку первому.
После чарки спирта, заеденной ломтем хлеба с намазанной на него ленд-лизовской тушенкой, Телятьев распоряжается выдать дополнительные сто грамм всему взводу.
С кормежкой никаких проволочек не наблюдалось уже с неделю. Служба начпрода работала как часы. Рацион увеличили, мяса не жалели. Бойцы сразу расценили это как знак того, что скоро начнется.
Но это скоро длится и длится. Практически весь световой день уходит на обустройство траншей и боевую подготовку. А дни становятся все длиннее.
Бойцы с утра до глубокой ночи ползают на брюхе, учатся преодолевать проволочные заграждения. Выделены боеприпасы на огневую подготовку. Стреляют из винтовок, ручных пулеметов, метают гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Отдельно изучают матчасть практически всего стреляющего, что есть в наличии в батальоне. Потапов проводит занятия по трофейным пистолетам-пулеметам и гранатам. Он вместе с Кондратычем договорился с командиром взвода разведки лейтенантом Александровым, и разведчики дважды предоставляли в качестве учебного экспоната немецкий пулемет МГ-38, имевшийся у них в наличии.
Подчиненные Александрова занимались и по ночам. Организовывали даже вождение, для чего зам. по строевой пригонял на полигон «виллис» комбата и несколько раз приезжала «полуторка» тыловой службы. Отдельный разведвзвод в составе батальона был сформирован около месяца назад — что-то вроде элитного подразделения, для выполнения ответственных поручений.
С командиром разведчиков лейтенантом Александровым у Коптюка произошел конфликт, из-за командира второго отделения Потапова. Узнав от делопроизводителя штрафбата, что Потапов опытный разведчик, Александров попытался перевести его в свое подразделение, причем с Коптюком на этот счет посоветоваться не счел нужным.
В итоге состоялся серьезный разговор Федора Кондратьевича сначала с ротным, а потом с ПНШ-1 и замом по строевой. Если все сливки собрать в один взвод, то как воевать остальным? Коптюк с капитаном Телятьевым своего бойца отстояли, после чего Александров пару дней дулся и здоровался с насупленным видом.
Но человек он был незлобливый, и добрососедские отношения быстро восстановились. Задачи-то все равно надо было решать общие, а предстояли они, судя по тревожной озабоченности старших офицеров, и штаба роты, и штаба батальона, более чем серьезные.
Зам. по строевой постоянно на занятиях или ПНШ, а то и оба сразу. Несколько раз комбат лично проверял ход занятий. Они начинаются с самого утра и проводятся за вторым эшелоном, занятом бойцами Дударева.
В пополнении, прибывшем неделю назад, в основном тыловики. И во взвод Коптюка приходят четыре бывших интенданта, два танкиста и один летчик. Вот во взводе и воплощается установка штаба — приучить новобранцев к земле, в прямом и переносном смысле.
Как бы рано ни прибыл взвод Коптюка на территорию, отведенную под занятия по боевой подготовке, там уже находились люди Лазерко. Как предполагали ротные шутники, выходило так, что минометчики вовсе не покидали учебного полигона. В поту таскали свои бээмы по полю, проводили занятия по наведению на цель, рыли землю, готовя площадки для своих минометов. Разведчики, с белыми от соли лицами, пропотевшие до шинелей, к этому времени уже возвращались из ночных марш-бросков.
К началу июля лето уже полностью вошло в свои права, и даже ночью воздух не остывал. Лишь перед самой зарей, когда взвод подымался, чтобы принять пищу и приступить к бесконечно долгим, как июльский день, занятиям, одаривала земля росной прохладой. Пот и соль смывали до основания в пятницу, в банный день, когда взвод за взводом, по установленному между ротами расписанию, отправлялись в летнюю баню, оборудованную неподалеку от батальонного штаба.
Разведчики в ходе своих учебных прочесываний окрестностей обнаружили километрах в пяти в глубь позиций небольшое озерцо — бывший карьер, заполнившийся студеной родниковой водой. После нескольких часов беганья и ползанья под солнцем, в пыли и духоте, вечерние посещения озерца становились для бойцов настоящим праздником для души и тела.
Присутствие врага было незримым, но ощущалось с каждым днем все явственнее. Самолеты-разведчики противника барражировали над позициями штрафников практически ежедневно. В погожие дни серебристые контуры «рамы» поблескивали в самой вышине, среди высоких кучевых облаков.
По всем подразделениям штрафбата пошло указание усилить бдительность боевых охранений. Причиной стала попытка нападения вражеской разведки на один из постов в первой роте. Боец заснул и был захвачен немецкой группой. Группа на обратном пути сбилась с курса и набрела на второй пост. Завязался бой, в ходе которого немцы были вынуждены бросить бойца и спешно убираться на свою сторону. Перед тем как оставить свою добычу, они перерезали ему горло, как ягненку.
Этот случай, разобранный командирами во время учебных занятий, действовал на сознание «переменников» получше любых средств убеждения. Ежедневно во время занятий бойцов знакомили с новой вражеской техникой. По разведданным, полученным из штаба армии, немцы собирали по всему фронту огромную силищу. Готовились взять реванш за поражение под Сталинградом. На передовую из немецких тылов прибывали свежие дивизии и новейшая бронетехника.
В импровизированных учебных классах «переменников» знакомили с невиданными прежде танками «пантера» и самоходными артиллерийскими установками «фердинанд». Особенно Гвоздева впечатлили новые вражеские САУ — мощная броня и не менее мощное орудие. Бьет на поражение почти с двух километров. К такой на «тридцатьчетверке» и не подберешься, чтобы ей хоть малейший вред причинить. Тогда вся надежда на полковую и дивизионную крупнокалиберную артиллерию.
Впрочем, командиры проводили занятия грамотно. Не замыливая глаза по поводу возможностей вражеского железа, тут же подробно рассказывали об уязвимых местах новых фашистских разработок. Акцент делался на возможность поразить вражеские танки и самоходки подручными средствами, которыми располагали штрафники: гранатами, противотанковыми ружьями, бутылками с зажигательной смесью.
Главная задача, поставленная офицерами штаба батальона и роты — изгнать из сознания бойцов танкобоязнь. Впрочем, задачу сформулировать значительно легче, чем добиться ее выполнения. Сильно смущало и тревожило старшего лейтенанта Коптюка, что бесстрашие перед вражескими чудовищами приходилось воспитывать с помощью слов, объяснять ахиллесовы пятки вражеского зверинца по рисункам, то есть «на пальцах».
И Коптюк, и другие командиры среднего звена подняли вопрос о необходимости организовать занятия с «живым» танком или самоходкой, «обкатать» бойцов хотя бы разок своей же «тридцатьчетверкой». Ведь понятно и так, что одно дело убедить себя, что ты не боишься вражеской махины, а совсем другое — увидеть ее воочию, накатывающую прямо на тебя, всей своей многотонной лязгающей тушей, да еще к тому изрыгающей при этом смерть, грохот и пламя.
ПНШ на этот счет многозначительно отмалчивались, а ротный только бурчал, что вопрос этот прорабатывается. Видно, не все получалось, как того хотелось…
За нейтральной полосой, в глубине немецких позиций и днем, и с наступлением темноты, слышался гул работающих моторов. Находясь в боевом охранении, Гвоздев невольно вслушивался в этот несмолкающий шум. Он наполнял усталый мозг тревогой и напряжением, не давая заснуть после отбоя. Правда, за день организм так уставал, что здоровое требование сна всегда быстро пересиливало.
Изматывало психологически и то, что днем немцев Демьяну не удалось разглядеть ни разу. Когда врага не видишь, но постоянно чувствуешь его присутствие, это здорово действует на нервы.
Разведвзвод Александрова уже дважды предпринимал попытки добыть языка, но оба раза вылазки закончились ничем. Причем во второй раз группа разведчиков засекла себя возле проволочных заграждений, и немцы тут же открыли шквальный огонь, вывесив одну за другой две осветительные ракеты. Каким-то чудом группе удалось выйти из-под огня, дотащив с собой одного тяжелораненого разведчика.
А потом еще этот снайпер… Невидимая, разящая смерть, которая только и ждет, что ты на сантиметр высунешь и подставишь свой лоб, на долю секунды расслабишься… Когда Потапову, благодаря смекалке, удалось уничтожить этого фашистского гада, сразу атмосфера здорово изменилась. Наконец-то на счету взвода появился первый реальный немец, во плоти.
Значит, фашисты — это не бесплотные всемогущие духи, насылающие на штрафников свои самолеты-разведчики, владеющие несокрушимыми танками и самоходками. Это люди смертные, уязвимые для пули, штыка и гранаты.
Дни и ночи сменялись в калейдоскопе однообразно тяжелой солдатской работы, и Демьян потерял счет этой бесконечной череде. Главным положительным моментом для него в этой изнуряющей суете было то, что практически не возникало конфликтов с командиром взвода.
Большая цель, требующая крайней степени сосредоточенности и усилий, появилась перед всеми в батальоне, от «переменника» до старшего офицера штаба. Каждый, скорее подсознательно, ощущал, что добиться этой большой цели возможно единственным путем: максимальным напряжением всех сил — и каждого в отдельности, и всех вместе.
В этих повседневных многочасовых учебных занятиях вырабатывалась та слаженность совместных действий, когда командиры и подчиненные постепенно начинали понимать друг друга с полуслова, когда каждый обретал умения и навыки, доведенные до автоматизма, до той высшей степени владения, когда времени обдумывать нет и единственно верное действие выполняется инстинктивно, на уровне мышечной памяти, за те доли секунды в бою, которые и определяют в итоге — останешься ли ты жить или умрешь, а победа и главный приз — жизнь достанется врагу.
И вот однажды, в совершенно будничном ритме, случилось нечто, что сразу перевело бытие бойцов на другой уровень. После подъема и неизменной утренней каши с хлебом взвод не отправился на занятия, а остался в окопах. Командиры были собраны на батальонное совещание накануне вечером. Они оставались в траншеях вместе со своими подчиненными, но в ротные КНП для уточнения диспозиции были отправлены посыльными ординарцы.
Сразу пошел слух, что ожидается наступление врага. Точных сведений не разглашали даже командирам подразделений. И само совещание накануне проходило в рамках строжайшей секретности. ПНШ-«первый» сообщил офицерам, что батальон переводится в состояние боевой готовности и что дальнейшие указания и уточнения будут получены в ближайшие часы.
Уже было известно, что в окрестностях расположения штрафного батальона ночью были развернуты стрелковый и артиллерийский полки, минометный дивизион. Гул техники сотрясал воздух всю ночь, но только для сна набегавшихся за день штрафников этот гул не был помехой.
Уже позже, во время многочасового ожидания, в траншеи штрафбата просочились вести о прибытии к передовой танкового батальона и подразделения самоходных артиллерийских установок. И хотя расположилась вся эта сила в тылу позиций штрафников, известие это здорово поднимало настроение и «переменникам», и их командирам.
Пусть немец готовится к чему хочет, штрафбатовцы ощущали теперь у себя за спинами мощную силу, способную дать отпор. Об этом, на разные лады, велись разговоры в ячейках и траншеях, оборудованных в полном соответствии с требованиями фортификационного искусства.
Три месяца практически непрерывного окапывания, в любую погоду, в любом грунте, многому научили бойцов, и теперь они показали весь свой опыт. Ячейки с нишами были соединены ходами сообщений по фронту и в глубину, тщательно оборудованы взводные и ротный наблюдательные пункты, с одним, а то и двумя укрытиями, причем блиндажи, по указанию комбата, строились, по возможности, в три наката.
Хотя личному составу пришлось попотеть, чтобы возвести их, одеть траншеи и противотанковые препятствия при отсутствии мало-мальски пригодного леса в радиусе нескольких километров.
Здесь опять пригодилась смекалка разведчиков, отыскавших заброшенный хутор почти в пяти километрах от позиций, а также упорство «переменников», за несколько ночей повзводно переместивших весь необходимый материал к позициям.
В ходе батальонного совещания офицеров было решено продумать, создать систему противотанковых препятствий. Последние две недели личный состав роты капитана Телятьева, помимо занятий по боевой подготовке и тщательного разбора вражеской техники, плотно занимался устройством противотанковых рвов в виду своих траншей. Этому немало помогала пересеченная местность, по которой протянулся оборонительный рубеж штрафников.
После тщательной оценки местности выбирались те овражки и балки, которые могли при большей или меньшей доработке превратиться в непреодолимое для вражеских танков и самоходок препятствие. С помощью лопат, выданных в хозвзводе кирок, ломов и заступов усиливали обрывистость склонов, превращая их в эскарпы и контрэскарпы, углубляли овраги и балки.
В виду взвода старшего лейтенанта Коптюка штрафники нарыли пять противотанковых рвов, а также несколько больших и малых эскарпов и контрэскарпов, отвесы которых, по прикидкам бывалых танкистов, если не станут непреодолимым препятствием для вражеских танков, то, по крайней мере, создадут на их пути серьезные проблемы.
Работу провели, как положено, с предварительной оценкой рельефа и тщательным изучением местности. Причем взводный проявил тут известную командирскую мудрость, приняв решение использовать боевой опыт и знания бывших танкистов, искупавших во взводе свои проступки перед Родиной.
Когда предварительную схему фортификационных сооружений согласовывали в штабе роты, старший лейтенант дипломатично об этих деталях поначалу умолчал, чтобы не вызвать лишние вопросы со стороны ротного и замполита. Особых трений с Веселовым уже не возникало, но все равно лишний раз испытывать высокий уровень сознательности командования не хотелось.
Коптюк поделился примененной им методой уже только тогда, когда ротный похвалил взводного за тактическую смекалку и грамотное «вписывание» линии обороны взвода в общую схему противотанкового района, выстроенного силами штрафного батальона. Всем штрафникам было хорошо известно, что их штрафной ПТОР[17] располагался на переднем крае между двумя мощными батальонными противотанковыми узлами, созданными силами стрелковых подразделений. Роте Телятьева удалось наладить связь с расположенным по соседству опорным пунктом стрелковой роты, а Степанков в качестве посыльного уже несколько раз бывал в гостях у пехотинцев.
Ротный, услышав, кто у командира второго взвода в «соавторах», поначалу нахмурился, а потом вынужден был признать, что все равно противотанковую фортификацию взвод продумал «хорошо». На удивление, Веселов, уже после обсуждения в штабе, отдельно стал хвалить Коптюка за верно и вовремя, «накануне большого дела», примененные «воспитательные методы».
А расчет Коптюка с использованием боевого и тактического опыта подчиненных действительно оказался верным. «Переменники» выдали немало дельных советов, рассуждая с точки зрения танковой психологии, что немало помогло в принятии окончательных решений. Кроме того, и многие во взводе, почувствовав свою значимость и востребованность, увидев воочию, что им и их товарищам оказывается доверие от лица непосредственного командира, воспрянули духом, поверили в себя и в свои силы.
Препятствия, обустроенные штрафниками, согласно начальному замыслу, включались в единую систему обороны, сочетаясь и согласуясь с размещением на своих местах огневых точек приданных взводу расчетов ПТР, пулеметчиков, выявившихся в ходе учебных занятий умельцев в метании гранат и бутылок с зажигательной смесью.
Ротный со слов зама по тылу батальона, майора Кулькова, ездившего вместе с комбатом в штаб армии, рассказывал, что за передним краем, позади ПТОРа штрафного батальона, на несколько десятков километров в глубь фронта созданы полосы обороны. Они идут одна за другой, в несколько эшелонов. В каждой из полос обороны кипит работа, возводятся заграждения, устанавливаются минные поля.
Пока комбатовский «виллис» пробирался по запруженной маршевыми колоннами проселочной дороге, в виду ее майор Кульков наблюдал, как сотни мирных граждан помогают красноармейцам возводить противотанковые укрепления, роют рвы. И это только в виду главной полосы обороны. За нею следовали еще две — вторая и армейская.
Рота Телятьева, усиленная противотанковыми, минометными и пулеметными расчетами, была придана для взаимодействия стрелковому полку и занимала фронтовой рубеж на самом переднем крае соприкосновения с противником. Исходя из этой расстановки сил, штрафники должны были принять готовящийся врагом удар одними из первых.
Судя по разнарядкам, поступавшим от вышестоящего командования, противник сделал ставку на свои новые танки и самоходки, готовясь спустить с цепи целую свору «тигров», «пантер» и прочих бронированных хищников. Этот зверинец нужно было не только остановить, но укротить. В души и сердца многих бойцов сами названия вражеских зверюг вселяли тревогу и подсознательный страх. Возможно ли сокрушить иноземную, поистине дьявольскую силищу? Лучшим лекарством от этого страха являлась учеба и подготовка.
Старший лейтенант Коптюк самолично наблюдал, как от занятия к занятию в бойцах крепла уверенность в собственных силах. «Пантеры» и «тигры» на поверку оказывались вовсе не такими неуязвимыми, как об этом кричали немецкие репродукторы. Сведения, полученные разведчиками, давали шанс противостоять вражескому зверинцу.
Наиболее уязвимыми местами новых «пантер» считались бока. Тонкую бортовую броню возможно было поразить умелым выстрелом расчета «пэтээровцев», не говоря уже об артиллерийском снаряде даже «сорокапятки». Еще одним слабым местом вражеской «кошки» была ее бронированная морда. Маска орудия и нижняя лобовая часть башни также были уязвимы для выстрелов «пэтээровцев» и артиллерийских снарядов.
Сложнее обстояли дела с «Тиграми». К этому монстру действительно с теми огневыми средствами, что имелись в распоряжении штрафников, было практически не подобраться. Но надежда все-таки оставалась. Слишком неповоротливыми являлись эти почти шестидесятитонные чудовища, и все-таки оставался шанс подобраться к этой громадине сбоку и попытаться вывести из строя ее ходовую часть.
При длившейся несколько недель подготовке оборонительных позиций командиры учитывали и запланированные противником удары артиллерии и авиации. Ячейки бойцов, огневые точки, укрытия были устроены с таким расчетом, чтобы максимально исключить потери от вражеских артобстрелов и авианалетов.
Приказ на боевую готовность поступил рано утром, а потом потянулось томительное ожидание. Старший лейтенант Коптюк практически безвылазно находился на наблюдательном пункте взвода, неподалеку от установленного в блиндаже телефонного аппарата. Здесь же занял позицию командир минометчиков лейтенант Лазерко. Он лично прибыл на передний край, чтобы командовать одним из своих расчетов, распределенных по всему батальону. На бруствере был установлен принесенный лейтенантом перископ, значительно облегчивший процесс наблюдения за нейтральной полосой.
Еще с вечера Федора не покидало возбужденно-нервное состояние. Слишком долго не были они в деле. По глубоким, частым затяжкам, которыми Лазерко в один присест докуривал папиросу, Коптюк сразу уловил, что не один он нервничает, ожидая, когда начнется.
Наблюдательный пункт покидать никак нельзя. В любую минуту мог поступить боевой приказ. Самые свежие распоряжения, полученные через ординарца Степанкова из штаба роты, касались отражения возможного массированного наступления немцев.
По ходам сообщений, сменяя друг друга, на НП то и дело пробирались замы командира взвода, командиры отделений. Докладывают текущую обстановку. Это приказ Коптюка. Но вот проходят первые полчаса, потом еще, потом тревожное ожидание растягивается в тягучую вереницу часов.
Немцы начинают минометный обстрел. Неужели началось? Нервы старшего лейтенанта напряжены до предела. Никаких распоряжений из ротного КНП не поступило. Телефон по-прежнему молчит. Федор решил отправить посыльного в штаб роты с текущим докладом.
Шустрый Степанков тут же исчез, но уже минут через двадцать возвратился с одним из связистов. Вражеская мина повредила телефонный кабель, и связисты отправились его восстанавливать. По словам ординарца, на ротном КНП все по-прежнему. Из штаба батальона новых указаний нет. Самого капитана он не застал, так как того срочно вызвали к комбату. Доложил об обстановке на отрезке второго взвода начальнику штаба.
В роте говорят, что в район главной полосы обороны прибывают новые подразделения. Видели, как выгружаются гвардейские минометы. Лазерко, услышав эту новость, пытается подробно расспросить Степу, но тот только пожимает плечами.
— Откуда ж я знаю, что у них за вооружение, товарищ лейтенант?.. — оправдываясь, пожимает тот плечами. — Мне ж писарь штабной, Вова Разгильдеев, информацию вкратце так рассказал. И то не своими глазами их видел, а с чужих слов. Говорит, секции какие-то выгружали. Диковинного вида: деревянные клетки, а в них снаряды агромадные. В ящиках, таких огромных, что вчетвером еле их выгружали. И клетки, значится, эти… Точно зверинец какой привезли. Говорит, зам по строевой сам таких раньше не видел…
— Деревянные клетки? — переспросил Лазерко. — Ящики, говоришь? Похоже, что не ящики это…
Слушал командир минометчиков жадно, стараясь извлечь из слов посыльного нужную ему информацию. Когда услышал про деревянные клетки, сразу разулыбался. Будто узнал, что ему лично посылку из дома прислали.
— Никакие это не клетки… — радостно, со знанием дела, сказал Лазерко. — По всему выходит, что прибыли к нам реактивные минометы. Ух, знать бы, какая модификация… Хорошо бы, если б М-30. У них калибр 300 миллиметров.
Услышав о том, что за махины могли подогнать в район позиций штрафного батальона, все невольно удивились. Коптюк только слышал об имевшихся в войсках реактивных установках, но сам их не видел. Посыпались вопросы. Лазерко с готовностью и нескрываемым удовольствием дал подробную справку.
— Они, в зависимости от калибра снаряда, есть разные — М-13, М-30 и М-31. Мощные, я вам скажу, снаряды. Один «трехсотый» имеет весу почти 92 кило, если быть точным, — 91 с половиной килограмм… — сверкнул познаниями минометчик. — Правда и летит он поменьше. Всего четыре километра. Все-таки запускать его с рамы не так удобно, как вести огонь из ствольного миномета или из орудия. По скорострельности тоже уступает. Монтируют их по восемь на такую раму, прямо в деревянной укупорке. Она же и направляющей служит, когда выстрел производят… Иной раз полетит этакая мамаша под сто килограмм, да стабилизатором за собой деревянную обертку потянет. Так та только в воздухе уже отпадает. Забавно выглядит!..
Обед доставили люди Мурзенко прямо в окопы и точно в полдень. Эта пунктуальность «переменников» совсем не обрадовала. Только и разговоров о предчувствиях, что вот-вот начнется. Кто-то уминает свою порцию горячего супа с краюхой хлеба, а кто-то прячет хлеб про запас, хлебая один суп, объясняя это тем, что кишки перед боем лучше держать пустыми. Мало ли что, можно и пулю схлопотать, а на полный желудок рана в живот становилась смертельной почти автоматически.
Сразу после обеда из штаба роты вдруг поступает команда на отбой боевой готовности. Командирам взводов приказано выставить в траншеях дозорные охранения, а всем остальным выдвинуться ко второй линии. Обстрел первых позиций вражескими минометами продолжается, правда, стрельба ведется вяло и вразброс, практически не создавая помех «переменникам».
Бойцы рады, что груз тягостного ожидания, давивший на каждого с самого утра, оказался сброшен. Штрафники, едва сохраняя вид колонны, где по два, где по трое почти бегом, пригнувшись, преодолевают опасно открытый участок в виду окопов второй линии, где окопались бойцы третьего взвода. Еще недавно здесь все было покрыто ровным слоем бурого грунта.
Сейчас земля вся изрыта воронками. Следы взрывов вражеских мин. Воронки неглубокие, так как земля убита ежедневной ходьбой десятков сапог. Она настолько утоптана, что превратилась в кремень.
В этом направлении бойцы взвода Коптюка каждый день уходят на поле для учебных занятий, а потом возвращаются обратно в окопы. Иногда этот маршрут повторяется дважды за сутки.
Вот и сейчас «переменники» на ходу вслух рассуждают, куда их ведут. Большинство сходится на том, что ведут взвод опять на занятия. Как нередко бывает, ожидаемое наступление врага отодвигается на неопределенный срок. Получили где-нибудь в штабе соседнего стрелкового полка или самого штрафного батальона новые разведданные и переиграли намеченные сроки. И, значит, снова светит штрафникам нескончаемые занятия по боевой подготовке, с ползанием на брюхе и разучиванием матчасти винтовок, автоматов, пулеметов и противотанковых ружей.
Одних эта перспектива радует — все лучше, чем изнывать от неизвестности в окопах. К тому же лучше бесконечная череда занятий и учений, чем один кровопролитный бой.
Другие, наоборот, недовольны. Им время в траншее, в ожидании боя, вместо отдыха. Эти люди так изнурены, что им совершенно все равно, что будет потом, даже спустя час, полчаса, пусть даже бой и боль, а возможно, и смерть. Их единственная мечта — недвижимый покой, причем именно здесь и именно сейчас. В вывернутых наизнанку условиях, которые создала война, одним из немногих промежутков времени, когда такой покой воцаряется, становится время перед атакой.
В итоге выяснилось, что штрафников сняли с позиций для рытья окопов, а вернее, «карманов». На передний край, для усиления позиций роты капитана Телятьева, в срочном порядке была выдвинута артиллерийская батарея. Вот и понадобилась помощь для того, чтобы в экстренном порядке подсобить закопаться артиллеристам и их пушкам в землю на необходимую глубину.
Расчеты батареи распределились вдоль всей линии. Работа уже кипела вовсю. Прибывшие бойцы разгружали с повозок ящики с боеприпасами, отсоединяли орудия от тягловой конной силы. Лошади, явно не обвыкшие на передовой, вздрагивали и нервно прядали копытами при каждом взрыве вражеской мины. Кто-то из артиллеристов уже зарывался в землю, в тех местах, где командиры орудийных расчетов уже успели согласовать свои огневые позиции с офицерами штаба роты Телятьева. Здесь же, вместе с командиром батареи, находились и самолично капитан, вместе с ПНШ-«вторым» и замом комбата по строевой.
Как только прибыло пополнение Коптюка, бойцов тут же поставили на рытье трех «карманов»: одного, побольше, для 76-миллиметровой ЗИС-3, и двух — поменьше, для 57-миллиметрового орудия и одной «сорокапятки».
Оперативно поделившись на три отделения, взвод с ходу приступил к выполнению поставленной задачи. Всем процессом руководили артиллеристы. Все как на подбор, в батарее оказались рослые, крепкие ребята. Держались они поначалу как-то чересчур сдержанно и молчаливо. Чувствовалась какая-то натянутость и предвзятость в отношении к прибывшим на подмогу штрафникам.
Отделению Потапова и бойцам третьего отделения достался карман для 57-миллиметрового орудия. Его длинный ствол торчал тут же в нескольких метрах. Словно пушка, как живая, терпеливо наблюдала, как люди готовили для нее надежное укрытие от вражеских снарядов и пуль.
Рукосуев, штрафник из третьего отделения, почти сплошь составленного из недавнего пополнения, сам оказался из бывших артиллеристов. Боец не утерпел и, подойдя к орудию, принялся гладить ствол, словно гриву своего верного друга-коня, встреченного после долгой разлуки.
— Эй, Рукосуев!.. — попытался в шутку одернуть его Сарай. — Куда руки суешь? Сначала помыть надо!.. С мылом…
Боец даже не обратил на него внимания, настолько он был очарованно поглощен столь близким и доверительным общением с пушкой. Она молчала, словно действительно ластилась к его рукам.
— ЗИС-«два»! — в восхищении воскликнул он, оборачиваясь к своим товарищам. — Нынче и не встретишь в войсках… Раритет. А бьет хорошо. Любую броню — насквозь!
Командир орудийного расчета, артиллерист-лейтенант, согласно кивнул, как бы подтверждая слова Рукосуева.
— Это точно!.. Редкая вещь… — с готовностью подтвердил артиллерист. — У нас в дивизионе — всего таких две. Моя и у лейтенанта Мищенко…
В словах его прозвучала нескрываемая гордость за то, что именно ему и его подчиненным выпала честь воевать с такой особенной пушкой.
Работа закипела без раскачки, с ходу в полную силу. «Переменники», привычные к лопатам, дали в копании большую фору артиллерийским расчетам, хотя на вид красноармейцы-артиллеристы и выглядели более рослыми и физически мощными. Старший лейтенант Коптюк, принимая искреннюю похвалу и благодарность за труд своих подчиненных, внутреннее отметил, что его бойцы за три прошедших месяца действительно здорово изменились. Сплотились, что ли? Все-таки хоть и остались они без офицерских кубиков, а кто-то — и без погон, но в душе все равно оставались офицерами.
В этом и состояла главная сложность для него как для взводного: суметь изменить у них что-то в мозгах, превратить, а где-то — заставить превратиться разнородную массу бывших офицеров в единую боеспособную единицу — взвод бойцов переменного состава штрафного батальона. Не случайно на это упирали все время старшие начальники: и сам комбат, и парторг с замполитом батальона подполковником Чепурко, и адъютант старший.
Вот хоть тот же «переменник» Гвоздев… Старший лейтенант, следуя за ходом своих мыслей, натолкнулся взглядом на бойца, который, согнувшись в три погибели, быстрыми движениями выбрасывал на кромку будущего «кармана» полные штыки земли. Работал он трофейной лопаткой, добытой в бою, в рукопашной. А ведь поначалу было к этому бойцу немало вопросов. Был он какой-то потерянный, равнодушный, наводя апатию на своих сослуживцев.
Федор внезапно почему-то вдруг вспомнил о Стеше. Ее лицо, такое милое и прекрасное, зримо всплыло у него перед глазами. А ведь за минувшие две недели он ее совсем не видел. Федор вспомнил их со Степанидой разговор, и как этот неуклюжий Гвоздев им помешал, а потом она ушла вместе с ним на ротный КНП. И при чем тут этот, будь он неладен, Гвоздев?
А ведь башка у этого «переменника» на месте. Когда намечали на местности позиции будущих противотанковых препятствий, он немало дельного посоветовал, с точки зрения танкиста. Вот Дерюжный говорит, что он в танке горел. А в плен-то попал. В личном деле черным по белому записано. Ну и пусть что раненый. Старшина Леня Яковлев, получив осколочные ранения обеих ног на волжском берегу, подорвал себя гранатой вместе с окружившими его фашистами. А про без сознания — это еще не факт. И додумать можно. Тем более что голова работает.
— Гвоздев!.. Сильнее на черенок напирайте! — подойдя к нему, громко сказал Коптюк.
Точно выговор объявил. Демьян, предпочитая не вступать в лишние разговоры с начальством, только молча кивнул головой и едва поймал съехавшую с затылка пилотку. Взводному со стороны — оно виднее, с какой силой напирает он на черенок. И то слава богу, что лопатка у него есть, хоть и трофейная — не такая удобная, как наша, с этим согнутым клювом.
Через час прибыл артиллерийский обоз, и «переменникам» раздали более серьезный инструмент: большие саперные и штыковые лопаты, кирки и заступы. Работа пошла еще веселее, тем более что к этому времени вражеские минометы вовсе прекратили швырять свои мины в сторону противника.
Эта картина повторялась еще три дня. После подъема «переменники» несколько часов проводили в своих траншеях, в изматывающем душу ожидании. А во второй половине дня поступала отмена команды «к бою», и личный состав взвода старшего лейтенанта Коптюка, как и другие взводы, отправлялся на обустройство артиллерийских позиций.
За это время «переменники» успели сдружиться с артиллеристами. Предвзятости и натянутости первых часов уже и след простыл. Постепенно, за работой, процесс общения наладился. И вот уже пошли шутки-прибаутки, анекдоты, обмены махорочкой. Бойцы расспрашивали друг друга насчет земляков, в минуты отдыха и перекуров делились самым сокровенным: вытаскивали из нагрудных карманов гимнастерок фотокарточки своих жен и подруг, вспоминали мирное житье, читали письма из дома.
Старшему лейтенанту Коптюку, вместе с замкомвзвода Довганюком, было поручено помочь с установкой связи между артиллерийской батареей и КНП роты капитана Телятьева. Работами занимались связисты из артдивизиона, а со стороны штрафников — бойцы Овсянникова.
Помимо связи с батареей, к исходу третьего дня штрафники помогли артиллеристам завершить устройство «карманов» и укрытий для личного состава расчетов. Для расчета 57-миллиметрового орудия были построены землянки, а также ниши, куда «переменники» помогли артиллеристам снести ящики со снарядами.
Командир расчета, лейтенант с забавной фамилией Перешивко, заломив на затылок офицерскую фуражку, суетился возле ящиков со снарядами, словно скупой богач возле сундуков с накопленным золотом. Хотя богатства было негусто. В двух ящиках находилась картечь — снаряды для борьбы с пехотой противника, еще два — с фугасными снарядами.
Отдельно лейтенант приказал своим артиллеристам поставить по одному ящику с особо ценным грузом — бронебойными и подкалиберными снарядами. Именно на них возлагались основные надежды расчета орудия в борьбе с вражеским зверинцем «пантер» и «тигров».
— Эх, дали бы вместо фугасных болванок еще парочку подкалиберных… — вздыхая, сокрушался Перешивко, собственноручно передвигая ящики. — Под Харьковом мы держали оборону, так из пяти фугасных снарядов, выпущенных по целям, три не разорвалось. А теперь, как попрет на нас силища фашистская, так болванкой не отобьешься. То ли дело подкалиберный или кумулятивный… В артполку стрельбы проводили, по броне с показателями хваленого их «тигра». Так борта прошивает наша ЗИС-2 будь здоров. Только что в лоб тяжело идет. И «пантеру». А те, что старые модификации, так эти — вообще насквозь нанизывает. С одной стороны вошел, с другой — вышел. Сам видел, своими глазами. Танкисты фашистские, так те даже понять ничего не успевали. Едут, вдруг, бабах и — дальше едут, да только две дыры — спереди и сзади, да сквозняк сифонит…
Рассказ командира артиллерийского расчета про стрельбы тут же подхватили «переменники» и стали передавать из уст в уста. Слова эти здорово бодрили, почище любых призывов искореняя танкобоязнь из нутра штрафников.
Это уже были не просто рисунки на бумаге и не просто слова. Это были реальные факты, озвученные пушкарем, и подтверждали они ту ясную, как день, истину, что расхваленные фашистами чудовища вовсе не такие неуязвимые, как те хотели преподнести. Значит, и «тиграм», и «пантерам» этим, жуть каким страшным, в куче с их «фердинандами», вполне можно дать по зубам, а если можно, значит, нужно. Значит, не так безнадежно все у штрафников, как шептали отдельные горе-воины после отбоя в окопах.
Началось все, как это водится, совершенно неожиданно, причем не привычным утром, а с вечера, после того как вместо привычной уже горячей каши доставили в траншеи каждому по половине черного хлеба и по консервной банке тушенки с непривычным рисом. Попутно поступило указание запастись питьевой водой из подогнанной к позициям артиллеристов бочки.
Второй взвод Коптюка сделать не успел. В бочку прямым попаданием угодила мина, разорвав металлический пузырь на кусочки, которыми страшно изранило запряженную в подводу лощадь.
Про жажду забыли, когда вместо ожидаемого отбоя снова поступила команда готовиться к бою. Непривычная тишина воцарилась над позициями с приходом темноты.
Сам воздух, так и не остывший за ночь, казалось, пропитывался тяжелым электричеством предгрозовой атмосферы, становился все гуще и гуще. Время как будто остановилось, загустев настолько, что не имело возможности двигаться в своем привычном ритме. Кто-то пытался заговорить, поделиться своим волнением, но его шепот тонул в неподвижном студне напряженного молчания. Темнота опустилась на поле и позиции, стерев все очертания и контуры, границы между землей и небом.
Старший лейтенант Коптюк вслушивался в это разлитое море черноты. Он знал, что под вечер в артиллерийскую батарею завезли целую партию боеприпасов. Командир 57-миллиметрового расчета Перешивко доверительно сообщил ему, что готовится контрудар всей артиллерии, расположенной в главной полосе обороны, а также дивизионной, зенитной артиллерии и расчетов гвардейских минометов, расположенных на закрытых позициях.
Артиллерист сообщил, что за противотанковым районом обороны штрафного батальона, в секторе которого расположилась их артиллерийская батарея, развернуты другие батареи дивизиона, а дальше, за стрелковыми полками, расчеты 76-миллиметровых орудий ЗИС-3, крупнокалиберной зенитной артиллерии, 122-миллиметровых и 152-миллиметровых гаубиц. Вся эта мощнейшая группировка уже распределила цели на позициях противника в соответствии с данными, переданными из штаба армии. Основу этой информации составляют данные авиаразведки, и они постоянно корректируются.
Коптюк не стал переспрашивать артиллериста, что означает новый для него термин «контрудар». И так Перешивко поведал достаточно, и Федор предпочел не задавать вопросов, чтобы это не выглядело с его стороны как излишнее любопытство. Наверняка и офицеры штабов роты и штрафного батальона кое-что знали, но предпочитали молчать.
Прямой результат этого знания — то, что их с вечера привели в боевую готовность. Вечером с ротного КНП на Коптюка вышел лично начальник вооружения батальона и сообщил о необходимости срочно получить для взвода дополнительные боеприпасы. Старший лейтенант, вместе с замкомвзвода Дерюжным, всеми командирами отделений и группой бойцов, бегом отбыл на КНП, чтобы забрать несколько десятков бутылок с зажигательной смесью, ящики с противотанковыми минами, установке которых «переменники» обучались в ходе полевых занятий.
Федор успел распределить между отделениями полученные боеприпасы еще до наступления темноты и внутренне хвалил себя за оперативность. Что будет? Неужели начнется? Или сегодня опять всю ночь, как и предыдущие дни, придется вытягивать из нутра тягучую резину ожидания?
Ход мыслей Федора вдруг прервал оглушительный раскатистый грохот. От неожиданности он вздрогнул и инстинктивно вжал голову в плечи. В смолянисто-черную мглу взвились и повисли, словно прилепленные, ракеты. Тут же все пространство внизу вспыхнуло огневыми факелами, они стали стремительно разрастаться. За несколько секунд десятки огней соединились, разлившись в море огня.
Грохочущий гул поднялся от этих огней высоко в небо и стремительно перекатился через позиции «переменников». Земля содрогнулась от громового грохота, который обрушился на немецкую сторону. Удар огневой волны был такой силы, что казалось, земля накренилась под его тяжестью. Поначалу для Федора все это грохочущее море огня плескалось единым штормовым неистовством, но постепенно он стал различать в общем гуле какофонии канонады работу отдельных расчетов. Особенно явственно слышалось близкое уханье соседней батареи.
Лейтенант Перешивко оказался прав. Сотни орудий вели стрельбу с максимально возможной скоростью. Можно было только представить, как в ночи, согласуясь с доведенными до автоматизма действиями, в поту и пороховой гари, работали орудийные расчеты, громя заранее намеченные цели врага.
Прошла минута, другая, а грохот канонады не умолкал. Более того, стрельба становилась все интенсивнее. Ритмичный гул залпов уже не плескался волнообразно, а смешался в один непрерывный вал огня. Гигантский, запрудивший своим грохотом полнеба, поток огня рушился на позиции противника. Скрытые темнотой позиции врага погрузились в клубы кроваво-красного пламени. Земля горела и ходила ходуном, принимая все новые порции сотен и сотен килограммов смертоносной стали.
Штрафники, поначалу от растерянности инстинктивно укрывшиеся на дне траншей, прижавшиеся к стенкам окопов, теперь, прильнув к брустверам, затаив дыхание, наблюдали, как сотни орудий всех калибров крушат вражеские позиции, перемалывают приготовившуюся к наступлению бронетехнику, артиллерийские расчеты фашистов.
Контрудар длился полчаса. Федор засек время на своих наручных часах. Началось все ровно в 2.20, в непроглядной ночи. А теперь край небосвода уже посветлел первым предчувствием предрассветной зари. На сером фоне бескрайнего поля резко оттенялись черные клубы дыма, которые подымались над немецкими позициями. Они густели до самого горизонта.
Грохот канонады артиллерийских залпов прекратился так же неожиданно резко, как и начался. Небо становилось все светлее, и в сером предутреннем свете все чернее становились вражеские позиции, погруженные в дым пожарищ. Черная тьма ночи словно застряла над немцами, не желая ни за что покидать их рубежи. Давящая тишина длилась почти полтора часа, и все это время бойцы напряженно вглядывались и вслушивались в то, что происходит в стане врага.
Как говорил командир связистов батальона Овсянников, немцы запланировали начать наступление в полпятого утра. Эту информацию наши разведчики получили от вражеского сапера, захваченного в плен накануне, в полосе вражеских заграждений. То, что к словам немецкого пленного командование отнеслось со всей серьезностью, подтверждало время проведения артиллерийского контрудара.
Стрелки на наручных часах Коптюка, которые становились видны все лучше, наконец приблизились к показателям «4.30». Со стороны врага раздалась череда выстрелов. Звучали они разрозненно, горстями, на разных участках. Первые взрывы немецких снарядов раздались где-то глубоко за передним краем. Постепенно разрозненные гроздья вражеской артиллерии собирались в некое подобие единого, но нестройного хора.
Взрывы накрыли окопы взвода Коптюка. Сразу после начала вражеской артподготовки взводный скомандовал бойцам укрыться в нишах и блиндаже. Немецкая артиллерия так и не сумела набрать нужные обороты ведения огня.
Не прошло и нескольких минут, как воздух в глубине позиций штрафников потрясла целая серия мощных залпов. «Переменники» угадывали возобновление работы наших артиллерийских батарей, сопровождая это радостными возгласами. На стройный гул орудийной канонады накладывался неумолкающий рев сотен мин, выпущенных расчетами гвардейских, полковых и батальонных минометов.
Артиллеристы наносили по вражеским позициям второй удар. Он был мощнее и продолжительнее, чем первый. Воздух разрывался от утробного баса 122-миллиметровых и 152-миллиметровых гаубиц. В работу вступили приблизившиеся к переднему краю подразделения самоходных артиллерийских установок. Без малейшего промедления и заминок вели огонь с закрытых позиций расчеты полковой и дивизионной артиллерии.
Снова все пространство позади штрафников наполнилось быстро растущим валом громового грохота, который по огромной дуге перекинулся через нейтральную полосу, обрушившись на немецкие позиции. Сплошная стена огня и дыма пучилась впереди, километрах в полутора, затмевая небо, которое становилось все светлее. Этот вой и грохот, вздыбливавший землю, рвавший воздух, затапливал траншеи штрафников, заставляя их искать укрытия на дне окопов.
В плотной звуковой завесе, повисшей над передним краем, начали образовываться прорехи. Массив артиллерийского огня истончался, обнажая непрекращавшийся вой гвардейских минометов. Количество работающих расчетов не уменьшилось, но значительно снизилась частота выстрелов. Издали упорно раздавались методичные, хотя и не такие скорые выстрелы, производимые отдельными расчетами.
На связь вышел ротный КНП. Начальник штаба передал приказ ротного готовиться к бою. Из артдивизиона передали информацию, что вражеская бронетехника пошла в наступление, двинувшись со своих исходных позиций, которые находились в глубине фашистского рубежа обороны. Именно по ним — вражеским танкам и самоходкам — сейчас вели стрельбу с закрытых позиций орудия полковой и дивизионной артиллерии.
— К бою! — скомандовал Коптюк, отслеживая, чтобы его команду подхватили в цепи бойцов и передали дальше по траншее.
Он прильнул к брустверу окопа, вглядываясь в сторону немецких позиций. Как ни напрягал он зрение, впереди все оставалось таким же. Пустое более чем полукилометровое пространство, окутанное рваными, стелющимися по земле клубами дыма. Никаких танков и самоходок.
Командир артиллерийского расчета 57-миллиметрового орудия лейтенант Перешивко говорил, что, по данным аэроразведки, танковые части находились километрах в трех от переднего края немецких войск. Значит, они еще на подходе. Артиллеристы и минометчики встречают их загодя подвижным огнем. Эх, сейчас бы перископ лейтенанта Лазерко. Но лейтенант, вместе со своими минометчиками, занял позиции в стороне от переднего края, за траншеей взвода Дударева.
Огневые точки минометчиков, согласно приказу комбата, должны быть заранее выведены из-под возможного танкового удара. Вместо подопечных Лазерко в рядах второго взвода разместились три расчета противотанковых ружей из отдельного противотанкового взвода штрафбата. На левом фланге, в виду контрэскарпа и замаскированного рва, устроена пулеметная точка — бойцы из пулеметного взвода с мощным «максимом».
Коптюк в очередной раз отметил про себя дисциплинированность и выучку пулеметчиков, когда выяснил, что они не ждали, пока подвезут бочку с водой, а запаслись самостоятельно питьем — и для себя, и для своего страдающего жаждой «максима». Также в рядах находились два пулемета ДП. Один «дегтярь» был доверен лично командиру второго отделения Потапову, а второй — опытному пулеметчику Фаррахову из отделения Пилипчука.
На «пэтээровцев» старший лейтенант возлагал особые надежды. Они разместились в виду длинного рва с глубокими крутыми стенками. Расчет был на то, что вражеские машины, упершись в естественную преграду, будут вынуждены идти в обход и заведомо поставят под выстрел свои более уязвимые борта. Бить фашистскому «зверинцу» в бока — такова была установка для «пэтээровцев».
Время шло, работа артиллерии в глубине позиций не прекращалась, а вражеских танков все не было видно. Вдруг прямо позади траншеи взвился высокий сноп земли, огня и дыма. Комья земли посыпались в окопы, стуча по выцветшим гимнастеркам, обтягивавшим спины укрывшихся на дне бойцов. Еще и еще взрывы взметались вверх, отступая все дальше в глубь позиций штрафного батальона.
Небо к этому моменту стало отчетливо светлым, и среди рваных клубов разошедшихся от ветра дымных прогалин Федор вдруг увидел маленькие, похожие на букашек, черные точки. То одна, то другая, то третья букашка вдруг выпускала из себя облачко белесого дыма. Спустя несколько мгновений звук далеких выстрелов доносило оттуда и тут же с нарастающим до нестерпимого свистом разрывался где-то позади снаряд.
Букашек, которых можно было разглядеть, становилось все больше и больше. Передние медленно росли, принимая все более угловатые контуры. Но вот утробный, невыносимый вой наполнил небо и подступы к горизонту, усеянные черными точками, закрыла плотная завеса красно-бурого, потом черного дыма. Это дали очередной залп гвардейские минометы. Не успел дым рассеяться, как залп повторился.
Очертания вражеских машин, вынырнувших из огня и дыма, уже можно было различить достаточно четко. Теперь до них уже было меньше километра. Но километровый рубеж заградительного огня удалось преодолеть не всем. Две черные точки остались стоять на месте. От них, охваченных язычками пламени, поднимались вверх черные лоскуты копоти.
— Подбили! Подбили! — покатилось по траншее.
Бойцы кричали друг другу это слово, радуясь, словно дети, неоспоримому факту, в котором можно было убедиться своими глазами, обладающими достаточной зоркостью.
— Получили, гады! Так-то вам, неуязвимым!.. Хоть прикуривай!
Две вражеские машины, даже не успев толком вступить в бой, горели как свечки. Значит, вся эта похвальба про неуязвимость фашистских бронированных монстров оказалась пустой брехней, сказкой про белого бычка!
Всех тут же отрезвил один, потом второй оглушительный «бабах!». Гром выстрелов ударил в спину штрафникам. Снаряды выпустила батарея капитана Артемова, в составе которой был расчет 57-миллиметрового орудия лейтенанта Перешивко. Скорее всего это его пушка нащупала свою цель. Значит, артиллеристы тоже засекли вражеские машины. Теперь вражеские танки и самоходки находились в зоне прямого выстрела.
Орудийная дуэль красноармейцев-артиллеристов и фашистских экипажей танков и САУ становилась все ожесточеннее. Подобравшись еще ближе, метров на шестьсот, танки передней линии снова остановились и произвели по выстрелу. Мощные взрывы сотрясли почву где-то совсем рядом, во втором эшелоне обороны штрафного батальона.
Вражеские танкисты явно выцеливали орудия батареи Артемова, а также пытались бить куда-то глубже, по закрытым позициям, нащупывая точки минометных расчетов, нанесших первый урон наступавшему противнику.
Взвод Коптюка находился как раз на линии огня вражеских танков, бивших по нашим орудиям. Снаряды немецких танков явно перелетали через передний край, где располагались окопы штрафников, но все равно в перекрестье траекторий полетов крупнокалиберных снарядов становилось не по себе.
В голове Демьяна лихорадочно всплывали заученные во время занятий цифры. Калибр — 88 миллиметров, длина ствола — 56 калибров. Неужели это и есть тот самый «тигр»? Сомнений быть не может.
Фашистские танкисты двигались в строгом боевом порядке, расставленные, как по учебнику. С тактикой у немцев мало что изменилось с того времени, как Демьян изучал в танковом училище виды построений немецких танковых рот в наступлении. Тут рота налицо, только без одного взвода. Четыре машины впереди, четыре — в средней линии, в шахматном порядке по отношению к впереди идущим. Позади пять легких танков — группа управления. Где-то там, среди них — и командирский. А может, идет позади, прикрываясь, как и положено, остальными.
Странно, что нет пехоты, которая, согласно требованиям учебника по тактике, должна прикрывать бока и задницы бронированных монстров. И еще одно, совершенно новое для теоретических познаний танкиста Гвоздева: эти четыре огромные квадратные коробки, ощетиненные огромными пушками со здоровенным дульным тормозом. Они и есть — «тигры». Теперь уже никаких сомнений быть не может. Двигаются в первой линии, непробиваемый для русских снарядов броневой таран. По замыслу фашистов он способен проломить оборону любой мощности и крепости.
Где же, черт возьми, пехота? И еще эти наросты на броне машин, словно ракушки на шкуре огромного кашалота. Гвоздев только сейчас, вглядевшись, понимает, что это и есть пехота. Немецкие автоматчики разместились на броне «тигров» и идущих следом машин. Что ж, широкая корма бронированных «зверюг» это вполне позволяет.
Вдруг, когда идущие впереди «тигры» почти одновременно производят очередной залп, прямой наводкой, и земля позади вспучивается и опадает огромной массой грунта, где-то в глубине живота просыпается неодолимый животный страх. Только теперь Демьяну становится очевидно-ясно, что вся эта многотонная лязгающая свора медленно, но неотвратимо надвигается прямо на него. И спасения нет ни от этого лязга, ни от этих плюющих клубами пламени орудий.
Прямоугольные махины широченными гусеничными траками подминали под себя бугорки и неровности грунта. Они становились все больше, чернее и неотвратимее. Перед тем, как произвести очередной выстрел из танкового орудия, машина замирала. Из пушки с громом изрыгался сноп пламени и дыма, и тут же танк трогался с места. Когда передовые машины приблизились метров на четыреста, их ход замедлился, и с брони посыпались серо-зеленые фигурки.
Эти, которые покинули броню «тигров», почти поголовно были вооружены пистолетами-пулеметами. У многих из тех, кто начал спешиваться во второй линии, в руках были винтовки.
Пока вражеские солдаты десантировались на землю, все четыре передовые машины вели плотный огонь из танковых пулеметов. Демьян едва успел заметить, что с одного из танков бьют сразу два факела пулеметного огня. Настоящий шквал пулеметных очередей начал хлестать по траншеям. Кое-где земляные брустверы были сметены начисто, засыпав землей спины и каски укрывшихся на дне бойцов.
В мозгу Демьяна складывалась нехитрая арифметика. Если бьют все пулеметы всех четырех «тигров», это восемь стволов непрерывными очередями рыхлят передний край штрафников. Свист пуль над головой навис такой плотной завесой, что казалось, будто железнодорожный состав несется над макушкой, грозя начисто снести голову, чуть только зазеваешься и высунешься вверх.
И действуют, гады, слаженно. Одновременно — залп, одновременно — остановка, практически разом — пулеметный шквал. Видимо, связь между экипажами налажена четко. Вот чего не хватало при взаимодействии в их танковом батальоне. Радиостанции «девятки»[18] были установлены только у командира батальона и на танках командиров рот, а остальным, линейным, оставалось одно — соображай и догадывайся, как можешь.
Потапов прокричал команду взводного о том, что пока не стрелять и беречь патроны.
— Да куда тут стрелять! — выкрикивает в сторону Гвоздева Зарайский.
Крик его похож скорее на истерический вопль. Аркадий занимал позицию в нескольких метрах от Гвоздева. Пока неприятельские танки приближались, то и дело высовывался из-за бруствера. Глаза Зарайского становились все более расширенными, на лице все сильнее проявлялась целая гамма постоянно сменяющихся эмоций. Наверное, он, Демьян Гвоздев, со стороны сейчас выглядит так же.
Сейчас, когда пулеметы «тигров» кинжальным огнем накрыли траншеи, он сидит на корточках, прислонившись правым боком к жердям. Каска его съехала на ухо, он словно не замечает ее. Он стискивает в руках свою винтовку, как будто от того, насколько крепко он будет держаться за нее, зависит, выстоит ли весь штрафной батальон или нет.
Там впереди, откуда без передышки бьют и бьют пулеметные очереди, доносится шум взревевших двигателей. Значит, сбросив десант, танки снова пошли вперед. Пулеметный грохот и свист пуль на головой Демьяна утих, и он предпринял попытку выглянуть из-за стесанного бруствера на поле боя. Но в этот же миг новая волна артиллерийского грома придавила его обратно вниз.
Батарея Артемова и другие расчеты, из глубины позиций штрафников и с других закрытых огневых точек, произвели залп, который рассыпался по полю, выстроившись в достаточно плотную стену заградительного огня.
Демьян, прижавшись спиной к стенке окопа, глянул на Зарайского. Аркадий уже успел выглянуть из-за бруствера и снова нырнуть вниз.
— Ух, Дема, что там творится! — не сдерживая распиравшего его восторженного ужаса, прокричал боец. — Бьют прямой наводкой, а им хоть бы хны…
Теперь уже невооруженным глазом было видно, насколько огромными и мощными были эти квадратные «тигры». Их окутывал дым взрывов, а они как ни в чем не бывало ползли вперед. Каждый выстрел, произведенный из мощной тигриной пушки, оглушал, на несколько секунд наполняя голову звонким чугунным гулом.
Вражеские пулеметы изрешетили уложенное вместо бруствера бревно на наблюдательном пункте, будто на него накинулась стая бешеных бобров. Старший лейтенант Коптюк, несмотря на настойчивые призывы замкомвзвода Дерюжного и ординарца Степанкова, не стал укрываться в блиндаже. Теперь уже не до блиндажа. Через какие-нибудь считаные минуты передние фашистские махины окажутся на траншеях штрафников. По крайней мере, один «тигр», что ближе к левому краю, движется прямо на взвод Коптюка.
Огонь артиллерии, в том числе и стрелявших прямой наводкой расчетов Артемова, пока никак не действовал на головную шеренгу. Хотя нет, результат был. Выглянув за бруствер и оценив текущий момент, Федор сообразил, чего добивались артиллерийские расчеты. Главной их целью стала пехота, сошедшая с танков. Именно она и являлась главной целью заслона заградительного огня, выставленного метрах в четырехстах от траншеи второго взвода штрафного батальона.
Батарея Артемова била прямой наводкой, и скорее всего картечью, по спрыгнувшим с брони фашистским автоматчикам, не ставя целью подбить вражеские «тигры». У них своя тактика, но, черт возьми, надо же начинать что-то делать с этими неповоротливыми громадинами. Пока от них все отскакивало, как горох от стенки.
Как раз в это время передние «тигры» предприняли маневр. Крайние слева и справа машины стали забирать еще дальше в сторону своих флангов, следом за ними принялись ворочаться шедшие в центре. Они словно создавали коридор, освобождая дорогу для двигавшихся следом машин второй линии и пехотинцев.
Но плотный заградительный огонь создал второй линии фашистского наступления серьезные проблемы. Меткая стрельба артиллеристов картечью нанесла первый урон живой силе противника. В пыли, поднятой «тигриными» траками, и дыму взрывов метались и ползали раненые немцы, оттаскивали убитых из-под гусениц накатывавших средних танков.
Одна из машин вдруг дернулась, морду ее окутало облако пылевой взвеси и дыма. Она стала забирать правым бортом влево, в то время как левая гусеница оставалась на месте. Не оставалось никаких сомнений — подбили наши пушкари ходовую часть вражеской машине. Развернувшись на девяносто градусов, в сторону левого фланга, машина замерла. Подставилась в полный рост!
В этот момент растерянности и суматохи, внесенной стрельбой наших артиллерийских расчетов в не успевшие выстроиться порядки вражеской пехоты, с левого фланга по врагу ударили очереди пулеметного расчета «максима». Гитлеровские десантники, отсеченные артиллерийским и пулеметным огнем, были вынуждены уткнуться в землю.
Пулеметы двух шедших слева «тигров» остановились и обрушили целый шквал встречного пулеметного огня на огневую точку «максимовцев». Но расчет «максима» действовал грамотно. Бойцы вместе со своим станковым товарищем уже перемещались по ходу сообщения на запасную огневую точку. Всего их было оборудовано три, для возможности маневра в бою.
Башня одного из «тигров» развернулась в сторону окопов второго взвода. Орудие громыхнуло, отчего весь корпус танка встряхнулся, подняв облако осевшей на броню пыли. Коптюку, рывком кинувшемуся на дно окопа, показалось, что снаряд предназначается для него и его подчиненных. Но гром выстрела, накрыв траншею, оборвался где-то далеко позади. Наверное, вражеские танкисты считают, что расходовать снаряды на штрафников — слишком большая роскошь. Для них будет достаточно пулеметных очередей и танковых гусениц.
«Тигры», разойдясь веером и тем самым увеличив между собой дистанцию, снова взяли курс строго вперед. Вражеский танк, который развернуло боком к оборонявшимся, вдруг сотрясло и тут же окутало облаком дыма и огня. Тут же донесся звук взрыва, пробившего борт подбитого чудовища. Кто-то из артиллеристов всадил снаряд точно в бочину танка и зажег его. Как на учебных стрельбах!
Гвоздев так обрадовался этому дохнувшему копотью металлу, словно он сам произвел этот выстрел, из своей «мосинки». И для его винтовки была работа. Из башенного люка горящего танка выбралась черная фигурка. Следом — еще одна. У второго спина была объята пламенем.
К прыгнувшему на землю танкисту тут же бросился его товарищ, пытаясь сбить с него пламя. Но сразу несколько выстрелов, произведенных штрафниками из винтовок и ППШ, заставили его укрыться за броней машины.
Второй метался, будто горящий факел, истошно крича от боли, пока не замолк, упав под катки танка — то ли сраженный пулей, то ли от полученных ожогов. Больше из танка не выбрался никто.
Вражеские машины словно с цепи сорвались. Танковые орудия принялись палить в упор, выбирая себе цели позади переднего края штрафников. Скорее всего они объявили охоту за артиллеристами. Несколько снарядов разорвались в линии окопов «переменников», накрыв тех, кто находился в траншее, волной земляных комьев и пылевой взвеси.
В несмолкающем грохоте выстрелов Демьян едва уловил команду «Огонь!». Огонь вражеских танковых пулеметов заставил расчет «максима» в очередной раз сменить позицию. Этим воспользовались автоматчики, снова поднявшись в атаку. От первой «тигриной» линии наступления они отстали прилично, более чем на сотню метров. А головные танки будто не замечали этого.
Фашистские экипажи, уверенные в своей неуязвимости, безоглядно стремились вперед, чтобы во что бы то ни стало уничтожить русские орудия огнем своих мощных пушек, давить их своими широченными гусеницами, наматывая кишки на траки, превращая вражеские орудия в груды искореженного металла.
Вот наступавшая по фронту машина клюкнула башней вниз, едва не уткнувшись в землю дульным тормозом орудия. Похоже, экипаж «тигра» не был необстрелянным и необкатанным сборищем зеленых юнцов. С ходу оценив, что впереди ловушка, механик-водитель среагировал молниеносно. Громоздкая машина, взревев двигателями, неожиданно быстро сдала назад, удержавшись на обрывистом отвесе замаскированного рва.
Откатившись метров на пять, без всяких задержек машина стала разворачиваться влево, где зримо обозначался конец укрытого сухостоем рва. В этот момент по танку произвел выстрел расчет «пэтээровцев», расположенный возле взводного наблюдательного пункта. Первый выстрел расчета пришелся по скуле мощной квадратной башни «тигра», оставив на ней всего лишь небольшую вмятину.
— По каткам! Бей по каткам! — кричал номеру первому старший лейтенант, пока «переменник» перезаряжал свой ПТРД, досылая в патронник 14,5-миллиметровый патрон.
— Спокойно, товарищ командир… — негромко, но отчетливо проговорил боец, приникая к целику прицела и изготавливаясь к стрельбе.
Выстрел из противотанкового ружья «дегтярева» вышел звучным, образовав дымное облачко под бортом, в передней части гусеничных траков. Машина прокатилась еще пару метров. Нет, слишком маломощен для такой чуды-юды 14,5-миллиметровый патрон «дегтяря».
Но вдруг машина остановилась, принявшись медленно поворачиваться по фронту, прямо по фронту, перед взводом штрафников. До машины оставалось уже чуть больше шестидесяти метров.
Старший лейтенант Коптюк, выглянув из-за бруствера, успел разглядеть, что, в то время как правая гусеница танка продолжает двигаться, перемалывая куски грунта, левая гусеница остается неподвижной. Неужели комар прокусил-таки шкуру этой бронированной хищной кошки? Свое дело выстрел «пэтээровца» сделал. Что-то нарушилось в стройном поступательном движении гусеничных траков и катков вражеской машины, переклинило, обездвижив левые гусеницы.
Федор едва успел укрыться в окопе, как из развернувшегося в лобовую «тигра» обрушилось сплетение двух пулеметных очередей. Одна огненная лента выпускалась из передней правой части тигриного туловища. Второй пулемет бил прямо возле орудия, из башни, развернутой прямо на траншеи «переменников». Пули выпускались двумя непрерывными огненными лентами.
Они выстрачивали передние и задние края траншей, ссыпая на каски штрафников землю, стесывая и кроша в щепы деревянную обшивку брустверов, нашпиговывая каждый сантиметр земли вдоль линии траншеи раскаленным металлом метров на двадцать в обе стороны.
Гуляя влево-вправо, очереди все время возвращались к тому месту, откуда расчет ПТРД произвел свои выстрелы. Немецкие танкисты, взбешенные поломкой в ходовой части, словно хотели срыть окоп русских до основания, чтобы добраться до ненавистного вражеского расчета.
От бревна, крепившего бруствер наблюдательного пункта взвода, остались одни куски древесины.
— Видали, товарищ старший лейтенант!.. — прокричал в восторге Степанков. — Самому «тигру» парни палку в колеса всунули!.. Эх, братушки — молотки!..
— Хорошая работа!.. — согласно крикнул старший лейтенант, уже в адрес «пэтээровцев».
Как и он с товарищами, «переменники» из противотанкового взвода штрафбата пережидали пулеметную истерию в глубине окопа.
— Старались, командир!.. — оживленно ответил «номер первый», улыбнувшись зубами, ослепительно белыми на фоне покрытого пылью и дымной копотью лица.
— А все-таки, Кондратыч, дислокацию менять… — озабоченно пробормотал Дерюжный. — «Пэтээровцы»-то дело говорят. Фашист у нас прямо перед носом застрял. Жизни нам теперь не даст…
В этот момент чудовищный звук выстрела лопнул у них над головами. Он был такой силы, что у Федора будто ватой заткнуло уши, в глазах потемнело, а потом поплыли радужные круги. Вот Дерюжный что-то кричит ему, а он не слышит ни черта. А потом они уже пробираются вправо, а следом за ними «пэтээровцы» с тяжеленным своим ружьем.
Это Коптюк приказал им идти следом. Сам своего голоса он не услышал, но понял, что бойцы его слышат, только по согласным кивкам их касок. Надо усилить правый фланг, там один Фаррахов с ручным «дегтяревым» да бойцы с винтовками да гранатами. Ударить справа, пока оба «тигра» гвоздят центр позиций.
«Тигр» с подбитой из ПТРД гусеницей произвел выстрел из своего орудия. Бил прямой наводкой, не поднимая пушки. Значит, и цель где-то рядом. Не иначе, кто-то из батареи Артемова. Дай бог, чтобы у артиллеристов было все в порядке.
Звуковая волна от вражеского выстрела накрыла траншею такой плотной звуковой волной, что начисто высадила взводному слух. Федор теперь в своей каске ощущает себя, словно в кастрюле, по которой кто-то ритмично стучит звонким серебряным молоточком. К черту эту кастрюлю!
— Да вы что… товарищ командир… — хором кричат Степанков и Дерюжный, в один голос уговаривая его обратно надеть каску на голову.
В ответ Коптюк приказывает своему замкомвзвода выяснить, есть ли потери, а также количество патронов у бойцов взвода. И пусть готовят гранаты к бою. Этот чертов «тигр» встал у них поперек горла. Немецкие автоматчики, воспользовавшись тем, что у них образовалось уже два естественных защитных заслона, ползком пробираются от первой пылающей факелом машины к замершему перед рвом «тигру» и, заняв позиции под его прикрытием, начинают стрельбу.
Крайний левый «тигр» устроил настоящую охоту за пулеметным расчетом «максима». Он продвигается медленно вперед, словно подкрадываясь к траншее и высматривая, где могут появиться пулеметчики. Все это время танковые пулеметы работают без остановки.
Вдруг с правого фланга, в обход противотанкового рва, набирая скорость, выдвигается вражеский танк из второй линии. Его маневр становится полной неожиданностью для штрафников. «Тигр» на левом фланге будто только и ждал этого действия. Его двигатели перекрывают своим рыком гул стрельбы, и, выпустив из хвоста облако черного дыма, громадная машина устремляется вперед, двигаясь параллельно экипажу на правом фланге.
Две фигуры с надвинутыми на глаза касками, с мертвенно-белыми, как полотно, лицами порывисто бегут по траншее прочь от растущего на глазах, лязгающего чудовища.
— Не бояться!!! Пропускай и бей гранатой!.. Не бояться!.. Проходит!.. — кричит что есть силы Коптюк.
Он бросается навстречу бегущим и чувствует, как и у него внутри, в самой глубине, копошится мерзкий, хлюпкий страх.
— Эх, командир!.. — сквозь зубы выдавливает Степанков, правой рукой то ли останавливая, то ли отталкивая взводного. — Щас я его!..
Ординарец налетает на бегущих штрафников. Они совершенно ничего не соображают. Степа бьет первого наотмашь ладонью по лицу. Оплеуха приводит бойца в чувство.
— Не беги! Не беги!!! — кричит Степа, неистово тряся его за грудки.
Второй тоже приходит себя.
— Где гранаты? Бутылки твои где? — спрашивает Степанков бойца.
Тот, испуганно озираясь, не сразу показывает рукой в ту сторону, откуда он только что бежал.
— Там… — лепечет «переменник» белыми, как пельмень, губами.
— Эх ты! Там!.. Ни на шаг от командира!..
С этими словами Степанков, согнувшись буквой «Г», ловко маневрирует в изгибах траншеи. Машину отделяют от окопа уже метров десять.
Танк и Степа стремительно сближаются. Боец оказывает в той точке, где танк должен пересечь траншею штрафников, на несколько секунд раньше. Его каска еще мелькает под бруствером, словно мечется туда-сюда, когда ее накрывает бронированная громадина.
Преодолевая траншею, махина клюет своим недлинным, но мощным стволом и вся тяжело ныряет на бруствере и, взревев двигателями, невысоко вздымается кверху на задней стенке окопа всем своим приземистым, плотным корпусом.
Степа оставался где-то там, под ним, погребенный ревущим металлом. Танк быстро перебрался через траншею, оставив позади себя черные клубы бензинового выхлопа. И вдруг из непроглядно клубящейся черноты вдогонку танку полетела, кувыркаясь в воздухе, бутылка. Бликуя на свету, она разбилась о бронированную корму и сразу обдала ее бегущими язычками жидкого пламени, поначалу прозрачно-невидимого, а потом делающегося все более красным.
Федор не слышал себя. Может быть, он что-то и кричал, как и другие, те, кто находился рядом. Он бросился к Степанкову, а тот выползал на четвереньках по дну траншеи навстречу — обсыпанный землей, покрытый толстым налетом копоти и гари.
— Ты цел? Цел? — подхватывая его под мышки, криком спрашивал взводный.
А тот, ошалело перескакивая белыми, расширенными зрачками то на командира, то на остальных, хрипло твердил:
— Вы видели?! Это я его?! Вы видели?!
Степанков оказался цел и невредим. Единственное — из него слова били, словно струя из брандспойта.
— Он как надвинет!.. Я думал все, хана мне… Будто в могилу заживо закопало… И ревет над башкой так, что душа из тела — вон… И земля эта сыпет и сыпет на голову… А потом вдруг — вонь от движков его, ну и уже, когда, значит, прошел, я вдогонку ему…
Дерюжный, дав бойцу отпить из собственной фляги, похлопал того по плечу.
— Некогда, Степа, после поговорим… Ты тут держи этих, неустойчивых… чтоб не бежали больше…
Он кивнул в сторону двух бойцов, которые не выдержали вида накатывающегося танка.
— А я — за Кондратычем!..
Коптюк, убедившись, что со Степанковым все в порядке, тут же побежал по траншее на левый фланг. «Тигр» к тому времени уже преодолел передний край штрафных позиций.
Там обороной руководил Потапов. Бойцы действовали грамотно, без метаний и дерганий. Когда огромная машина приблизилась к траншее, все попрятались на дне своих ячеек. Да и непрерывная стрельба, которую вели спаренный и курсовой пулемет вражеского танкового экипажа, не давали высунуться.
Как только гусеницы «тигра» подмяли под себя траншею, сбоку в траншее выросла фигура Рукосуева. Боец метнул бутылку с зажигательной смесью почти в упор. Пламя вмиг охватило левую ходовую часть, разбрызгавшись по каткам.
Рукосуев ударил бутылкой с такой силой, что горящие брызги едва не обдали его самого. Часть горючей жидкости плеснула в окоп, зачадив тяжелой копотью. Рукосуев не растерялся и тут же, выхватив лопатку, стал забрасывать горящую лужу землей, срезанной прямо с утоптанного дна окопа.
А «тигр» тем временем уходил в сторону артиллерийской батареи, и по левой стороне, во всю длину гусеничных траков, наматывалось ярко-оранжевое пламя. Вдогонку «тигру» кто-то кинул гранату, но она, ударившись о борт танка, отскочила в сторону и рванула на земле.
Обе вражеские машины, которые пересекли передний край штрафников, были подожжены «переменниками». Вот только реального урона фашистским танкистам это не нанесло. Вся надежда оставалась на батарею. Таков и был тактический уговор между артиллеристами капитана Артемова и ротой Телятьева.
Главная задача «переменников» состояла в том, чтобы не пропустить через свои позиции немецких автоматчиков. С танками они вступали в единоборство по возможности, и, если так складывалась ситуация, — пропускать вглубь, где их должны были встретить артиллерийские расчеты.
Обе машины, чадящие огнем зажигательной смеси, представляли собой хорошую цель для изготовившихся расчетов. Орудие лейтенанта Перешивки уже дважды меняло позицию, уходя от убийственных выстрелов 88-миллиметровых пушек фашистских «тигров» и средних танков Т-4. Подносящий расчета был ранен, но не покинул поля боя. «Некогда!» — только и буркнул Ипатьев, отказываясь от медицинской помощи.
ЗИС-3 лейтенанта Гамкрелидзе метким выстрелом подбил немецкий танк, шедший во второй линии наступательной цепи, еще на подходе к переднему краю, где держали оборону штрафники. Приговорил его с двух выстрелов: первым вывел из строя ходовую, а вторым — прошил борт насквозь.
Расчету горячего грузинского лейтенанта приходилось жарко. Их позиции располагались по фронту вражеского наступления. По ним били сразу несколько танковых орудий первой и второй линий, да еще пулеметы того «тигра», который заклинило на границе противотанкового рва.
Чудеса изворотливости демонстрировали бойцы артиллерийского расчета «сорокапятки» под командой старшего сержанта Мараховского. Опытный артиллерист практически не давал своим бойцам и орудию полминуты провести на одном месте.
Когда артиллеристы обрушили на подступах к переднему краю, метров за четыреста, на танковые линии заградительный огонь, вести стрельбу они должны были совместно с минометными расчетами, находившимися на закрытых позициях. Но в самый ответственный момент выйти на связь с минометчиками не удалось. Пока связисты штрафников восстанавливали поврежденный вражеским снарядом кабель, пушкарям батареи пришлось действовать самостоятельно.
Все три орудия перешли на картечь, накрыв вражеских автоматчиков. Вовремя вступили огневые точки штрафников. Особенно «максим», который действовал на левом фланге. Картечь и пулеметные очереди отсекли пехоту от первой танковой шеренги, в которой накатывали «тигры». А те были слишком самоуверенны, чтобы остановиться. Поперли вперед…
Бойцы из взвода старшего лейтенанта Коптюка тоже показали выдержку и умение смотреть врагу в глаза. Встретили танки по-взрослому, не дрогнули. Теперь очередь за пушкарями.
Когда шедший по левому флангу «тигр» еще переваливал через окопы штрафников на левом фланге, расчет уже дослал, по команде командира — «Бронебойным!» — снаряд в казенник, и длинный ствол 57-миллиметрового орудия «вел» квадратное чудище.
— Пора, товарищ лейтенант, пора… — пересохшими губами твердил заряжающий расчета Пафнутьев.
— Погоди… рано еще… — так же, не отрываясь от системы наведения, отвечал лейтенант.
Перешивко управлял орудием собственноручно. Тут все решал один выстрел. «Тигр» на расстоянии ста метров, и, значит, ударить надо прямой наводкой, всадить так, чтобы проняло фашистскую зверюгу до самых спинномозговых отделов. Потому как сменить позицию и спрятаться они уже не успеют. А значит, или пан, или пропал…
Расстояние между орудием и его целью оказалось настолько мало, что протяжный звук выстрела практически слился воедино с оглушительным взрывом. Сноп огня и дыма окутал квадратную морду. Он успел увидеть, как огромная махина вздрогнула, будто бронированную многотонную кошку чья-то сильная рука схватила за загривок и встряхнула изо всех сил.
«Тигр» подал признаки жизни. Башня его задвигалась, как будто он приходил в себя после сотрясшего броню мощного удара. Снаряд угодил в лобовую часть башни, пришелся правее от маски орудия. Там виднелась приличная вмятина, как будто в надбитой скорлупе сваренного вкрутую яйца.
— Бронебойным!.. Готовьсь!.. — его крик не поспевал за действиями подающего и заряжающего.
57-миллиметровое орудие было оснащено полуавтоматической системой заряжания. Казенник после первого выстрела, под воздействием пороховых газов, выплевывал пустую гильзу автоматически, распахиваясь для приема нового снаряда. Это значительно убыстряло процесс заряжания и самой стрельбы.
— Огонь!!!
Второй бронебойный пришелся в самый угол стыка корпуса и башни. Огонь и дым снова окутали морду потрясенной машины. Ее даже слегка повернуло влево, по ходу страшной силы удара, нанесенного ЗИСом. Как будто огромный молот, размахиваясь раз за разом, опускался на наковальню, высекая из нее искры и дым. Но броня огромной зверюги была слишком толстой и крепкой. Она держала удар.
— Меняем позицию! — еще пока длился грохот, истошно командовал лейтенант своим подопечным. Все трое уже стояли на изготовку. Ипатьев, с обмотанной наспех бинтом головой, не дожидаясь подмоги лейтенанта, уже тянул трубчатую станину вверх.
— Погоди!.. Еще и грыжу заработаешь!.. — на ходу, ухватываясь за станину, крикнул Перешивко. Он видел, что попал. Теперь уже будь что будет.
Сведя станины вместе, все дружно, вчетвером потянули орудие задом к запасному «карману», оборудованному позади первого, со смещением влево на добрый десяток метров.
Оставалось только догадываться, как перенесли одно за другим два прямых попадания в броню вражеские танкисты, но машина жила. Башня вместе с орудием танка стала поворачиваться вслед за тащившими свою пушку артиллеристами.
«Не успеем, не успеем…» — с каким-то обреченным отчаянием твердил про себя Перешивко, изо всех сил оттаскивая орудие вместе со своими бойцами. Пули, которые выпускал курсовой пулемет «тигра», выщелкивали по бронещиту орудия. Второй пулемет молчал. Попадание снаряда их ЗИСа пришлось как раз в шаровую установку спаренного пулемета в башне.
Лейтенант лихорадочно прокручивал в голове варианты спасения. Надо было сразу засылать третий снаряд. Выстрелить они бы успели наверняка. Но вот сумели бы они потом уйти из-под зияющего жерла 88-миллиметрового вражеского орудия… Это и сейчас — большой вопрос. Может, попробовать остановиться и дать третий выстрел?
Все решат доли секунды. Лейтенант шестым чувством осознавал, что эти доли секунды будут в пользу врага. Они не успеют изготовиться к выстрелу. А вот добраться до «кармана»… Всего каких-то пару метров…
В тот момент, когда расчет Перешивко уже прощался с жизнью, у самого основания танкового орудия «тигра» — того самого, в который артиллеристы Перешивко всадили два снаряда, — вдруг рванул взрыв. Он был меньшей силы, чем ЗИС-3. Лейтенант увидел, как расчет 45-миллиметрового орудия спешно досылает второй снаряд в казенник, в то время как пороховые газы еще курились из только что выстрелившего ствола, не успев развеяться.
И тут с «тигром» что-то произошло. Башня его перестала двигаться, наводя дульный тормоз орудия на расчет Перешивко. Машина взревела двигателями, и охваченная огнем левая гусеница стала отматываться в обратную сторону.
Вражеский экипаж отступал назад по проложенной им же колее. Давая задний ход, он окутал приближающиеся траншеи штрафников таким черным облаком выхлопных газов, что они повисли над окопами, как дымовая завеса.
Средний танк фашистов, который прорвался через окопы «переменников» правее, тоже пятился назад. Это была та самая машина, в которую попала бутылка с зажигательной смесью, брошенная Степанковым.
Оба вражеских пулемета пятящегося танка работали, как умалишенные, поливая огнем огневую позицию расчета Гамкрелидзе. Однако оба орудия — и ЗИС-3, и вражеский 75-миллиметровый ствол — молчали. Только что артиллерийский расчет ЗИС-3 выпустил по вражескому танку бронебойный, а фашистский экипаж успел выстрелить «в размен» прямой наводкой.
Снаряд «зисовцев» по касательной угодил в левую «щеку» башни, но не разорвался и отскочил сплющенной болванкой на землю. А немецкий, взорвавшись в паре метров перед броневым щитом, накрыл взрывной волной, осколками, комьями земли и дымом расчет Гамкрелидзе.
Надежный броневой щит орудия и спас артиллеристов. Тяжело ранило подносящего Фролова. Он оказался вне спасительного периметра щита. Осколок вражеского снаряда ударил солдату чуть ниже плеча, в руку, перебив, словно со всего маху — топором, кости, сухожилия и мышцы.
В пылу стрельбы осознание боли пришло к бойцу не сразу, только тогда, когда он, бросившись к ящику с последним оставшимся бронебойным, попытался выхватить снаряд из деревянных пазух, но левая рука не послушалась. Тогда он глянул на свою левую руку и увидел ее, болтавшуюся на рваных желтых лоскутах выгоревшей на солнце гимнастерки и кроваво сверкавших жгутах мышц.
— Саня!.. Саня!.. — услышал Фролов испуганные крики своих товарищей.
Это было последнее, что он слышал в этом бою, потому что от нахлынувшей разом боли потерял сознание.
Танк двигался назад. То ли танкистов все-таки оглушило, то ли опасения у них вызвало пламя, которое все сильнее разгоралось на корме машины. А, может быть, фашистский экипаж увидев, что «тигр» отступает, побоялся оставаться в одиночку в глубине позиций русских. Тем более что рывок двух машин остальные не поддержали, остановившись в виду позиций штрафников, перед противотанковыми препятствиями.
Танки второго эшелона маневрировали, ведя огонь по окопам из пулеметов. Их орудия молчали — видимо, боялись подбить свои же, отступающие из сектора русской артиллерийской батареи, машины. Третья линия вражеских танков держалась на почтительном расстоянии в шесть сотен метров, даже не предпринимая попыток подойти ближе. Они тоже били, но куда-то в глубь русских позиций, далеко позади артиллерийской батареи Артемова.
Весь боезапас взвода старшего лейтенанта Коптюка уходил на то, чтобы сдерживать напиравших вражеских автоматчиков. Силы были слишком неравны. Два ручных «дегтяря» и «максим» против целой армады танковых пулеметов, которые кинжальным огнем прикрывают действия своей пехоты. И это при том, что ранены Фаррахов и номер второй из пулеметного расчета «максима».
Немецкая пехота налезает числом не меньше пятидесяти человек. То есть, когда они соскакивали с брони танков, их было примерно столько. Сейчас пехоты поубавилось, и гонор хорошенько им сбили, но все равно лезут и лезут вперед, невзирая на встречный огонь штрафников.
Коптюк успел запросить у ротного КНП поддержки минометным огнем, а потом связь прервалась. Минометы ударили, но значительно глубже той линии, где залегли вражеские автоматчики. Подопечных Лазерко можно было понять: стрельбу они вели с закрытых позиций, а скорректировать огонь более точно Коптюк не успел. Вот и посылали они свои мины в ранее намеченный сектор, туда, где совместно с артиллеристами выстраивали полосу заградительного огня.
Сейчас мины рвались как раз в промежутке между двумя линиями наступления фашистов — передней, прямо в виду позиций штрафников, где, прикрываясь своими танками, залегли цепи гитлеровских пехотинцев, и задней линией средних и легких танков, которые маневрировали, не приближаясь к изрытому воронками рубежу заградительной полосы.
Коптюк, с досадой наблюдая, как без пользы вздымаются фонтаны земли и дыма, с другой стороны, понимал логику действий минометчиков. Они боялись переводить огонь своих минометов слишком близко к переднему краю штрафников, чтобы не накрыть своих же. Здесь как воздух нужна была корректировка, чтобы сработать ювелирно, зачистив минометным огнем узкий сектор перед противотанковыми препятствиями.
Обе машины, перескочившие через окопы, теперь спешно вернулись. Гранаты штрафников ничего не могли поделать с непробиваемой броней «тигра». По приказу старшего лейтенанта бойцы забросали пятящихся монстров бутылками. Зажигательная смесь, видимо, доставляла гитлеровским экипажам больше неудобств.
Главное — метить по башне и корпусу, чтоб заливало щели и стыки, лило жидким огнем за шиворот этим рычащим зверюгам. Артиллеристы показали, что так просто, с наскоку, хваленым фашистским кошкам тут не пройти. Лапки им здорово пообжигали, а «тигриная» морда того, что спешно выкарабкивался назад по кромке левого фланга взвода, была здорово помята. Утерли нос, только что сопли не висят.
Рукосуев не оставил лязгающее чудовище без внимания, дослал в самую измятую русскими снарядами морду порцию горючих огненных соплей. В момент броска вражеские пули попали в бойца. Одна в грудь, другая в руку, ниже локтя. Упал Рукосуев на дно окопа. Довганюк был рядом и Зябликов. Подхватили его, принялись перевязывать, а Рукосуев рвется из рук и все спрашивает: «Попал?! Попал я в гада?!» — а из раны в груди кровь хлещет так, что не заткнуть.
Зябликова взводный поставил вторым номером в расчет «максима». Еще с учебных занятий запомнил, что тот неплохо владеет навыками обращения с пулеметом. Исполнительный, хотя и немного медлительный боец. Но для второго номера в расчете «максима» это как раз к месту.
Первым номером там кряжистый боец с темным, будто выдубленным лицом человека, который круглыми сутками привык быть на воздухе. Немногословный, и взгляд холодный, прищуренный. На тебя смотрит — будто прицеливается и только одно твердит, что вода заканчивается, а «максимка» все время пить хочет и что ему не наперсток требуется для утоления жажды, а литров пять-шесть.
Зябликов с ходу выливает в кожух свою воду из фляги, и Коптюк про себя одобряет действия бойца. Достает свою флягу и отдает первому номеру.
— Про запас!.. — добавляет он.
Довганюка Коптюк отрывает от перевязки Рукосуева, перепоручая раненого Зарайскому. Замкомвзвода получает приказ найти и устранить порыв кабеля. В подмогу Довганюку взводный отправляет Степу. Ему, если обнаружится, что с кабелем совсем худо, нужно добраться до ротного КНП и доложить корректировку по минометному огню. И по поводу раненых доложить. Как доложил Дерюжный, с учетом Рукосуева во взводе уже семеро в потерях, двое — безвозвратно. Тяжелых надо было срочно эвакуировать.
Рукосуев потерял сознание, и взводный вместе с Зарайским потащили его в сторону блиндажа, который расположен ближе к правому флангу, возле наблюдательного пункта взвода. На левом фланге особенно жарко. Отступивший «тигр» и тот, что застрял против противотанкового рва, ведут постоянный обстрел позиций штрафников из своих пулеметов.
— У них что там, черт их дери… стволы не остывают? — ругается Потапов, пережидая внутри окопа очередной шквал очередей, свистящих над головами прячущихся в окопах.
У него заканчивается второй диск. Всего в распоряжении командира отделения находилось три заряженных под завязку «тарелки»[19]. Перед боем выданные магазины казались Потапову настоящим богатством. С таким количеством запасом патронов можно отбить и не одну атаку.
Но вот немцы в буквальном смысле нависали над траншеей штрафников, и Потапыч сбился с ног, меняя свои огневые точки, и конца и края не было видно этой беготне и стрельбе, и свисту пуль, и ухающему грохоту орудийных выстрелов, гремевших повсюду, а первый магазин он даже и не заметил, когда закончился. Просто выжимал спусковой курок, а в ответ пулемет молчал, и он еще подумал, что что-то заклинило, и не сразу сообразил, что просто-напросто опустошил «тарелку».
Поначалу стрельба пошла отлично. Потапыч наверняка мог поручиться, что одного-двух немцев он точно снял, еще когда те десантировались с брони. А потом они залегли, укрывшись за заклинившим «тигром», и еще использовали подбитый артиллеристами танк метрах в ста позади противотанкового рва. И тогда танковые пулеметы обрушились, как ошалелые, и ему пришлось, как зайцу, бегать по траншее, и очереди он вынужден был все укорачивать, но ствол все равно нагревался очень сильно, а поменять его здесь, в бою, не было никакой возможности — не было ключа, да и запасного ствола тоже не было. И кисть правой руки совсем одеревенела от того, что он вынужден был при стрельбе постоянно удерживать утопленной клавишу предохранителя на шейке приклада.
Пот заливал Потапову глаза, но у него не осталось сил, чтобы утереть лицо. Он тяжело дышал, прислонившись к стене окопа. Если немцы сейчас надавят, то под прикрытием своих танковых пулеметов они смогут подойти к траншеям штрафников.
Наконец вдохнув, Потапыч огляделся по сторонам влево, вправо и, отерев рукавом гимнастерки соленый пот с лица, с силой оттолкнулся прикладом пулемета от земли, поднимаясь с корточек. Это еще надо будет посмотреть, кто куда подойдет. У него еще почти треть диска не израсходована, да еще запасная «тарелочка» имеется. Давай, фашист, предпринимай свою попытку, а там посмотрим, кто кого…
Когда Потапов выглянул из-за срытого вражеским огнем бруствера, он не поверил своим глазам. Танки первой и второй наступательных линий медленно пятились назад, а впереди них, стреляя на ходу, спиной и боком отступали пехотинцы.
Высокий земляной фонтан вырос в районе вражеских позиций, за кормой третьей, широко разведенной, шеренги немецких танков. Второй взрыв взметнулся уже в рядах вражеской бронетехники, а потом земля стала взлетать в клубах огня и дыма тут и там, скрыв ряды немецких машин.
Полковая артиллерия с закрытых позиций начала плотный обстрел немецких порядков, и те спешно принялись отходить. Правда, перед тем они предприняли непростой маневр: «тигр», отошедший по левому флангу, зашел в хвост своему собрату, которому штрафники-«пэтээровцы» попортили гусеничный трак, и попытался оттащить захромавшего товарища на буксире.
Пока танкисты цепляли тросы к корме подбитого, его пулеметы ни на секунду не прерывали своего оглушительного треска. Тем временем еще одна бронированная машина выдвинулась вперед из второго ряда и пристроилась третьей позади второго «тигра». Его помятая приземистая морда торчала над широким квадратным выступом кормы передней машины, и было видно, как немецкие пехотинцы, закинув свои пистолеты-пулеметы за спины, саперными лопатками накидывают землю прямо на катки левой гусеницы, пытаясь сбить пламя от зажигательной смеси, разлившееся уже не только по гусеничным тракам, но и по днищу с левой стороны.
В этот момент выпущенный со стороны батареи Артемова снаряд угодил в башню передней машины. «Тигр» окутало огнем и дымом, и, когда черные клубы рассеялись, в левой части, под башенкой люка, явственно обозначилась приличная вмятина. Башенный спаренный пулемет танка сразу перестал вести стрельбу, а курсовой продолжал поливать очередями направо и налево, даже когда третья, а за ней вторая машины, взревев двигателями, потянулись гуськом в сторону своих позиций, буксируя раненого монстра.
Вид удаляющихся «тигриных» морд вдохнул в окопы штрафников боевой дух. Один за другим по траншее раздались выкрики, больше похожие на надсадные хрипы. Так совершенно обессиленные бойцы пытались выразить радость по поводу того, что им удалось отразить атаку гитлеровцев.
Правда, каждый из тех, кто находился в этот момент в окопах переднего края, прекрасно осознавал, что ничего бы не вышло, не будь за плечами штрафников братушек-пушкарей, расчетов артиллерийских батарей.
Как только схлынула волна нечеловеческого напряжения, по ячейкам покатилось одно желание, выражавшееся на все голоса, шепотом и криком:
— Пить!.. Пить!.. Пить!.. Пить!..
Умница Степанков вернулся с ротного КНП не с пустыми руками, а с сообщением, что координаты минометчикам отправлены, но, главное, — с двумя термосами, наполненными холодной колодезной водой. Гимнастерка самого посыльного была мокрой спереди во всю грудь и живот, по самый поясной ремень, наглядно свидетельствуя, что Степа жажду утолил на двести процентов, причем пил наверняка прямо из ведра, которым наполняли водой термосы.
Живительную влагу распределяли прямо на наблюдательном пункте, как самую бесценную драгоценность, под строгим надзором Дерюжного: сначала пять литров выделили для пулеметного расчета «максима», а потом — раненым, кто сколько хочет, а потом каждому по кружке. Пили кто мелкими глотками, растягивая удовольствие, а кто жахнул сразу все в себя, чтобы хоть на миг, на долю секунды ощутить блаженство утоленной жажды.
Взвод переводил дух всего несколько минут. Потом старший лейтенант приводит личный состав в движение. С Довганюком уточняет вопрос связи. Порыв обнаружен, но его починкой занимаются связисты из взвода связи. Тогда Коптюк срочно отправляет Довганюка вместе со Степанковым и термосами за водой — на вторую ходку.
Одновременно решается вопрос с эвакуацией раненых. Этот вопрос взводный поручает Пилипчуку. На командира первого отделения своего взвода Никифора Карповича, в недалеком прошлом капитана, ПНШ штаба батальона, попавшего в окружение под Харьковом, Коптюк за прошедший месяц непрерывных учений научился полагаться, как на самого себя.
Исполнительный, требовательный и к себе, и к остальным, в действиях своих и поступках упиравший на то, что глупый и безответственный всегда на шаг ближе к пуле, чем тот, кто соображает, Пилипчук невольно расположил к себе взводного. Один раз даже выручил командира, прикрыв его отсутствие перед самим комбатом, неожиданно явившимся проинспектировать занятия, чем заслужил расположение и сослуживцев, и самого Коптюка.
Неожиданно в окопах появилась санинструктор. Она наскоро осмотрела раны бойцов и сразу же заторопила назначенных Пилипчуком носильщиков, чтобы как можно скорее уносили ребят в санвзвод.
Федор так растерялся, увидев Степаниду возле блиндажа, что остановился как вкопанный. После боя, после всего, что было только что — весь этот грохот, гул, стрельба, смерть… И вдруг вот она, в аккуратной пилоточке, с ремнем, так туго перетягивающим ее тонюсенькую талию, и ремнем санитарной сумки, улегшимся между двух тугих выпуклостей под ее чистенькой гимнастеркой…
Стеша была так занята с ранеными, что даже полсловечком не перемолвилась с ним. Только глянула, вскользь. Неужели специально искала его глазами, чтобы убедиться, что он жив и здоров. Или это только показалось? А вот Степка на ухо шепнул ему, что, мол, Степанида сама у него спрашивала, как там товарищ взводный, цел ли. Степка, будь он неладен, говорит ему, а сам скалится. А Коптюк ему кулак сунул под самые зубы, так тот сразу скалиться перестал, шельма…
И ему некогда лишние разговоры разговаривать. Только прояснилось с ранеными, как подошел Потапов. У него идея дельная: выдвинуться группой к противотанковому рву и попытаться установить противотанковые мины, пока немец очухивается и раны зализывает.
Коптюк дает «добро» не сразу, вначале подробно уточняет вместе с командиром второго отделения планируемые места закладки мин. Вместе с Потаповым вызвался пойти командир третьего отделения Слесаренко. Бойцы в отделении кличут его запросто Слесарем. Отчаянный парень, бывший командир стрелкового взвода, угодивший в штрафбат за пьяную выходку, дебош и драку со старшим по званию, по слухам — штабным офицером, чуть ли не адъютантом старшим, то ли полковником, то ли подполковником.
Сам Слесарь, пожалуй, даже перебарщивал, бравируя своей смелостью. Вот даже сегодня в самом начале боя чуть не в полный рост выцеливал вражеские танки из своей «мосинки». Но, главное, что с бойцами умел находить общий язык и армейское дело знал хорошо. Бойцы этого духа этакой богатырской удали невольно набирались и даже старались своему командиру отделения в чем-то подражать. Это в его отделении был Рукосуев, который такой костерок развел на броне вражеского «тигра». Теперь его уносят вместе с другими ранеными к перевязочному пункту санвзвода.
Своего командира третьего отделения взводный на минирование не отпустил. Не может он сразу двух командиров отделений отправить на выполнение рискованного задания. Так вся структура управления взводом полетит к чертовой матери… Тут в окопах дел невпроворот. Вражеские мины и снаряды порядочно тут наследили.
В некоторых местах брустверы траншей срыты практически до основания, разрушены ходы сообщений, практически полностью разбит наблюдательный пункт. Вместе с заместителями Коптюк срочно организовывает восстановительные работы. Немцы могут возобновить наступление в любую минуту.
Пыль, поднятая отступающими вражескими машинами, уже понемногу осела, открыв обзор немецких позиций. Стало хорошо видно, как вражеские машины перестраивались в новые порядки. Эти шахматные маневры не сулили ничего хорошего.
У Потапова есть план, в который он посвящает взводного. Тот поначалу отговаривает своего командира отделения, но Потапыч настаивает. Группу для вылазки разведчик предлагает сформировать из бойцов своего отделения. Трое, не больше, только чтобы мины дотащить и остаться незамеченными. Когда Потапов излагает свои соображения, глаза у него так и горят. С одной стороны, хорошо: рвется солдат бить врага. А с другой — опаска у Коптюка возникла, что ни за что может погибнуть умелый, бесстрашный воин, да еще и остальных в авантюру со смертью втянет.
Потапов себе в помощники предложил Фомина и Гвоздева. Помимо мин бойцы забирают с собой гранаты. У Потапыча за спину закинут ППШ. «Дегтярева», из-за чрезмерной громоздкости, решено оставить в траншее. Ручной пулемет получает во временное пользование «переменник» Артюхов, бывший летчик, прибывший во взвод Коптюка две недели назад. До штрафбата летал на бомбардировщике стрелком-радистом, поэтому навыками стрельбы из пулемета владеет отлично. Потапов вынимает из вещмешка последнюю «тарелку», нашпигованную патронами, и вручает ее Артюхову, почти торжественно, как переходящий приз. Фомин и Гвоздев — со своими верными «мосинками».
Двоих кандидатов в храбрецы командир второго отделения уже утвердил — Фомин и Гвоздев. По поводу первого вопросов у старшего лейтенанта нет, а вот насчет Гвоздева взводный Потапыча переспрашивает: сумеет ли, не подведет? Вдруг в самый решающий момент взыграет в нем нутро «окруженца»?
— Товарищ командир!.. — категорически не соглашается Потапов. — Парень надежный. Для разведки годится… К тому же сам добровольно запросился…
Коптюк согласно дает отмашку рукой. На споры времени нет. Немец вот-вот ударит. Старший лейтенант предлагает быстро изложить намеченный план действий.
Потапов, обрадованный, что, в принципе, взводный согласен, сбивчиво объясняет, что намерен устроить в противотанковом рве что-то вроде дозорной огневой точки. Поставить мины для немцев по краям противотанкового рва. Когда вражеские танки будут обходить препятствие, попадут на мины, потому что деваться некуда. А тут из засады как раз он с Фоминым ударит. Эффект от неожиданности обеспечен.
Коптюк идею воспринимает скептически. В первой части, по поводу мин в коридорах между противотанковыми препятствиями, — задумано здорово, а вот насчет засады — слишком, неоправданно рискованно. А что они с Фоминым будут делать, когда обнаружат себя? Ведь потом бойцы окажутся в ловушке.
Потапов запальчиво настаивает на том, что отобьются и что, мол, немец очухаться не успеет, как они отойдут на исходный рубеж. Шороху наведут, и сразу назад. Фомин своего командира отделения поддерживает. У бойца никаких переборов с эмоциями. Только «да» в ответ на вопросы взводного. Гвоздев, видно, что волнуется, но эмоции старается сдерживать. Все время поправляет ремень своей винтовки на плече. За спиной у него — трофейный «шмайссер». И лопатка саперная за ремнем — тоже немецкая, складная. Однако успел навоевать себе запасов, молодец.
Коптюк, напутствовав Потапыча и остальных на бережливое отношение к боеприпасам и собственным жизням, дает окончательно и бесповоротно «добро». По распоряжению старшего лейтенанта Дерюжный выдает сибиряку и бывшему танкисту по четыре дополнительные обоймы патронов. У обоих за поясные ремни заткнуты гранаты РГД-33. Это тоже из неприкосновенных запасов Семеныча.
Тем временем минеры, выбравшись из окопа в том месте, где бугор контрэскарпа заслонял их от немецких стрелков и наблюдателей, ползком, подтаскивая одной рукой мину, поползли в сторону противотанкового рва.
Федора беспокоит, что вылазку бойцов может засечь противник. И тут немцы начинают обстрел позиций штрафников. В сторону окопов летят мины, потом, спустя несколько секунд, к ним добавляются артиллерийские снаряды. Взрывы поначалу взметаются в полосе противотанковых препятствий, перед окопами «переменников», потом чередой устремляются на траншеи, охватывая все более широкий сектор, куда попадают и позиции артиллерийской батареи Артемова, и второй эшелон обороны штрафбата.
Эти взрывы рождают еще одно беспокойство — по поводу связи. Довганюк только что доложил, что связь с ротным КНП восстановлена. Порыв кабеля устранен, причем оборванные концы еле нашли, так как взрыв вражеского снаряда разметал их «друг от дружки», как выразился Довганюк, почти на двадцать метров.
Когда мины начинают шлепаться позади траншеи второго взвода, Коптюк просит Довганюка постоянно проверять связь.
Бойцы, не обращая внимания на грохот взрывов, спешно восстанавливают разрушенные стенки окопов, досыпают и укрепляют брустверы. Они уже прекрасно осознают, что даже сейчас, под обстрелом, лучше это сделать, потому что потом, когда начнется бой, будет уже не до того.
Старший лейтенант про себя отметил это, и чувство гордости за своих подчиненных проснулось внутри. Федор тоже не отсиживался в блиндаже, несмотря на уговоры Степанкова переждать обстрел. Взяв лопатку у своего ординарца, он выгребал со дна окопа насыпанную вражеским снарядом землю.
Бойцы из группы Потапова тем временем ушли в сторону рва. Первым — Потапыч, следом Фомин и замыкающим — Гвоздев. Вражеский обстрел оказался им на руку, так как пылевая взвесь и дым от взрывов затянули линию траншей штрафников, замаскировав маневр минеров.
Даже Коптюк в первые секунды с трудом различал отталкивающиеся от грунта подметки сапог бойцов, которые ползком пробирались к намеченному рубежу. Вот силуэт ППШ, торчащего над спиной Потапова, ныряет в ров. За ним исчезают, точно под землю проваливаются, Фомин, потом Гвоздев. Быстро они на животах одолели почти пятьдесят метров с гаком.
Ручной пулемет Потапов передал Зарайскому. Слишком тяжело было бы ползти, груженным минами и гранатами, да еще с «дегтярем» за спиной.
Вражеский обстрел к этому времени усиливается. Гул выстрелов заполняет пространство. Почему-то в этот раз грохот выстрелов особенно сильный. Осторожно выглянув из-за кое-как установленного на бруствер, покрытого лохмотьями стружки, бревна, Коптюк напряженно всматривается в сторону немецких позиций.
От увиденного начинает учащенно биться сердце. Танки уже движутся по полю, причем значительно быстрее прошлого раза. Первая линия уже метрах в четырехстах от переднего края штрафников. Наверное, наученные горьким опытом, стараются как можно быстрее преодолеть сектор заградительного огня.
Федор просит Довганюка срочно соединить его со штабом роты. У Федора и у остальных взводов позывные числовые: второй взвод — «18-й», штаб роты — «12-й». Двенадцатый отвечает сразу, и Федор запрашивает минометную и артиллерийскую поддержку. Он еще не успевает закончить фразу, как связь снова прерывается. Чуть не разбив в сердцах тяжелую черную трубку телефонного аппарата, Федор закусывает губу и сдержанным тоном просит замкомвзвода снова заняться телефонным кабелем.
Довганюк, не дожидаясь, когда утихнет вражеский обстрел, уползает по следу кабеля. В той стороне один за другим вспухает взрыв от мины и высокий фонтан земли и дыма, поднятый артиллерийским снарядом.
Старшему лейтенанту кажется, что он послал своего замкомвзвода на верную смерть. Он старается об этом не думать, да ему и некогда об этом думать. На НП появился Дерюжный. Они вместе с Зарайским притащили пулеметчика «максима». Все лицо у бойца залито кровью. Верх головы перебинтован, и бинт уже весь темно-красный от набрякшей крови. Зарайский с потерянным видом бормочет, что осколком пробило первому номеру голову. Коптюк даже не знает, как зовут пулеметчика. Зарайский говорит, что его фамилия Сергеев и что он родом из-под Перми. Раненый шевелится. Зарайский тут же наклоняется, стараясь уловить ухом, что тот шепчет. «Пить! Пить просит!» — вскрикивает «переменник», расшифровавший угасающий шепот боевого товарища.
— Зарайский, возвращайтесь к пулемету! — суровым окриком приказывает Коптюк.
Дерюжный переглядывается с Зарайским, и замкомвзвода толкает того в плечо. Зарайский растерянно глянув на пулеметчика, бежит прочь, к своему пулемету.
— Разыщи ему, Семеныч, второго номера… Срочно! Слесаря и Пилипчука разыши! Всем к бою готовиться!.. — кричит ему старший лейтенант. — Немец вот-вот будет здесь!
Коптюк вспоминает, что отдал свою флягу этому «переменнику». Она заткнута у него под расстегнутую пуговицу гимнастерки. Федор достает флягу. Чувствует, что в ней есть немного воды. Отвинчивает крышку и подносит к губам пулеметчика. Наливает влагу в полураскрытые, истрескавшиеся губы. В трещины въелась пыль и грязь, и когда на них попадает вода, их цвет от мокроты делается четче. Во рту, потом в горле бойца булькает, потом обратно выходит воздух, как будто он делает выдох. Потом он затихает. Значит, его звали Сергеев. «Сергеев, Сергеев…» — подобно стуку пулеметной очереди, лихорадочно крутится в мозгу взводного одно и то же слово, и он машинально прикладывается к горлышку фляги и жадно пьет теплую, железистую влагу.
Тем временем, в противовес массированному накату со стороны немцев гула артиллерийской и минометной стрельбы, дала залп артиллерийская батарея Артемова. Снаряды, против ожидания старшего лейтенанта Коптюка, не встречают передовые порядки наступающих танков и пехоты, а уходят далеко, разрываясь где-то у самой линии горизонта. Там над землей одно за другим появляются белые облачки, и следом ширится нарастающий гул и свист приближающихся снарядов.
Артиллеристы Артемова бьют по каким-то новым целям, которые они считают более важными и опасными. А танки все ближе. Они наступают, как и в прошлый раз, тремя линиями, только промежутки между ними дальше, а между линиями, наоборот, меньше. В голове тоже четыре машины, только это уже не поголовно «тигры». «Тигр» всего лишь один, а остальные — средние. Такие же следовали и во второй шеренге. К наступающим добавились две легкие танкетки, которые шли замыкающими.
Все пространство между бронетехникой заняла пехота. Автоматчики двигались в полный рост, почти бегом, чтобы поспеть за машинами.
Пули свистели над головами штрафников, прижимая все ниже, не давая выглядывать из-за бруствера окопов. Это вели огонь пулеметы танков, возглавлявших вторую атаку гитлеровцев.
Коптюк успел заметить, как выцветшая гимнастерка мелькнула возле противотанкового рва. Потапов или кто-то из его группы… Успел поставить мину? А остальные? Или их уже выкосили вражеские танковые пулеметы? Зря он согласился на эту затею. Пропадут бойцы ни за что. А если, не дай бог, в плен загремят? Вот тогда ему точно головы не сносить… Отправят его на место этого вот Гвоздева. Эх, Федор, о чем же думала твоя дурья башка!..
От муторных мыслей Коптюка отвлек второй залп артиллерийской батареи. Расчеты Артемова по-прежнему были нацелены на дальние рубежи немцев. Правда, теперь их цели стали ближе. Федор уже смог различить вдали, позади наступающих рядов пехоты и танков, малюсенькие точки. Но они были не черные, а грязно-бурого цвета. Именно они по очереди исторгали белые облачки, которые тут же оборачивались нарастающим свистом и чередой взрывов, покрывавших позиции артиллеристов.
«Самоходки»!.. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что немцы ввели в бой самоходные артиллерийские установки. Неужели те самые, несокрушимые «фердинанды», которые так расхваливали немецкие листовки? Орудия у «фердинандов» должны быть такого же калибра, как у «тигров». А эти разрывы снарядов слабее «тигриных». 75-миллиметровый калибр, не больше. Значит, или штурмовые орудия, или «самоходки», но только не те самые несокрушимые, которыми пугали немцы, а такие, которые вполне по зубам бойцу Красной Армии, невзирая на то, переменного он состава или постоянного.
Известие о том, что в наступлении против штрафников участвуют немецкие самоходные установки, каким-то необъяснимым образом уже распространилась по траншеям «переменников». Все-таки немало в окопах находилось бывалых бойцов, разбиравшихся, что происходит на поле боя. Из уст в уста, от ячейки к ячейке «беспроводной радиосвязью» вмиг разлетелась эта информация, причем с неизвестно чьей подачи, но все упирали на то, что на окопы штрафбата движутся именно великие и ужасные «фердинанды». Ропот и тревога пробежали по рядам обороняющихся. Вот и Слесаренко прислал совсем юного парнишку с совсем не окопной фамилией Комнатный, чтобы, дескать, выяснить по поводу «фердинандов».
В ответ Коптюк затребовал на НП лично Слесаренко, а также замкомвзвода Дерюжного, Пилипчука и Зарайского. Аркадия оставили за командира второго отделения и номера первого в расчете «максима». Пробравшимся на наблюдательный пункт, под свист пуль и осколков, Коптюк наказал разъяснить бойцам всеми доступными и недоступными средствами, что самоходки немцев — никакие не «фердинанды». Попутно взводный приказал следить и пресекать малейшие проявления паники и трусости. У страха глаза велики, и чем сильнее трясутся поджилки, тем до более огромных размеров вырастает вражеская танкетка…
Артиллеристы продолжали вести дистанционную дуэль с вражескими самоходками, и пока складывалась она не в пользу батареи Артемова. Фашисты брали количеством, не жалея боеприпасов, вели интенсивный беглый огонь, который огненной стеной обрушивался на позиции роты Телятьева и капитана Артемова. Расчеты дальнобойной полковой и дивизионной артиллерии почему-то молчали. Не слышно и не видно было работы тяжелых снарядов гвардейских минометов.
Уже когда передняя линия танков приблизилась менее чем на триста метров, в рядах наступающих стали вздыматься разрывы мин. Судя по облачкам и всплескам земляных комьев, которые тонули в поднятой гусеницами пыли, начали обстрел 82-миллиметровые минометы лейтенанта Лазерко. Получилось с серьезным опозданием, так как основная масса вражеских пехотинцев уже пересекла этот сектор, но лучше поздно, чем никогда.
По команде Коптюка Зарайский вместе с назначенным вторым номером молодым бойцом из пополнения Гришей Колпиным открыл огонь из «максима». Подстегнутые осколками, разлетавшимися от рвущихся позади мин, немецкие автоматчики невольно стали напирать на передние ряды, скучившись в прогалинах между лязгающими гусеницами танками.
В этот момент, с левого фланга, c широким сектором охвата, и ударила длинная очередь пулеметного расчета Зарайского. Огонь, открытый «максимом», поддержали ручные пулеметы Фаррахова и Артюхова. Бывший летчик работает короткими очередями, экономно и точно, с ходу внося сумятицу в ряды наступавших.
Зажатые с одной стороны минами расчетов Лазерко, а с другой — дружным пулеметным огнем, немецкие автоматчики начинают метаться в стороны, пытаются укрыться за кормой передних машин, лезут друг на друга, толкаются в пыли и дыму выхлопных газов. В этом сумбуре пули пулеметных очередей находят свои жертвы, ранят и убивают, выкашивая гитлеровцев, как сорняки.
Танковые экипажи передней атакующей линии тут же реагируют на плотный огонь из штрафных траншей. Все четыре машины открывают шквальный встречный огонь из курсовых и спаренных пулеметов. Расчет «максима» удостаивается выстрела прямой наводкой танковой пушки крайнего левого танка. Взрыв накрывает левый фланг, и у Коптюка на секунду замирает сердце. Накрыли пулеметчиков?
Не успела еще осесть и развеяться дымно-пылевая взвесь над окопом, а Зарайский возобновляет стрельбу. Теперь он бьет короткими очередями и по залегшим в поле немецким автоматчикам, и по надвигающимся бронированным чудищам, нащупывает вентиляционные и смотровые щели и прорези в лобовой части башен и корпуса.
Попасть в такую узенькую амбразуру очень сложно, но шанс есть да плюс к тому же нельзя сбрасывать со счетов психологическое давление на немецких танкистов, которые слышат выстукивание по броне чечетки русских пулеметных очередей. Как будто костлявая стучит белой фалангой по башенной броне: тук-тук, есть там кто живой? Сейчас будешь мертвый…
Зарайский успел сменить позицию своей огневой точки в тот момент, когда 75-миллиметровый снаряд немецкого танка практически срыл оборудованную для пулеметной стрельбы ячейку, превратив ее в пологую воронкообразную яму.
На взрыв танкового снаряда в окопе штрафников позиции обороняющихся отвечают залпом всех трех расчетов, действовавших позади взвода Коптюка. Пока штрафники организовывали для подступавших немцев горячий прием в виде пулеметных очередей, артиллеристы выдвинули свои орудия практически вплотную к окопам «переменников», на заранее подготовленные точки.
Артиллеристы закатывают свои пушки в карманы, вырытые с расчетом на прямую наводку. Доведенными до автоматизма действиями, по приказам командиров, производят изготовку к стрельбе. В воздухе без перерыва свистели вражеские пули. Кажется, все пространство от земли до неба заполнилось визжащей и свистящей смертоносной сталью, но края кармана надежно укрывают подносящих от ран.
Каждое из орудий выбрало свою цель — лобовые части машин передней линии. Первым ударил расчет лейтенанта Гамкрелидзе. ЗИС-3 выпустил снаряд по «тигру», шедшему ближе к правому флангу. Снаряд поднял сноп земли впереди танка, обдав его морду землей и всполохом огня и дыма.
Тут же, без секунды промедления, произвела выстрел «сорокапятка». Расчет старшего сержанта Мараховского целил по машине, двигавшейся левее. Огненный всполох вырос с левой стороны в нижней части корпуса. Подкалиберный снаряд пробил защитный щиток, прикрывавший правую гусеницу и, по-видимому, повредил траки.
Танк продвинулся еще на несколько метров вперед, а потом стал забирать резко влево, описывая такую протяженную окружность, что заставил изменить курс машину, идущую следующей в шеренге. Она взяла влево, и в этот момент в заднюю часть корпуса угодил снаряд, выпущенный расчетом лейтенанта Перешивко.
Прогремел взрыв такой силы, что корму танка подбросило почти на метр вверх, и танковый ствол уткнулся дульным тормозом в землю. Машина рухнула на гусеницы, выдавив из-под себя клубы пыли. Тут же всю заднюю часть объяли ярко-красные языки пламени.
Уже через несколько секунд машина запылала. Из всех щелей и откинутого башенного люка поползли клубы жирного черного дыма. Вот на башню выбралась фигурка танкиста, такого же черного, как дым, потом показался еще один член вражеского экипажа.
Первый, в черном комбинезоне и черной пилотке, скрючившись на краю борта, уже приготовился спрыгнуть на землю, когда его сбила с ног одна из пуль пулеметной очереди. Нелепо кувырнувшись в воздухе, отчего пилотка слетела с белесой головы, танкист свалился на землю, как мешок с углем. Тут же очередь метнулась выше корпуса, свалив на броню второго выбравшегося из башенного люка немца.
В этот момент откинулся люк, располагавшийся в передней части корпуса. Выбравшийся оттуда танкист с ходу открыл огонь из ручного пулемета, выставленного прямо на броню. Выпущенные им пули просвистели высоко над головами Зарайского и второго номера пулеметного расчета «максима», державшего на прицеле не только горящий танк, но и всю линию наступления пехотинцев в промежутке от левого фланга к центру. Прикрывая свое движение пулеметным огнем, танкист выпростался из узкого пространства люка на корпус танка и, перекатившись по нему, свалился на землю, так и не выпустив курсового пулемета из рук.
Пламя к тому времени уже вырывалось из оставшегося открытым башенного люка, а спереди шел черный, как сажа, низко стелющийся дым. Вылезший с пулеметом танкист оказался прижатым огнем «максима» и ручных пулеметов штрафников к гусеницам своего подбитого танка. Он укрывался за ходовой частью машины от очередей, которые перекрестно посылали Зарайский и Артюхов. Пули нещадно хлестали по бронированной стали, высекая целые снопы искр.
Вдруг машина будто тяжело охнула. От этого утробного выдоха ее всю тряхнуло, потом еще и еще раз, и с каждым разом то ли выдох, то ли кашель был все громче, пока, наконец, громыхнуло так, что перекрыло гром и свист артиллерийской канонады.
Скорее всего в танке сдетонировал приличный боезапас. Башню сорвало вырвавшимся верх столбом огня. На миг башня зависла в воздухе, опираясь на дульный тормоз своего орудия, а потом рухнула рядом с танком, как раз в том месте, где укрывался танкист. Когда снаряды начали рваться внутри машины, он, осознавая, что там происходит, опрометью бросился в сторону.
В момент взрыва танка немецкое наступление приостановилось, как будто загипнотизированное жуткой и завораживающей картиной гибели танкового экипажа. Танкистам пытались помочь немецкие автоматчики, но пулеметчики штрафного взвода не дали им ничего сделать.
Реваншем за это вынужденное бессилие стал остервенелый шквал огня, который обрушили наступающие на траншеи «переменников» и артиллерийские расчеты. Стреляло всё: танковые орудия, спаренные и курсовые пулеметы, ручные МГ в рядах пехотинцев, автоматы и винтовки.
Враг вел огонь с такой интенсивностью, что взвод Коптюка был вынужден укрыться в окопах, пытаясь переждать осатанелый накал противника. На руку гитлеровцам было и то, что, осуществив выдвижение и залп, орудия артиллерийской батареи Артемова спешно возвращались в глубину, чтобы уйти от разящих прямой наводкой танковых орудий передних вражеских машин.
Замкомвзвода Дерюжный, где на карачках, а где и на пузе, преодолел всю линию оборонительного рубежа взвода, и теперь итожил старшему лейтенанту статистику по потерям и боезапасу. Двух легкораненых у Пилипчука и одного — средней тяжести — в отделении Слесаренко по такой круговерти можно было считать везением. А вот патроны у многих были уже на исходе. В разгаре боя, когда враг бьет без остановки и передышек, бойцы поневоле заводятся и норовят ответить, паля скорее на скорость, чем на точность.
Хорошую, стахановскую работу на этом фоне выдают пулеметчики. Только у Зарайского опять одна и та же проблема. Вода в кожухе закипает и испаряется, и нужно еще воды. Артюхов еще не использовал диск, который был выдан ему Потаповым, и все твердил, что патроны уже заканчиваются.
У Фаррахова еще целая «тарелка» в запасе, сам говорит, что троих фашистов уложил наверняка, а двух вроде как. А Фарахову нет причин не доверять, этот молчаливый татарин вообще, кажется, никогда не улыбается и никогда не врет.
После того как артиллеристы сожгли один из танков и произвели несколько попаданий в головного «тигра», фашистские танки затеяли сложную рокировку. Машины выдвигались из второго ряда в первый. Находившийся впереди, на левом фланге, экипаж притормозил. В момент остановки танковое орудие произвело выстрел по артиллерийскому расчету 57-миллиметровой пушки. В этот миг лейтенант Перешивко вместе со своими бойцами оттаскивали орудие на запасную позицию.
Снаряд был выпущен низко и вошел в землю, не долетев до орудия пары метров. Взрыв взметнулся под самым стволом орудия, вздыбив почву с такой силой, что пушку подбросило взрывной волной и завалило на левый бок. Бронированный щит принял на себя основной удар земляных комьев, огня и осколков. Но все равно артиллеристам досталось. Перешивко и остальных разбросало вокруг орудия на несколько метров.
Лейтенант при падении сильно ударился затылком о землю, к тому же его протащило силой взрыва по земле, отчего содрало кожу на лице и кистях рук. Ипатьеву тоже досталось, к первому ранению добавился осколок в левую ногу. Пафнутьева с такой силой ударило оземь, что на несколько секунд он потерял сознание.
— Живой, Пафнутьич, живой!.. — обрадовавшись его признакам жизни, запричитал подающий Герасименко. — А я уж было думал…
— Да сам не пойму… вроде живой… — то ли всерьез, то ли в шутку ответил слабым голосом Пафнутьев. — Как садануло этим взрывом, думал, что все — каюк пришел…
— От, черт… — морщась, произнес Ипатьев. — Каюк-то, кажись, пришел да дальше двинул… А мы тут вот остались…
Он, скрипя зубами, чтобы не стонать, держался левой рукой за темно-багровое пятно, растекающееся по штанине в том самом месте, где осколок распорол штанину и кожу. Рана была неглубокая, но протяженная.
— Эй, командира проверьте. Как там товарищ лейтенант? — всполошился Пафнутьев, отряхиваясь и одновременно встряхивая головой, стараясь прийти в себя.
— Да вроде цел… — отозвался, поднимаясь на колени, а потом на ноги, Перешивко. — Ободрался малость…
Он, наклонившись и припадая на правую ушибленную ногу, подбежал к орудию.
— А ну, хлопцы, навались… После раны обсчитаем и полечим… — призвал он, ухватываясь за беспомощно торчащую кверху станину. — Надо скорее матушку нашу укатывать, а то немец ее, не дай бог, сейчас повторным — укатает…
Расчет, ковыляя на все конечности и на ходу приходя в себя, подтянулся к командиру. Вчетвером, раскачавшись, они с третьего раза опрокинули орудие обратно на шасси и, ухватившись за станины, как бурлаки, потащили свой ЗИС к защитному «карману» с такой быстротой, насколько хватало сил.
От второго, убийственного выстрела танка расчет Перешивко спасла «сорокапятка». Уже в который раз артиллеристы старшего сержанта Мараховского прикрывали действия и жизни своих товарищей, отвлекая и переключая на себя внимание вражеских танковых экипажей.
Остановившаяся для стрельбы по артиллеристам Перешивко вражеская машина тут же попала в прорезь 45-миллиметрового орудия Мараховского. Старший сержант, как и остальные командиры расчета, на прямой наводке управлял орудием собственноручно.
«Огонь!»… Не успело танковое орудие выдуть протяжную огненную соплю в сторону оборонявшихся, как 45-миллиметровый снаряд ударил в переднюю часть башни, совсем рядом с маской орудия. Получив ощутимую плюху, гитлеровцы напрочь забыли про второй, добивающий выстрел. Взревев двигателями, машина рванула вперед, следом за выдвинувшимся из второй линии экипажем.
Вражеские механики теперь с ходу направляли свои машины в обход противотанковых препятствий. В неширокий проход между левым краем противотанкового рва и неглубоким, но неудобным контрэскарпом устремилась одна из машин.
Под днищем машины глухо ухнуло, и из-под ходовой части во все стороны вдруг пахнуло завитыми черными и бурыми вихрями дыма и пыли. Гусеничный трак пришелся в аккурат на мину, установленную кем-то из группы Потапова. Разорванная гусеница беспомощной лентой сползла по каткам и размоталась по заросшему низко стелющейся травой грунту.
Вид остановленного сработавшей миной танка вызвал в окопах штрафников оживленные возгласы. Противник приблизился уже почти на полсотни метров, и бойцы словно напитывались боевого духа от вида встрявшей поперек поля, прямо перед ними, вражеской машины.
Несколько секунд никаких действий экипаж нарвавшегося на мину танка не предпринимал. Видимо, оценивали ситуацию. С ходу эвакуироваться танкисты побоялись, видимо опасаясь, что своя, немецкая пехота, которая могла бы их прикрыть, отстает и на выручку не успеет. С минуту немцы сидели в своей бронированной ловушке, как мыши, а потом принялись разворачивать башню в сторону окопов. В этот момент из рва вдруг выскочила фигурка в грязно-желтой гимнастерке. Боец, пробежав несколько метров, оказался прямо перед развернутым полубоком танком.
Вражеские автоматчики залегли метрах в десяти от выдвинувшегося вперед и наскочившего на мину танка. Они заполошно стали строчить из автоматов по бегущему, а когда его закрыла от них броня машины, вскочили на ноги и бросились в его сторону.
— Прикрыть огнем!!! — глохнув от собственного голоса, закричал Коптюк.
Он следил за танком и хорошо видел рывок «переменника». Бойцы по команде открыли огонь из всего, что имелось в наличии, — пулеметов, винтовок, ППШ, трофейных пистолетов-пулеметов.
Передние катки танка находились ниже задних, отчего кормовая часть машины была немного приподнята. Ствол орудия поворачивался в сторону окопов на уровне чуть выше человеческого роста. «Переменник», затаившийся возле корпуса, неожиданно выпрыгнул вперед и, подпрыгнув, ухватился одной рукой за ствол, возле дульного тормоза, а другой впихнул внутрь ствола что-то, зажатое в правой руке. В этот же момент рука, которой он держался, сорвалась и тело рухнуло на землю.
Коптюк и другие бойцы нетерпеливо наблюдали из-за бруствера за происходящим.
— Давай, давай!.. — не выдержав, кричали они, перезаряжая затворы своих винтовок.
Но боец остался лежать на земле. Еще один солдат в гимнастерке по-кошачьи появился на земле. Вынырнув из незаметной из траншеи прогалины противотанкового рва, он по-кошачьи метнулся к лежавшему перед танком и, ухватив его под мышки, потянул по земле ко рву. В этот момент из рва раздавался басовитый бой очередей ППШ. Кто-то третий из группы прикрывал двух своих товарищей.
Взрыва гранаты в танке никто не услышал, но из дульного тормоза танкового ствола, развернутого на траншеи, появился темный дым, а чуть позже такой же дым воскурился из щелей задраенного башенного люка.
Теперь старшему лейтенанту стало окончательно ясно, что устроили «переменники» из группы Потапова. Когда вражеская машина подорвалась на мине, установленной потаповскими, и обездвижела, один из бойцов, изловчившись, засунул в ствол танкового орудия гранату, скорее всего — оборонительную Ф-1.
Если граната скатилась по каналу ствола в башенный отсек и взорвалась внутри, у тех, кто там находился, шансов почти не оставалось, учитывая то, что люк был закрыт и тесное пространство танковой башни было наглухо закрыто. Может быть, удалось выжить радисту и механику, располагавшимся в передней части корпуса.
Словно бы в подтверждение мыслей старшего лейтенанта в передней части корпуса танка вспыхнул факелок застрочившего курсового пулемета. Дым из танкового орудия и из щелей командирской башенки становился все гуще. Возможно, взрыв гранаты спровоцировал пожар в башенном отсеке, который разгорался все сильнее.
Курсовой пулемет бил без передышки, хаотично поливая пулями широкий сектор слева направо и в обратную сторону. Остальные танки, после подрыва экипажа на мине, замедлили ход, не решаясь двигаться следом за подбитой машиной. Они снова начали перестраиваться, пытаясь выйти к коридорам на левом фланге и по центру, по которым во время предыдущей атаки через траншеи штрафников прорвались один «тигр» и один средний танк.
На левом фланге три машины сгрудились, образовав нечто вроде «очереди». В это скопление и ударил расчет лейтенанта Гамкрелидзе. ЗИС-3 бил по диагонали, целя в переднюю машину. Бронебойный снаряд, ударившись по касательной, срикошетил от левой щеки башни и разорвался возле гусеницы шедшего следом за первым танка. Взрыв накрыл бежавших рядом с машинами пехотинцев, которые пытались с боков обойти отстреливавшихся из рва бойцов группы Потапова.
Первый танк, несмотря на то что бронебойный, выпущенный из ЗИСа, не разорвался, прекратил движение. Расстояние между артиллерийским расчетом и танком было чуть больше полсотни метров, орудие било практически в упор. Вражеский экипаж, скорее всего, получил настолько серьезную динамическую встряску, что на какой-то промежуток времени потерял возможность продолжать участие в бою.
Движение по флангу застопорилось. Танки, шедшие следом за передней машины, напуганные непредвиденной остановкой ведущего экипажа и взрывом возле самых гусениц второго экипажа, начали один за другим пятиться назад. Для той части автоматчиков, которая следовала в фарватере левофланговых машин, это маневр послужил руководством к действию. В пыли, срывая голосовые связки на крик, гитлеровцы подхватывали своих товарищей, которые пострадали от взрыва срикошетившего снаряда, выпущенного расчетом Гамкрелидзе.
Они отступали в панике, точно боясь, что танкисты отойдут быстрее и бросят их на растерзание русским штрафникам.
По центру, напротив противотанкового рва, обстановка складывалась совсем по-другому. Здесь вражеская пехота, наоборот, стремилась во что бы то ни стало подойти ко рву. Фашисты ожесточенно напирали, пытаясь не только освободить подбитый танк и вызволить заблокированный внутри экипаж — вернее тех из танкистов, кто сумел выжить. Гитлеровцы теперь желали отомстить за такую издевательскую, беспардонную вылазку вражеских штрафников, уничтожить этих наглых русских, оказавшихся там, где их совсем не ожидали — перед самым носом атакующих рядов.
Самоходные артиллерийские установки врага в это время подобрались еще ближе. Метров с шестисот они открыли стрельбу, стремительно усиливая плотность и частоту огня. Воздух наполнился ревом и свистом десятков снарядов, которые обрушивались где-то позади переднего края штрафбатовских позиций. Огонь вражеских самоходок отодвигался в глубь русской обороны, так как самоходчики, видимо, боялись задеть своих же, вступивших в непосредственное боевое соприкосновение с противником.
Коптюк каждые полминуты предпринимал попытки вызвать ротный КНП, попытаться запросить поддержку минометного взвода Лазерко. Но телефонная трубка молчала. Довганюк все не возвращался. Все это время старший лейтенант вслушивался в звуки стрельбы, доносившейся со стороны рва. Они были едва различимы в общем наплыве грохочущих звуков, громовыми гроздьями вбрасывавшихся в небо над полем. Но Федор их слышал: вот одиночный, протяжно-суховатый, точно иголка, прошивает плотное одеяло всей это грохочущей какофонии.
Это «мосинка», только вот чья — Фомина или Гвоздева? А вот затрещало, как охапки пересушенного хвороста… Это немец бьет из своих «шмайссеров». И не слышно уже ничего, и наши не отвечают. Значит, все? Нет, вот опять иголка выскакивает из ватного одеяла. А вот басовые нотки с дискантом: та-та-та… Это ППШ, похоже на ППШ… Или ему уже кажется и на самом деле все с группой Потапова уже кончено?
И проклятая трубка молчит, и связи нет, и нет Довганюка. И десятки орудий самоходок крушат все там, позади, перемалывая позиции артиллерийских расчетов, и Артемова и его бравых артиллеристов не слышно. И, значит, немец, зачистив противотанковый ров, сейчас возьмется за траншеи штрафников. А им перед всей этой армадой танков и автоматчиков без огневой поддержки никак не продержаться.
Подбитый группой Потапова танк маячил прямо перед траншеей второго взвода. Курсовой пулемет немецкого танкиста не унимался. Первая волна истерической стрельбы куда попало схлынула. Теперь фашист бил так же, без перерыва, но расчетливо, работая по самому краю штрафбатовских окопов, не давая на мизинец высунуться из-за края окопа.
Пулеметчики, в том числе и Зарайский, ничего не могли поделать с отчаявшимся, закупоренным в стальном гробу гитлеровцем.
— Эх, бутылкой бы его запалить… Или из противотанкового… — в сердцах буркнул вслух Дерюжный.
Насчет бутылки с зажигательной смесью Коптюк только махнул рукой, вот за идею сработать фашиста из ПТР взводный ухватился. Замкомвзвода вызвался самостоятельно отыскать «пэтээровцев», но старший лейтенант пошел вместе с ним. Согнувшись почти до земли, а в отдельных местах, где стенки окопов начисто срыло снарядами, на четвереньках, они пробрались ходами сообщений вдоль всего второго отделения и только уже в ячейках Слесаренко отыскали расчет ПТР. Один из бойцов, первый номер, полулежал на дне окопа. Спина его как-то наискось прислонилась к жердям одежды крутостей. Весь правый бок был распорот почти от пупа до ребер.
— Осколком!.. — громко, с каким-то удивленно безумным выражением на покрытом пылью и копотью лице прокричал второй номер.
Он деловито и споро разрывал на длинные полосы ткань исподней рубахи.
— Как Андреич только стрельнул, так его и вдарило. Во как!.. — тем же безумно контуженым криком добавил боец.
Он ловкими движениями сложил вчетверо одну полосу ткани, затем, стараясь действовать как можно аккуратнее, раздвинул края гимнастерки возле раны. Эти движения, судя по всему, причинили неимоверную боль Андреичу. Землистое лицо его вдруг разом сделалось пепельно-бледным. Но он держался молодцом, стараясь не стонать. Стон исторгся из его груди, только когда его товарищ наложил ткань на рану.
— Потерпи, потерпи, браток… — шептал второй номер, успокаивая раненого, страдальческое лицо которого исказила гримаса сильнейшей боли.
— Патроны есть?! На ПТР?! — перекрикивая хаотичный гул орудийной и пулеметной стрельбы, спросил старший лейтенант.
Второй номер молча кивнул куда-то вниз. Федор не сразу сообразил, что он показывает на правую руку раненого. Из зажатого кулака торчали две красные с черными наконечниками крупнокалиберные пули.
Старший лейтенант схватил руку «пэтээровца» и попытался разжать пальцы, но тщетно. Внушительный кулак Андреича был сжат намертво. Он вцепился в последние свои патроны — самое ценное его имущество — мертвой хваткой и никому не собирался их отдавать.
— Бесполезно… — со знанием дела констатировал номер второй. — У Андреича, знаете, какая силища? Вы не знаете… Андреич всех на руках перебарывал… А не дай бог, если кому двинет по бороде, так считай — все, пиши пропало… С одного удара валил. И в рукопашной…
Номер второй закончил перевязку и теперь, довольный, смотрел на свою работу и на своего боевого товарища. Раненый тяжело дышал и глядел на склонившихся над ним бойцов, словно не узнавая их.
— Некогда, Андреич… — нетерпеливо взял его за руку Коптюк. — Патроны нужны…
— Погодите, товарищ командир… — мягко, но настойчиво остановил его «пэтээровец». — Не так надо… Вот как надо…
Отерев крупные зерна пота со лба раненого, номер второй произнес:
— Андреич… Андреич… это свои, это взводный… старший лейтенант…
Он говорил со своим товарищем, как с тяжело больным или как с совсем маленьким. Тот внимательно глядел, переводя взгляд то на него, то на взводного, то на Дерюжного. Потом вдруг кулак его разжался, и на широкой грязной ладони сверкнули новой красной краской два патрона 14,5-миллиметрового калибра.
Схватив патроны, Коптюк кинулся к ружью, прислоненному к стенке окопа. Оно оказалось непривычно тяжелым, но Федор, не подавая вида, подтянул его на бруствер. Пули свистели слева и справа, над головой, вздымая фонтанчики взрытого грунта.
Два патрона, всего два выстрела, чтобы заткнуть этот нескончаемый поток пулеметных очередей из вражеского танка. Вот несколько пуль взрывают грунт возле Коптюка, ударяются в противоположную стенку, в щепы кромсают деревянные жерди. Слишком этот немец отчаялся, вот и не может взять себя в руки, стрелять на поражение. Видать, патронов уйма, вот и палит, все свое отчаяние выжимая в гашетку. У нашего бы «максима» уже давно бы кожух от такой нескончаемой пальбы перекипел. А этому хоть бы что. Краем раскаленной своей мысли Коптюк подумал, что не слышно что-то «максима». Не случилось ли чего у Зарайского?
А этот, фашист замурованный, палит и палит. Одно слово, что недобитый. Товарищам его, похоже, каюк все-таки пришел. А этот уперся. Настырные они, упертые, если звереют, свалить их ох как тяжко…
Дерюжный говорит, что это ихний МГ-34. У него стволы съемные. Удобная штука. Накалился один ствол, ты его — р-раз и поменял. И снова за гашетку берешься, разогрелся этот, ты его меняешь в свой черед. Гвоздев говорил, что у немецких стрелков в танке по два запасных ствола, это к основному. Запасливые они, фашистские гады. И все у них продумано, и комфорт, и патроны. А вот не продумали, сволочи, что Потапов вам гранату в ствол сунет! Или Гвоздев, или Фома…
— Дерюжный! Слышь, Семеныч!.. — окликнул старший лейтенант своего замкомвзвода, оттягивая массивный затвор противотанкового ружья и укладывая непривычно длинный патрон по желобку в патронник.
— Да, Кондратыч… — тут же отозвался замкомвзвода.
— Ты это… Расчет «максима» проверь… Молчат чего-то…
Замкомвзвода тут же бросился выполнять, а Коптюк остался один на один с плюющей огнем бронированной махиной.
Вот у них патронов — не сосчитать, и стволов всяких на замену. Это Гвоздев говорил. Гвоздеву верить можно. Так вот в итоге оказалось… Не похоже, чтобы на плен парни нацелились. Уж очень жаркая там стрельба, вокруг рва стоит, земля вот-вот загорится. Это гранаты в ход пошли. До последнего парни бьются. «И Андреич вот тоже мужик запасливый… Вон целых два патрона сберег. И отдавать не хотел. Вот это силища…» — подумал Коптюк, переводя целик в нижнее положение.
Эти два патрона — поценнее будут, чем ящик пулеметных лент в бронированном гробу этого обезумевшего немецкого танкиста. Только это доказать надо. Это он, Федя Коптюк, должен доказать. И он докажет, потому что другого выхода у них не остается.
Хоть второй номер и предупреждал про отдачу, хоть Федор и готовился и делал все как положено, ружье после выстрела шарахнуло по всей правой его стороне с такой силой, что ему показалось, что его ударили молотком. Даже не поглядев на результаты своего выстрела, он тут же стал заново передергивать затвор. Вражеский пулемет молчал.
— Попали, товарищ командир! Ух, как вы!.. Попали! Слышь, Андреич! — кричал второй номер.
Коптюк, не слушая его, не обращая внимание на сильную боль в ключице, снова прильнул к прицельному целику. Там, где вылупливалась из передней брони шаровая глазница пулеметной точки, зияла черная, с рваными краями дыра. Федор целился в нее. Еще разок, еще, чтоб наверняка…
Второй выстрел оставил вмятину на левом щитке гусеницы. Ружье скакнуло в руках старшего лейтенанта совершенно своенравно. Но пулемет молчал, и это было главное.
Штрафники смогли поднять головы. Они увидели, как немецкие танки перестраивают свои ряды, а пехотинцы, поднявшись в полный рост, устремляются прямо на окопы штрафников.
Из хаотичного клубка мыслей, лихорадочно метавшихся в голове Коптюка, вдруг выпросталась одна, предельно ясная в своей отчаянной четкости. Черта с два они сюда пройдут. Фашиста надо встретить на подходе, да так, чтобы им мало не показалось. Отомстить за Потапыча и за его бойцов, Фомина и Гвоздева, за всех, кто тут головы сложил. За всех, за всех…
— Эх, ни за что Потапыч гибнет… — словно читая мысли командира, тяжело выдохнул вслух свою думу Дерюжный.
— Так не бывает, чтобы ни за что… — сурово ответил старший лейтенант. — Ты танк вот тот подбитый видишь? То-то же… а он фашистом битком набит. А ты говоришь ни за что… Ты это, Семеныч, давай бегом по отделениям. В контратаку пойдем. Пока эти гады на месте топчутся. Встретим их по-сталинградски…
— По-сталинградски… по-сталинградски… — обрадованно повторил Дерюжный, словно пробуя на вкус это слово.
— По-сталинградски!.. — в третий раз, как клич, в полный голос выкрикнул он и бросился бежать по траншее, пригнувшись и придерживая пилотку левой рукой, с ППШ в правой.
Весть о контратаке побежала по траншеям, словно электрическая искра по проводке. Бойцы суматошно заряжали «мосинки» последними полными обоймами, перепроверяли наличие гранат за поясными ремнями и в карманах штанов, отвинчивали крышки своих фляг и прикладывались к горлышку, чтобы напиться пусть теплой, но такой желанной воды вдосталь. Чего-то теперь уже беречь, когда на фашиста идти в контратаку.
Дерюжный успел вернуться и доложить, что все, кто на ногах, готовятся к броску на фашистов, что потери и в отделении Зарайского, и у Пилипчука, и у Слесаренко.
— Гранаты к бою! — скомандовал Коптюк, выхватывая «наган» из кобуры.
Бойцы, кто с эргэдэшкой во вспотевшей ладони, кто, разжав усики у своей «лимонки», замерли у края бруствера в ожидании того, может быть, последнего в их жизни зова.
— В атаку-у-у! Впере-од!
С будто застрявшим в горле криком Коптюк выбирается на бруствер. Следом вдоль всей линии обороны взвода появляются на бруствере его бойцы. Кто-то сразу падает, сраженный вражеской пулей. Но остальные бегут вперед. Они кричат и стреляют в немцев, которые бегут навстречу, огибая ров. Враг тоже стреляет и кричит. Пули свистят под ногами, слева и справа, и воздух делается словно разряженным от этой стрельбы и крика. Воздуха не хватает, и сердце стучит гулко-гулко, и кажется, вот-вот выпрыгнет из груди.
Метры стремительно сокращаются, и вскоре противники сходятся в рукопашной схватке, прямо позади противотанкового рва. Из глубины отвесного оврага, с винтовкой наперевес и ППШ, выскакивают двое, в насквозь мокрых от пота, с белыми солевыми разводами, гимнастерках. Они с ходу вклиниваются в ряды дерущихся, стреляющих в упор, убивающих друг друга штрафников и гитлеровцев. Один делает выпады направо и налево, разя солдат в серо-мышиной форме штыком, а второй, прикрывая его со спины, держит автомат за ноздреватый ствол, орудуя им, как палицей…
К исходу дня рота капитана Телятьева отдельного штрафного батальона, во взаимодействии с артиллерийской батареей и минометными расчетами, отбила четыре атаки превосходящих сил противника. Враг использовал в наступлении не только новейшие разработки танков и самоходные артиллерийские установки, но также артиллерию и авиацию. Штрафники, стрелковые полки, артиллеристы и минометчики, экипажи «тридцатьчетверок» и самоходок стояли насмерть и немецко-фашистских захватчиков в глубь своей обороны не пустили. Это был лишь первый день ожесточенного сражения, вошедшего в историю Второй мировой войны под названием Курской битвы.