Он обернулся, застегивая ремень на джинсах и удивленно взглянул на Александру, словно впервые ее обнаружив:
– Например, сюда.
– Не годится, – отрезала она. – Не подходит.
Максим подошел к ней. Его взгляд стал неуверенным. Таким он нравился Александре куда больше.
– Хорошо, – сказал Максим. – Найди вариант, который подходит, а об остальном не думай.
– Дело в том, – она сняла с его свитера приставшую нитку, – что я не могу не думать.
– Не хочешь брать мои деньги?
– Не хочу. Но ходить за твой счет по ресторанам я согласна, мне нравится. – Она невольно начала улыбаться. – А мастерская останется прежняя. Я никого не боюсь. Из всех моих посетителей самый опасный – ты.
Максим недовольно пожал плечами:
– Как скажешь. Возьми ключи от квартиры, во всяком случае. Приходи, когда хочешь.
Он снял куртку со спинки кресла и достал из кармана ключи:
– Возьми. Это комплект Нины.
Александра вздрогнула.
– А… – договорить она не решилась.
– Нина здесь больше не появится, не волнуйся. – Максим перекинул куртку через локоть, глянул в окно. – День будет ясный, кажется.
– Ты позвонишь в больницу? – Александра чувствовала все большую неловкость от того, что стоит завернутой в простыню перед полностью одетым мужчиной.
– Звонил ночью, когда ты спала. У нее диагностирован острый отек легких и отек мозга. – Максим взглянул на часы. – А вот сейчас я уже опаздываю. Ну, хозяйничай!
Александра молча проводила его. Заперев дверь, вошла в гостиную. Ночью, приехав из ресторана, они сразу отправились в спальню, так что она знала о том, что должна увидеть, только со слов Максима. Огромная комната была залита веселым утренним светом, отчего мебель, обтянутая темной кожей, выглядела еще массивнее и мрачнее. На диване валялся скомканный плед. На паркете рядом с диваном виднелся след от пролитой воды. Пустые упаковки из-под лекарств были убраны.
Художница подошла к чайному столику. Картина погибла безвозвратно, это было понятно с первого взгляда. Полотно изрезали вдоль и поперек большим ножом с зазубренным лезвием, с такой яростью и силой, что между клочьев виднелись глубокие борозды на твердой древесине столешницы. Нож валялся тут же. Александра содрогнулась, представив, что эти же сила и ярость и этот же нож могли быть направлены на живого человека, а не на условных испанок в кружевных мантильях, гуляющих в условном апельсиновом саду.
Художница присела в стоявшее рядом кресло.
– Тут уже ничего не исправишь, – произнесла она вслух, не зная точно, кого имеет в виду – двух погибших девушек, созданных гением художника, или одну умирающую, настоящую.
Глава 11
Вернувшись домой, Александра сразу направилась к рабочему столу и проверила лак на картине. Отправила владельцу сообщение, что готова привезти натюрморт в течение дня. Подошла сперва к одному окну, затем к другому, открыла все створки настежь. Воздух, полившийся в душную комнату, был легким, по-летнему теплым. Вдыхая его, хотелось улыбаться. Но улыбка, возникшая было на губах Александры, исчезла, когда она подумала о Нине.
«Неужели из-за меня, неужели?» Художница вернулась в кухню и взяла стоявший возле входной двери пакет в оберточной бумаге, заклеенный скотчем. Отнесла в мастерскую. Натюрморт без всякого почтения поставила на пол у стены, а на его место положила пакет. Вскрыла.
Уезжая от Максима, она вынула подрамник из рамы. Раму оставила, а подрамник и куски полотна забрала. «Все-таки это мои „Белые испанки“, имею право! – Александра переворачивала лохмотья, оставшиеся от холста, красочной стороной вверх. – И в таком виде они уже ничего не стоят. Почему я не сфотографировала картину?!» Первое правило реставратора – сфотографировать полотно, в данном случае соблюдено не было, потому что картина не требовала реставрации. Художница морщилась, испытывая настоящую физическую боль, перебирая остатки шедевра. «Белое на белом! Это еще усложняет задачу. Здесь только лица другого цвета. Немыслимо… Невозможно».
Она собрала два смуглых девичьих лица на отдельном участке стола и в отчаянии посмотрела на десятки белых лоскутьев. Различить, где изображены кружевные мантильи, а где – апельсиновые цветы, было почти невозможно. Взглянув на будильник, Александра обнаружила, что стрелки подходят к девяти. Она позвонила Мусахову.
– Дядя Ваня! – Художница не заметила, как у нее вырвалось это обращение, настолько была взволнована. – У меня к вам вопрос. Насчет «Белых испанок» Гончаровой, которых вы продали Максиму… Богуславскому.
– Да, деточка, – откликнулся торговец картинами, – продал. Какой вопрос? Ты сомневаешься в подлинности? Головой клянусь, это подлинник!
Александра с подавленным вздохом взглянула на лоскутья холста:
– У меня нет сомнений. Вопрос другого рода. Скажите, а вы случайно не фотографировали картину?
– Нет, деточка, зачем?
– А… У Альберта Ильича могут быть фотографии? Ведь картина из запасников Третьяковки. В атрибуции, которая прилагается, только общее и техническое описание плюс экспертное заключение и сертификат подлинности.
– Атрибуцию я даже не смотрел, – задумчиво проговорил Мусахов. – Картину принес Альберт, я за ним ничего не проверяю. Хорошо, когда он притащится в очередной раз, я спрошу про фотографии. Эти «Испанки» из тех работ Гончаровой, которые вдруг нашлись в запасниках, помнишь, я тебе рассказывал?
– Как такое забыть! – Разговаривая, Александра машинально передвигала лоскуты на столе, пытаясь совместить их уже не по узору, а по срезу. Нож с зазубринами резал криво, «вспахивая» холст, так что задача усложнялась еще больше.
– А все же, зачем тебе фотография, деточка? – заинтриговано спросил Мусахов.
– Для полноты картины. – Александра часто использовала эту обтекаемую формулировку, чтобы уйти от неудобных признаний. Но старого торговца невозможно было провести. Теперь он забеспокоился всерьез:
– Сашенька, ты что-то недоговариваешь! Ты же видела «Белых испанок»?
– Да, Иван Константинович, – печально ответила Александра. – Максим… Юрьевич мне их показал.
– Нет уж, деточка, раз назвала меня Дядей Ваней, зови так и дальше! – потребовал Мусахов. – И какой он тебе Юрьевич, к шуту?! Я старый, но еще не слепой! Что не так с картиной? Зачем тебе фотография? Мне что, самому Максиму позвонить?
–Не стоит его отвлекать,– с тяжелым сердцем ответила художница.– С картиной все прекрасно. То есть было все прекрасно. Но в результате несчастного случая она погибла. Сейчас я смотрю на то, что от нее осталось, и думаю, что фотография была бы кстати.
В трубке послышался протяжный вздох. Затем последовала скорбная пауза.
– Вот беда, – выговорил наконец Мусахов. – А я старался как для родного сына. Максим просил что-то уникальное, в подарок для уникальной женщины, сказал. Вот беда-то…
– А имени этой уникальной женщины он вам не называл? – спросила Александра.
– Мы о тебе вообще никогда не говорили, – ответил Мусахов. – Именно поэтому я все моментально понял. Тот самый случай, когда молчание красноречивее слов. Это раз. А два – единственная уникальная женщина, с которой я знаком, это ты!
– Я, вообще-то, считаю себя самым обычным человеком. – Художница не выдержала и улыбнулась, хотя сделать это, глядя на погибшее полотно и помня о Нине, было нелегко. – Ни таланта, ни удачи особенной, ни денег… О внешности умолчим. Но спасибо, конечно. Иван Конст… Дядя Ваня, так вы поговорите с Альбертом Ильичом насчет фотографии? Я думаю, попытаться все-таки стоит. Натяну холст на родной подрамник, буду наклеивать фрагменты. Как бы пазл собирать. Но их-то собирают по картинке, а тут сплошное белое…
– Нелегко, нелегко, – согласился Мусахов. – Конечно, найдем тебе фотографию. Альберт найдет. Обещал не сегодня-завтра приползти.
– А почему он боится, что его убьют? – не выдержав, поинтересовалась Александра.
– Грехов накопил, – кратко ответил Мусахов. – Ну, жду тебя ближе к полудню, покопаемся еще в моих сокровищах. Это не последний весенний аукцион, надо готовиться заранее. А меня радикулит разбил как назло.
Закончив вызов, Александра сделала еще несколько попыток совместить фрагменты полотна «амазонки русского авангарда», как называли Гончарову современники. Но мысли ее были далеко. Она снова взяла телефон.
– Слушаю, – раздался замученный голос Игоря Горбылева. – Сейчас, Саша, я выйду. Здесь сумасшедший дом.
Через несколько секунд аукционист заговорил снова:
– Я в первый и в последний раз участвую в таком балагане! Меня на части рвут. Каталог не готов, торги через неделю, я ни черта никому не могу сказать, кроме того, что прием в аукционный фонд окончен! Что ты хотела?
– Я была вчера у твоих друзей, у Кадаверов. Они сказали, что магические шары продавать не будут, а отослали в аукционный фонд некие картины. И по-прежнему ангажируют меня на торги, за процент. Никакого доверия у меня эта пара не вызывает, прямо тебе скажу, но! Прежде чем их окончательно послать, я хотела бы узнать, что за картины приехали в фонд.
– Возьмись за что-нибудь, – после короткой паузы ответил Игорь. – А лучше сядь.
– Да ладно тебе?! – не поверила Александра.
– Серов. Два этюда Серова. Предположительно – юсуповский цикл.
Теперь настала ее очередь держать паузу. Художница лихорадочно сопоставляла факты. Две исчезнувшие картины у Юлии Петровны, картины, безусловно, большого мастера. Две чашки на столе, карты с рунами, бутылек со «священным уксусом» в буфете. Слишком много совпадений.
– Ты видел эти этюды? – чужим, грубым голосом спросила она.
– Видел, конечно, сам распаковывал.
– Что там?
– Сирень. На одном просто сирень, на другом девочка в белом и сирень. Это просто бомба! – Голос Игоря знакомо зазвенел. Верхние альтовые ноты появлялись в голосе аукциониста только тогда, когда он предчувствовал фурор. – Гвоздь аукциона! За них будут убивать, как в начале нулевых! При мне тогда реально убили человека, никогда не забуду!