– Завари-ка чай, будь добра, что-то меня знобит сегодня. Боюсь совсем свалиться. Тогда хоть магазин запирай, ты же знаешь, я все сам, все на мне одном.
Александра отправилась на крошечную кухоньку, оборудованную в подсобном помещении. Здесь же, рядом, располагался незамысловатый санузел с душем, а в конце полуподвального коридора виднелась единственная дверь, которая вела в спальню Мусахова. Это была вся его частная жизнь, весь комфорт, который он себе позволял. Настоящей жизнью были магазин и салон.
Художница вскипятила электрочайник, заварила свежий черный чай – зеленого Мусахов не признавал. Налила две кружки, опустив в каждую по ломтику лимона и чайной ложке меда. Вернулась в магазин, осторожно неся дымящиеся кружки, и поставила их на прилавок. Владелец магазина благодарно кивнул, продолжая смаковать коньяк.
– Хорошо бы вам помощника взять, Иван Константинович, – неожиданно для себя самой произнесла она, оглядывая витрины и шкафы с товарами для художников. – Тогда и магазин запирать не пришлось бы.
– Ни за что! – моментально ответил тот и сделал основательный глоток, почти опустошив бокал. – Они все воры! Обчистят да еще подушкой во сне придушат, чтобы следы замести!
– Ну, это уж… – поежилась Александра. – У вас ведь весь дом в камерах!
– Кого и когда это спасало? – философски возразил Мусахов. – Полгода назад у одного моего приятеля салон начисто вынесли. Перед этим устроили небольшой ремонт электросетей, с СМС-оповещением, все как полагается. Приехали люди в форме, на машине с логотипом. Он сам все системы и отключил на время ремонта, чтобы настройки не сбились во время скачков напряжения. А затем они отключили его самого. Спасибо, не насмерть, но две недели в больнице провалялся, с сотрясением мозга. Помнишь это дело?
Александра кивнула:
– Еще бы! Но неужели во всей Москве нельзя честного человека найти?
Она протянула старому торговцу кружку, взяла свою и снова уселась рядом на диван. Подув на темную поверхность чая, по которой блуждал пар, художница осторожно сделала глоток.
– Можно, и не одного, – кивнул Мусахов, тоже прихлебывая чай. – Одна беда – честные все поголовно дураки. По моей торговле лучше уж вор, чем дурак.
Он сделал еще один глоток и задумчиво посмотрел на гостью. Взгляд его желтовато-карих глаз был непонятен – в нем словно таился вопрос.
– Ну, а ты? – спросил Мусахов. – Чем сейчас занимаешься?
– Чем и всегда, – пожала плечами Александра. – Реставрации. Мелочовка. Ничего интересного.
– Может, оно и к лучшему, – заметил торговец. – Как только ты находишь что-то интересное, так сразу вляпываешься в какую-то историю.
– Это неизбежно, – рассмеялась Александра. – Сейчас тоже намечается история, но она, скорее, странная, чем интересная.
– Загадочно. – Мусахов приподнял седые кустистые брови.
– Очень загадочно, – подтвердила художница. – Медиум и его ассистентка готовят для аукциона свою коллекцию магических шаров.
– Что за бред? Каких таких шаров?! – осведомился торговец картинами. – Как они на тебя вышли?
Александра мгновение поколебалась и решилась:
– Через Игоря Горбылева.
– Через Игорька?! – Мусахов поднял брови еще выше. – Из «Империи»?!
Художница кивнула:
– Да, они каким-то образом произвели на него впечатление, и он оказал им услугу, рекомендовал меня.
– Что делается, – вздохнул Мусахов и потянулся за коньяком. – Я ведь Игоря с начала нулевых знаю, при мне его звезда взошла. Совсем мальчишкой был, а уже такие шоу устраивал на торгах! По нему вся Москва с ума сходила. И на свадьбе у него я был… И общались по делам часто. Но, убей бог, не помню, чтобы он мистикой увлекался.
Торговец наполнил бокал на четверть и сделал глоток, устремив взгляд к потолку, изукрашенному купидонами и букетами. Роспись была самого заурядного уровня, но имела так называемую историческую ценность. Когда в девяностых Мусахов на практически бессрочной основе арендовал это здание и началась зачистка внутренних помещений, после снятия всех поздних наслоений штукатурки и побелки на потолках обнаружились фрески конца восемнадцатого века. Мусахов восстановил их со свойственной ему решительностью: росписи тщательно сфотографировали, измерили, а затем полностью счистили и написали заново на свежей штукатурке. «Ничего, не Сикстинская капелла, – отвечал торговец тем, кто порицал его методы „реставрации“. – Купеческое рококо. Очень нужно церемониться!»
Сделав еще глоток, Мусахов повернулся к Александре:
– Хотя люди с годами меняются. Все, кстати, кроме тебя, деточка!
– Это не так уж хорошо, – улыбнулась художница. – Какой-то философ сказал, что если ты, вспоминая себя три года назад, не считаешь себя полным идиотом, значит, за эти три года ты ничего не достиг. В общем, так и есть, я ведь ничего не достигла!
Мусахов не сводил с нее пристального, загадочного взгляда, казалось, он пытается прочитать мысли гостьи. Поднес к губам бокал, слизнул с ободка последние капли коньяка.
– А ты бы согласилась? – неожиданно спросил он.
– Я потеряла нить разговора, – призналась Александра. – С чем?
– Пойдешь ко мне в помощницы?
Художница онемела. Торговец картинами продолжал:
– Мы вот с тобой разговаривали про воров и дураков, и я вдруг подумал, что знаю-таки в Москве человека, который и честный, и дело наше прекрасно знает, и крысиного яду мне в чайник не сыпанет. Потому и живется этому человеку непросто. Это ты, Саша.
Александра выдохнула:
– Вы не шутите сейчас, Иван Константинович?
– Ничуть, – заверил ее Мусахов. – Время-то идет только вперед, здоровье не прежнее, помощник пригодился бы. Но только без оформления, без соцпакета. Процент с продаж, и больше ничего. Подумай! Оборот бывает неплохой.
Художнице вновь стало трудно дышать. Она чувствовала, как горят щеки. Второй раз за день у нее возникло ощущение нереальности происходящего.
Иван Константинович Мусахов, которому давно перевалило за семьдесят, на своем веку занимался только тем, что торговал картинами. Когда и как он вступил на это поприще, можно было только гадать, но его имя стало широко известно в Москве еще на заре перестройки. Мусахов чуть ли не первым открыл частный художественный салон, ориентируясь на потребности хлынувших в Москву иностранных туристов. За первым салоном на Старом Арбате последовали несколько других. Откуда появился огромный первоначальный капитал, что связывало Мусахова с большими людьми, ставившими разрешительные подписи на сомнительных документах, а главное, каковы были его связи в мире криминала – не знал никто. Смелый, удачливый, невероятно проницательный и совсем еще молодой, по меркам мира антикваров, он неизменно добивался успеха, в то время как его конкуренты прогорали, запутывались в кредитах, зловеще и бесследно исчезали. Александре случилось раз услышать, что Мусахов не иначе как продал душу дьяволу, потому что такое стабильное везение просто немыслимо. Сама художница ничего инфернального в старом знакомом не видела, возможно, потому, что к ней он всегда относился с неподдельной теплотой. В этом отношении не было ничего от похотливого мяуканья Кожемякина. Владелец роскошного магазина на Кузнецком Мосту видел в ней друга, соратника, приятного собеседника – но никак не женщину. Одному ему на свете она позволяла называть себя «деточка».
Ему завидовали, о нем злословили, его опасались – а Мусахов продолжал торговать со свойственным ему чутьем и красивой дерзостью. Деловых партнеров у него не было, за исключением одного, который трагически погиб в середине девяностых. Волею случая, совсем недавно Александра оказалась причастна к этой давней истории[6], и это еще больше сблизило ее с Мусаховым. Они никогда об этом не говорили, но теперь Александра знала, и не понаслышке: в душе ее старого друга и благодетеля имелись тайные подвалы и подземные ходы, куда лучше не заглядывать. Сам торговец картинами с улыбкой говорил, что в него можно бросать камни, но никогда нельзя услышать, как они падают на дно. Любые обвинения против него превращались в бездоказательные сплетни, поскольку правды не знал никто. Стас, который был в курсе ее дружеских отношений с Мусаховым, неодобрительно качал головой, когда Александра упоминала о нем. «Будь поосторожнее, – сказал он как-то. – Говорят, за ним много чего числится. Может, конечно, врут от зависти. Но нет дыма без огня, сама знаешь…»
Сама же она не могла не признать – в этом человеке ее привлекала именно темная сторона. Вдобавок ей льстило его доверие, ведь он не доверял никому. Предложение, которое только что услышала художница, было воистину невероятным.
– Иван Константинович, – вымолвила наконец она. – А гожусь ли я для этого? Вы ведь знаете, я привыкла к другому. Рыскаешь по Москве, ищешь заказы, ловишь что-то интересное… Иногда – удача, иногда голодаешь. Это похоже на охоту. А у вас в магазине жизнь оседлая, сиди и жди, когда придет клиент.
– А это похоже на рыбалку, – заключил Мусахов, еле заметно усмехаясь. – Не суди по видимости, Сашенька. Думаешь, я валяюсь на диване, разинув рот, и жду, когда туда манна небесная посыплется? Хороший клиент сам собой не появится, разве случайно. А в моем деле много накладных расходов, рассчитывать на счастливый случай нельзя. Нужно играть наверняка. Так что побегать приходится, только вот бегать все труднее.
– Я… Подумаю, – с изумлением услышала собственный голос Александра. Она только что собиралась в вежливой форме отказаться. Художница внезапно осознала, что, дорожа Мусаховым-другом, боится Мусахова-партнера. Александра вспоминала кошмарную гибель его напарника в девяностых. И хотя торговцу картинами удалось убедить ее в своей непричастности к этой смерти, все его доказательства своей невиновности были лишь косвенными.
«Я предпочла ухватиться за одни факты и не замечать другие, – леденея, думала она, избегая встречаться взглядом со старым знакомым. – Мне хотелось его оправдать, а не обвинить».