— Привет, Владимир!
Папа Мартин шутит:
— Мать будит сына: «Вставай, Джон! Тебе пора в школу». Сын прячется под одеяло: «Не хочу. Они ненавидят меня, бросают в меня камнями». Мать срывает одеяло: «Какого черта! Вставай! Тебе тридцать четыре года, и ты в этой школе директор! Будешь знать, как пить по уикендам!»3333
24 ноября. Воскресенье. В Эшли родительский день. Пузатый секьюрити предупреждает с доброй улыбкой, что передачи станет проверять, что встречаться можно лишь в отведенных местах и т. д. Родители великовозрастных алкашей и драггеров, невесты и жены, дети гуляют под ручку вдоль Чесапикского бэя, сидят в беседке или в золотых залах Бентл‑холла, читают свежие газеты, которые подвозят лишь по выходным. Нам на обеденный столик положили любовно газету со статьей про русскую армию — деморализована она, обезлюдела и прочее. Читать все это не хочется. Мы — унесенные ветром. Пусть так и останется хотя бы ненадолго.
Да здравствует клубника, бананы и всемирное алкогольное братство. Но где‑то в глубине субстанции, называемой душой, безнадежно звенит одинокая струна — а к нам‑то никто в родительский день не приехал. Понятно, что это совсем уж невозможная штука. А все‑таки жаль.
В понедельник митинг‑грэтитьюд. Обстановка торжественная. После Папиной речи, которая полна анекдотов и шуток, выпускники Эшли выступают со спитчами. Черный американец лет сорока — костюм, галстук, нарядная жена тоже вышла к трибуне — прочел спитч, полный благодарности. За ним еще несколько человек прошли через церемонию. Юджин‑детектив и я оделись в костюмы, а Бородатый Андрюша поверх белой рубахи натянул артистический жилет.
Сегодня прошла интенсивная русская группа. То‑кали про наш алкоголизм. Алексис из МИДа, он же наш консультант, помогал переводить схему из учебной брошюры.
— Здесь все нарисовано, — объяснял он, и мы разглядывали картинки. — Что питает алкоголизм? Гордыня. Злость. Зависть. Похоть…
На Чесапикском заливе опупенной красоты восходы. Апельсиновым джусом часов с шести заливается кромка горизонта. И закаты такие же: быстрые, как в Сухуми. Полная луна выкатывается на небо и серебристой дорожкой, словно копируя «Ночь на Днепре», умножается в заливе. Алкогольно‑дворцовый комплекс Эшли подсвечивается с улицы фонарями. Газоны подстрижены, собаки эшлинские иногда выкатывают на улицу свои откормленные тела. Сегодня привезли Деда Мороза, ангелов и лампочки. Скоро Кристмас и Новый год. На дворе 12 градусов по родному Цельсию.
Утром 2 декабря опять тепло. Рядом с Эшли поле, на котором собираются тучами перелетные птицы. А 1‑го ездили в соседний городок. Нарушение режима обусловлено серьезной целью. Предполагалось взять напрокат гитары до следующего понедельника. В понедельник торжественный ланч в честь Луиса (Лу) Бентла, на чьи деньги и построен Бентл‑холл — центральный алкогольный дворец.
Гватемальская Мария.
Техасская Шери.
Смешные они все‑таки, американцы. Утром все друг другу кричат: «Монинг!» Представьте себе картину в России: идешь по улице и встречным вопишь: «Утро! Утро! Утро!» — а тебе в ответ: «Утро‑утро!» Захожу я вечером в Бентл‑холл, а язык как‑то сам выбрасывает приветствие кастелянше: «Монинг! Утро!»
Каждый вечер на общем митинге кто‑либо из персонала рассказывает историю своей жизни. Когда это слышишь изо дня в день, то как‑то затухает русско‑народный апломб по поводу мощи и глубины нашего пьянства. Становится даже обидно, как будто лишился последнего достоинства державы… X. пила, драгталась, детей отобрали, муж бил до увечий. Другой бил опять до увечий — сломал нос, ноги, отбил позвоночник. Муж вернулся из каталажки и потащил с собой. Отказывалась. Тогда достал нож и сказал, что убьет детей. Ушла. Снова избил. Попала в Эшли. Теперь работает здесь с фанатизмом и благоговением перед Фазером.
Приехали на вечерний митинг из соседнего городка две белокурые телки: вместе квасили, старшая воровала одежду из супермаркета, пропивали. Внешне еще держались, но уже таскали деньги из детских копилок.
Вчера подсел за обедом Толстый Билл. Проработал в НАСА двадцать пять лет, на правой руке золотой именной перстень за отличную работу. Шестнадцать лет назад НАСА отправило лечиться. Теперь он на пенсии и преподает трезвость в Эшли. Рассказывал, будто по пьяни все путал имя: вместо Билл — представлялся Фил. Прилетел как‑то на родину предков в Ирландию. На шее толстая цепь с медалью «10 лет трезвости». В аэропорту подходят торжественно и спрашивают: «Вы итальянский посол?» — «Нет, я ирландский алкоголик». — «Вы ирландец! А похожи на итальянца». — «Попили б двадцать пять лет — и вы бы стали как итальянец».
Сочинил музыку на утреннюю медитацию «Сиренити Прэй», хочется, чтобы понравилось людям.
Каждый день набивают холодильник продуктами сверх жратвы в Бентл‑холле. Население Белого дома устало есть. Вчера тетка‑набивальщица спросила: «А сувениры есть?» Сбегал наверх и принес авторучку и матрешку.
Шерри на «колесах» с двенадцати лет. Поджарый, с бородой, сотрудник ФБР.
В Балтиморе дождь. Перед этим мы соскочили с субботней лекции, и Весе отвез нас в город. Весе ударился макушкой о дверной косяк микроавтобуса. Разбился до крови, но к медсестре не пошел. «Старый стал. Так и уволить могут».
Мы с Юджином сходу впилились в порнопереулок. Метровые члены и надувные влагалища. Кассеты. Клубы. Бабы. Обдолбанные черные и белые. «Эх, махнуть бы по стаканчику», — мечтательно говорит Юджин. «Что ты!» — в ужасе отвечаю я.
Холодно и хочется домой. Белая избушка и кровать Монро становятся настоящим домом.
Майк X. — шеф‑повар. Пьяница и бандит‑убийца. В роговых очках и галстуке‑бабочке.
Врач‑филиппинец имеет дипломов восемь с золотыми печатями, которые висят по стенам его кабинета. Он, думаю, единственный здесь неалкоголик. Несерьезный человек. Сказал мне: «О! У тебя хороший дантист». Я и сам знаю. В писательской поликлинике столетняя прабабушка трясущейся рукой со сверлом потянулась к моему рту — я и убежал. Я летом пьяный от хорошей водки играл на гитаре, крутил ее между тактами, коронный номер, и выбил пломбу из переднего зуба. Хожу теперь, как сифилитик.
С поста президента компании на пенсию уходит Луис. Он останется в совете директоров, и у него будет больше времени заниматься алкашами. Эшли ждет к ланчу выздоравливающего миллиардера Лу оказался пожилым, поджарым с внимательными глазами мужчиной без внешних понтов. Курит сигарету «Кул». Готов к беседе, если тебе есть что сказать.
А перед ланчем прошел большой выпускной митинг. Агент ФБР читает спич. Его коллега по агентурной работе тоже благодарит. И жена здесь.
Высокий веселый парень. Говорит. Говорят его отец, мать, брат, тетя. Брат и тетя — выздоравливающие алкоголики. Техасская Шерри плачет. Почти все роняют слезы. Ах эти сентиментальные американцы. Плачет гватемальская просто Мария. У нее сорок тысяч голов скота, и за ней на ракете прилетели папа, мама, дети. Любимого что‑то не видно. Вот они, ежедневные пять часов!.. Крутой парень в наколках бубнит крутые комплименты.
Фазер Мартин слушает внимательно. Все должно быть по правилам.
А ланч сегодня удался. Мой спич:
«Леди и джентльмены! Кажется, впервые в жизни, оказавшись в Эшли, я почувствовал определенную гордость за то, что я алкоголик. Столько прекрасных людей вокруг, прекрасный персонал, консультанты, всех перечесть по именам просто не хватит времени, и все… алкоголики…» (Аплодисменты.)
С Бородатым Андрюшей спели две песни. Атомный суксесс и очередь за автографами. Идея, мать твою! Сочинить с десяток песен на американские алкогольные (трезвые) тексты и записать альбом. Луис Бентл так и сказал, проходя мимо: «Надо подумать о записи…»
Умеют американцы устраивать праздники. Что ожидает русского трезвого алкоголика? Унылая трезвость. Все праздники достаются пьяницам.
В субботу Леонард Дол, директор реабилитационного центра, отвез нас в Балтимор и оставил на два часа в суперпупермаркете, где мы надыбали однодолларовую распродажу. А после суперпупера мы в женской гимназии свободных искусств слушали концерт фольклорного ансамбля. Добрый, ненавязчивый, никакой концерт, после него хочется жить и жить приятно. Леонард привез несколько разноцветных коробок с едой для бедных. Ее приносили все, кто может и хочет, складывали при входе на стол. Бедным на Рождество.
Перед возвращением посидели в итальянском ресторане. Гигантское блюдо под названием «сенатор». Как‑то так. Замечательное мясо, политое грибным соусом и нашпигованное шампиньонами. Юджин‑детектив рассказывает бесконечный анекдот на ломаном английском, и нам становится страшно.
Леонард, оказывается, читал Булгакова.
— Ваш писатель пишет, как наркоман, — говорит этот профессорского вида мужчина.
Действительно, вспоминаю, что у Михаила Булгакова есть рассказ «Морфий», в котором достоверно описаны ощущения наркомана. Такое вот неожиданное литературоведение.
Двенадцатого декабря опупенный вид с виадука на небоскребы Балтиморского сити. Но и ветер будь здоров. Холодное дыхание севера. На подъезде к Вашингтону шестью шпилями модерново стартует в небо новая мормонская церковь. Мы едем на выборы в посольство не оттого, что нас так уж волнуют проблемы чужих амбиций, а потому, что есть хороший повод попасть в столицу США. Территория посольства — это территория России. Чем‑то родным пахнуло. Тетки в манто пришли защищать дело демократии в обновленной России. Русская речь и меню в профсоюзном буфете. В небольшом зале столики со списками, а на стене биографии кандидатов — Иванов, Петров, Сидоров, Рабинович, все хорошие люди, за демократию и экологию и еще за социальную справедливость, — и партийные списки. Откровенный бред по неведомому мне московскому избирательному округу. Что