– Дядя Ваня, – упавшим голосом произнесла она, услышав ответ. – Вы все видели онлайн, да? Я ничего не могла сделать, ничего. На ваши картины были заказы перед торгами, и ставки заблокировали. А потом заказчик оформил отказы от выкупа.
– Кто этот гад? – раздался хриплый голос Мусахова. – Семь позиций снято! Позор! Это нарочно кто-то сделал! Валит меня!
– Конечно, нарочно, Дядя Ваня, – согласилась Александра. – Кто-то больших денег не пожалел, чтобы вам нагадить. В каждом случае должна быть выплачена неустойка, двадцать процентов от начальной цены. Или у вас очень богатый враг, или этот враг просто сумасшедший, который платить не собирается.
– И того и другого добра хватает, – проворчал Мусахов. – Ладно, деточка, сама-то не очень расстраивайся. Мне тут уже начали звонить благожелатели с соболезнованиями. Да, только что, еще во время аукциона Альберт заходил! Вместе на мой провал полюбовались онлайн. Я ему сказал, что ты его ищешь. Он ни интернетом, ни телефоном не пользуется, так что я ему твой адрес дал. Не тот, что на Малой Бронной, а старый.
Последнее Мусахов добавил не без лукавства. К связи своей давней подопечной и сына покойного приятеля он относился с отеческим благоволением. Когда Максим заходил в магазин, чтобы забрать Александру на обеденный перерыв, Мусахов умиленно на них любовался.
– Спасибо, Дядя Ваня. – Художница проводила взглядом Эвелину, которая тем временем поднялась из-за стола и прошла за кулисы, в комнату для персонала. – Вы для меня столько делаете, а я вот как отплатила. Знаю, что от меня ничего не зависело, меня просто использовали… И все равно, совесть не спокойна.
– А, брось, – раздалось в трубке. – Я и не такие бури выдерживал. Узнай, кто сделал заказ, вот и будем квиты! Я этому гаду башку откручу!
– Сделаю все возможное, – пообещала Александра, отлично понимая, что переговоры с Эвелиной ни к чему не приведут. – Здесь все закончено, я еду к вам.
– Поезжай-ка лучше домой и отдохни, – наставительно произнес Мусахов. – Вчера на тебе лица не было. Я и сам справлюсь. А Серов-то, Серов! При всем уважении, цену надули!
– Да, – коротко ответила Александра.
– Снегирева разбогатеет. Ну, до завтра.
Художница положила в сумку замолчавший телефон, перебросила через локоть ветровку. Покидая опустевший аукционный зал, она испытывала смешанные чувства. Негодование и облегчение были главными из них. «Да, меня просто использовали, – говорила себе Александра, выходя в холл отеля, где „Империя“ арендовала помещение. – Но это было в последний раз. Больше никаких аукционов. Никогда!»
Телефон принял сообщение. Максим спрашивал, закончился ли аукцион, как все прошло и смогут ли они вместе пообедать. «Еду к себе, – напечатала в ответ Александра. – Полный провал. Хочу побыть одна».
Отправив сообщение, она тут же пожалела о последних словах, но менять что-либо было поздно – рядом с текстом тут же появился статус «Прочитано». Максим ничего не ответил.
Глава 12
Добравшись до мастерской, художница едва нашла в себе силы сбросить ботинки и умыться. Она рухнула на смятую постель, закрыла горящие от перенапряжения глаза и тут же ощутила, как голову сковывает тяжелый каменный сон. Когда Александре случалось пережить сильный стресс, такой сон без сновидений становился для нее аналогом обморока, перезагружающего мозг после трамвирующих событий. И сейчас, проваливаясь в знакомый черный колодец, в бездну, где не было ни лиц, ни картин, ни надежд, ни сожалений, ни забот о завтрашнем дне, Александра испытывала невероятное облегчение. Ее ждал свободный полет во тьме, в подземельях собственного сознания. «Голубка рассекает воздух, – услышала она исчезающий вдали голос Максима, – и думает, что в безвоздушном пространстве лететь было бы легче. На самом деле…»
Когда Александра открыла глаза, в комнате стояли сумерки. Шторы были отдернуты, и она видела оранжевый отсвет фонарей на стене дома напротив. Художница села, взглянула на огромный цинковый будильник, стоявший на тумбочке в изголовье. Она давно не заводила его, стрелки показывали начало первого. Телефон остался в сумке, которую Александра бросила на кухне. Художница протянула руку, чтобы включить лампу на тумбочке, и замерла, не нажав клавиши.
В приоткрытую дверь комнаты падал свет из кухни. Там что-то звякнуло – стекло или металл. Раздался шум льющейся из крана воды.
Единственный ключ от мастерской был у Александры. Возможно, вторым экземпляром владела Юлия Петровна. «Я не заперла дверь!» – поняла художница. Но страха не испытала, потому что звуки, доносящиеся с кухни, были вполне мирными. Судя по всему, кто-то пытался поставить чайник и в данный момент воевал со старой газовой плитой, где работала только одна конфорка.
«Это Максим», – подумала Александра и, встав, взъерошила волосы обеими руками. Одернула свитер и прошла на кухню.
У плиты стоял Альберт Ильич в своей неизменной шапке с помпоном.
– У вас тут все поломано, – пробасил он, увидев замершую на пороге кухни хозяйку мастерской.
Опомнившись, та подошла и, взяв спички, включила единственную действующую конфорку. Поставила чайник на огонь. Альберт Ильич удовлетворенно кивнул помпоном, прошаркал к столу и присел.
– Был у Вани, – сообщил он. – Узнал, что вы меня ищете. Вот, зашел по дороге. У вас что, замок не работает?
– Я забыла запереть дверь. – Александра достала банку с молотым кофе. – Было тяжелое утро. Да вы ведь знаете, Иван Константинович сказал, что вы вместе смотрели аукцион онлайн. Эти отмененные покупки…
Помпон усиленно закачался:
– Да, да, все видел. Ну что ж, Ваня ничего не выручил, зато ничего не потерял.
– Кроме репутации, – заметила художница. – Если позволите, я приглашу Максима Богуславского. Он очень хочет с вами поговорить, а вашего телефона найти не удалось.
Старик пожал плечами:
– Нет у меня телефона, не нуждаюсь. Зовите вашего Максима, я не тороплюсь. Посижу, передохну.
Достав из сумки мобильный, Александра набрала номер Богуславского. Тот ответил тут же.
– У меня сейчас сидит Альберт Ильич, – торопливо проговорила Александра. – Если ты неподалеку…
– Сейчас буду, – коротко ответил Максим и прервал разговор.
Александра обернулась к гостю:
– К сожалению, у меня ничего нет, но я могу сбегать в магазин.
– Да ничего и не надо. – Альберт Ильич подслеповато щурился, обводя взглядом стены, выкрашенные синей краской. – Я ем только овсянку, а ужинать еще рано. Как вам у Вани? Нравится?
– Очень нравится, – чистосердечно ответила Александра, ополаскивая джезву и наливая туда кипяток. – Я несколько дней провела в подвале… И потрясена, иначе не скажешь.
Альберт Ильич довольно захихикал:
– Не без моего участия собрано, не без моего участия! Если бы не я, Ваня бы имел то же, что и все. Кучу мусора. А о чем вы со мной хотели поговорить?
Он внезапно сменил шутливый самодовольный тон на серьезный. Александра заколебалась. Она понимала, что Максим собирается расспрашивать старика об отце, и боялась спугнуть гостя.
– У Максима какой-то свой вопрос, – сказала Александра, – а я… Иван Константинович ничего не говорил про «Белых испанок» Гончаровой?
Альберт Ильич с чувством прижал к груди руку, словно давая присягу:
– Это подлинник, ручаюсь!
– Тем печальнее. – Художница осторожно опустила в кипящую воду несколько ложек молотого кофе и сразу выключила огонь. По кухне распространился пьянящий горький аромат. – Я вам покажу, что случилось. Это настоящее несчастье.
Старик поднялся из-за стола, с беспокойством глядя на нее:
– Что могло случиться?! Картина была в отличном состоянии!
Александра молча указала в сторону комнаты и первая прошла в мастерскую. Альберт Ильич потрусил за ней. Увидев разложенные на рабочем столе куски картины, он ахнул.
– Это что… Это кто?! Кто это сделал?!
Дрожащими узловатыми пальцами он дотрагивался до лохмотьев, в которые превратилась картина. Его подслеповатые глаза покраснели и были на мокром месте.
– Одна девушка, – проговорила Александра. – В припадке безумия. Потом она попыталась покончить с собой и теперь находится в коме.
Старик повернулся к ней. На впалых морщинистых щеках виднелись влажные дорожки.
– Как родного ребенка, – прошептал он, – как родного ребенка, я эту картину любил. В депозитарии она была бы в безопасности. Но Ваня пристал – продай да продай, устрой да устрой. Вот и устроили! Подарили какой-то психопатке…
– Подарили мне, – поправила Александра. – А то, что случилось… Этого никто предугадать не мог. Я пытаюсь восстановить картину хотя бы частично. Скажите, у вас нет фотографии?
Альберт Ильич был безутешен, и поэтому вопрос осознал не сразу. Когда до него дошел смысл, он отрицательно покачал помпоном:
– Тут нечего восстанавливать. Как родного ребенка, любил…
Натянув шапку поглубже, он зло взглянул на Александру:
– И незачем было меня звать!
– Но Максим…
– У меня с ним никаких дел нет! – отрезал хранитель на пенсии и направился к двери.
Александра настигла его на кухне:
– Подождите еще несколько минут, прошу вас! Это очень важное дело, оно касается Юрия Богуславского, отца Максима!
– У меня и с ним никаких дел не было, – буркнул старик. – Там Ваня завяз по уши, а я чист. Я…
Он не договорил. Входная дверь открылась, и в кухню вошел Максим.
– Добрый вечер. – Он вцепился в Альберта Ильича самым непереносимым из своих взглядов – ледяным взглядом хищника, фиксирующим малейшие движения жертвы. Но Альберт Ильич был, очевидно, нечувствителен к подобному психологическому воздействию.
– Здрасьте, – нелюбезно бросил старик. – Вы меня искали?
– Да. – Максим прикрыл за собой дверь и, подойдя к гостю, протянул руку. – И найти вас оказалось нелегко. В наше время человек без телефона – это все равно что невидимка.
Альберт Ильич пробормотал нечто неразборчивое, неохотно отвечая на рукопожатие. Повернулся к Александре: