На губах Богуславского показалась вторая его улыбка – в углах рта залегли ямочки. Эту улыбку Александра вспоминала особенно часто.
– Теперь моя очередь задавать вопросы, – заявил Богуславский. – Что это за шесть славянских рун, которыми вы интересуетесь с утра?
Александра взяла телефон и открыла фотографию, сделанную в квартире Юлии Петровны Снегиревой. Протянула телефон Богуславскому. Тот заговорил, не медля ни секунды:
– Опора, Сила, Крада, Исток, Чернобог, Рок. Не завидую я человеку, которому это выпало.
– С ним случится что-то очень плохое? – выпалила Александра.
Богуславский пожал плечами:
– Совершенно не обязательно. Но этот человек настолько слаб, что его судьбой управляют другие люди и высшие силы. Кстати, Чернобог в перевернутом виде являет руну Белбога, стража мирового порядка и гармонии. Порядок и хаос неразлучны. А соединенные, они представляют руну Рок, которой нет равных ни в одном футарке. Там есть близкие по смыслу руны Хагалаз, Эйваз и Перт, однако ни одна из них не отражает силу славянской руны Рок полностью. Есть схожие нортумбрийские, английские символы одиннадцатого века, Эар, Квеорт и Гар. Но абсолютного фатализма, присущего славянскому сознанию, не отражает ни одна руна футарка. В этом наша слабость. Но в этом и наша сила.
Александра, положив телефон в сумку, произнесла:
– Вы невероятный человек.
– Невероятным человеком был академик Лихачев, у которого я все это когда-то вычитал, – усмехнулся Богуславский. – Но подумать только, Сталинскую премию за обоснование рунической праславянской письменности, предшествующей христианскому влиянию, получил не Лихачев, а какой-то колхозник. Он типа был от сохи и раскопал каменных баб. Если учесть, что их раскопали еще в девятнадцатом веке… Господи!
Богуславский устремил взгляд в потолок.
– Господи, помилуй нас, – добавил он без всякой иронии. – За нашу дурость. За наше неведение.
Официант сервировал кофе и десерты. Александра погрузила ложечку в бок шоколадного торта и отодвинула тарелку.
– Не хотите, Александра Петровна? – Богуславский оторвался от своего торта, который он поглощал с детским наслаждением. – Уверены?
– Нет, спасибо. – Она откинулась на спинку стула. – Странно. Я думала, когда мы увидимся вновь, я засыплю вас вопросами. А теперь… Мне словно и спросить нечего.
– Тогда спрошу я. – Богуславский не сводил с нее взгляда. – Вы сотрудничаете с Мусаховым? С Иваном Константиновичем?
– И довольно давно, – с готовностью ответила Александра. – Но официально, если можно так выразиться, я поступила к нему на службу только сегодня.
– Одновременно с тем, как заинтересовались славянскими рунами, – уточнил Богуславский.
– Ну, так вышло, – рассмеялась художница. – И хозяина у меня не было никогда. Это ощущение очень мешает.
Богуславский поставил локти на стол, сцепил пальцы и уложил подбородок в сплетение кистей. Он продолжал улыбаться.
– Я вспомнил один постулат Канта, – проговорил он. – Представьте, что голубка рассекает воздух, ощущая его сопротивление. И она думает, что в пустом пространстве лететь было бы легче. На самом деле все наоборот. Только сопротивление воздуха позволяет ей свободно парить, иначе она бы упала и разбилась. Весь мир, Александра Петровна, существует вопреки обстоятельствам, а не благодаря им.
– Не так уж давно, – Александра взяла чашку с кофе, – всего-то век назад, неподалеку отсюда, на Патриарших, один иностранный консультант завел подобный разговор с упоминанием Канта. Вот кого вы мне напоминаете! Вот кого!
Они одновременно рассмеялись. Богуславский замотал головой:
– Никого не демонизируйте и не обожествляйте и тогда никогда не ошибетесь, Александра Петровна! В каждом человеке есть черная и белая сторона. Я ведь рассказывал вам, руна Чернобог есть перевернутая руна Белбога, руна Мир. А что в пакете?
Александра, знакомая с его манерой резко менять тему разговора, пожала плечами:
– Не знаю. По формату – картина. Иван Константинович сказал только, что заказчик ждет не дождется.
– Я догадываюсь, что это такое, – сощурился Богуславский, беря бокал. – Совершенно верно, картина. Хотелось бы узнать ваше мнение. Может быть, заглянете ко мне как-нибудь?
– Загляну, – без колебаний ответила художница. – Правда, мнение эксперта лучше узнавать перед покупкой. Вы уже оплатили?
Богуславский отмахнулся:
– Не беспокойтесь, Александра Петровна, это подлинник, вне всяких сомнений. Экспертизе Третьяковской галереи вы доверяете, надеюсь? Заключение прилагается.
Александра вздохнула.
– Я скажу банальность, но никому доверять нельзя. На аукционах продаются тысячи поддельных картин с безупречными заключениями. Оспорить их практически невозможно. Аукционный дом вправе отказаться оформлять возврат, если более подробная экспертиза с их стороны могла привести к порче полотна, например. Или подобной экспертной технологии на момент совершения экспертизы еще не существовало. Есть и еще способы не возвращать деньги обманутому покупателю. Например…
– Так это аукционный дом, – перебил Богуславский. Его глаза стали холодными. – А тут – знакомый человек. Как-нибудь сочтемся.
– Да, верно, – смутилась Александра. – Тем более я ваших дел не знаю. Просто я вспомнила, как в январе вы говорили, что терпеть не можете живопись и никогда ее не коллекционировали. Тут много подводных камней…
– А я и сейчас ничего не коллекционирую, – усмехнулся Богуславский, ставя на скатерть опустевший бокал. – Приобрел кое-что по совету Ивана Константиновича. Подвернулся удачный случай, редкое везение, по его словам. Вот он и захотел оказать мне услугу. В память о дружбе с моим отцом, так сказать.
Художница слушала, нахмурившись. Зная торговца картинами долгие годы, она не сомневалась в том, что сантименты чужды ему там, где пахнет прибылью. Иначе Мусахов просто не выплыл бы из мутного потока, поглотившего многих его коллег. Он был жаден и беспринципен, так же как и Кожемякин. Но если Кожемякин был отвратителен в своей мелочной липкой возне вокруг каждой копейки, Мусахов покорял широтой размаха и веселой дерзостью. «Если картина чего-то стоит, он всучил ее Максиму по самой высокой цене, – размышляла Александра. – Это в лучшем случае. А если картина не стоит ничего?»
Ее вернул к действительности оклик Богуславского:
– Александра Петровна, так как же насчет завтрашнего вечера?
– Вечера? – опомнилась она.
– Заглянете ко мне посмотреть на покупку?
– Да, конечно. – Художница взяла телефон, чтобы уточнить расписание на завтра. Назначенных встреч не было. – Когда вам будет удобно?
– Часов в девять. – Богуславский жестом подозвал официанта и попросил счет. – Завтра сложный день, много встреч. И вы уж меня извините, домой я вас сейчас отвезти не смогу. Вам вызовут такси. Очень рад был вас увидеть.
Подобные резкие переходы от доверительного тона к деловому уже не были внове для Александры. Она только кивнула, проговорив:
– В девять, очень хорошо.
…Через десять минут она сидела на заднем сиденье такси, застрявшего в пробке на Тверском бульваре. Совсем стемнело, и Бульварное кольцо превратилось в огненную реку, медленно ползущую в каменных берегах. Мысленно подсчитав, сколько придется ехать до дома по пробкам, художница закрыла глаза. Все лица, мелькнувшие перед ней за день, одно за другим возникали под опущенными веками. Лисья морщинистая физиономия Кожемякина. Мучнистое бесцветное лицо оценщика из магазина. Живое, умное, чуть обезьяньего очерка лицо Игоря Горбылева, его беспокойный взгляд. Широкое лицо Эвелины, выражающее непреклонную добродетель. Мусахов, прячущий под опухшими тяжелыми веками загадочный взгляд. Нина, с лица которой исчезла прежняя улыбка, глаза которой приобрели застывшее выражение, словно их сковало льдом. Максим, его резкие нервные черты, прозрачные и вместе с тем непроницаемые глаза, нежный очерк его рта, неожиданно женственный, его улыбка «наоборот», углами губ вниз.
И только одно лицо художница никак не могла увидеть, хотя могла бы описать словами. С ней это было впервые, она всегда легко вспоминала внешность любого человека, с которым контактировала хотя бы минуту, мимоходом. Соглядатай Кадаверов сказал правду – его лицо оказалось невозможно запомнить. Это был человек толпы, которая так же безлико текла сейчас по тротуарам вдоль бульваров. Один из сотен прохожих.
Утром следующего дня Александра проснулась позже обычного, хотя накануне уснула моментально и спала крепко, без сновидений. Когда она открыла глаза, будильник показывал одиннадцатый час. Сев в постели, художница взяла телефон, лежавший рядом на тумбочке. Звонков не было, только несколько писем и сообщений в вотсапе. Одно из них – от Игоря Горбылева. «Ну как, ты подумала?» – спрашивал аукционист. Сообщение было отправлено в восемь утра.
Оставив послание без ответа, художница отправилась в душ, затем сварила кофе. Постояла с кружкой у окна кухни, выходившего во внутренний двор, который окружали такие же старинные низкорослые особняки. Весь выпавший накануне снег растаял, букет возле помойки пропал. Мусор вывезли. Небо было низким и серым, но воздух, лившийся в открытую форточку, оказался теплым. Дул сильный южный ветер, морщивший сизые лужи. Со двора безостановочно доносились истошные вопли дерущихся котов, и потому звяканье очередного полученного сообщения художница услышала не сразу.
Она прочитала его через полчаса и тут же позвонила Марине Алешиной, как та и просила. Простуженный хрипловатый голос подруги казался почти незнакомым.
– Ты им что-то рассказывала обо мне? – с места в карьер спросила та.
– Сказала, что ты лучший эксперт по пластикам и химик, – растерянно ответила Александра. – Подожди, я им это говорила о Марине Алешиной, а ты ведь туда поехала как некая Вероника?
Раздался протяжный вздох. После короткой паузы Марина уже более спокойным тоном проговорила:
– Тогда не знаю… Я представилась как твоя подруга Вероника. Сказала, что давно хотела обратиться к экстрасенсу. Намекнула, что личной жизни нет. Этот маленький мужичок просто сидел в кресле и молчал, закрыв глаза. Я уже решила, что он уснул. А мадам заставила меня пить какой-то ужасно горький и вонючий чай. До сих пор во рту этот мерзкий вкус плесени…