— Джентльмены, — сказала она жалобно, когда они оказались вне комнаты, — скажите мне правду! Мой муж умрет?
— Моя дорогая миссис Олливент, — сказал доктор Вейн, который был частым гостем на Вимпоул-стрит во времена ее счастливой замужней жизни, — пока сохраняется хоть малейшая искра жизни, всегда есть луч надежды, но я боюсь, я думаю, наш друг умирает.
Она посмотрела на него, застыв на несколько секунд, а затем сказала тихо:
— Спасибо, что сказали мне правду.
Она опять вошла в комнату мужа и, забыв в своей печали о том, что ему нужен покой, упала у кровати на колени.
— Моя любовь, моя любовь, — говорила она всхлипывая, — моя потерянная любовь! Неужели не будет мне прощения на небесах за мой грех?
Ее голос, ее скорбь рассеяли завесу бессознательности. Гуттберт открыл глаза и взглянул на нее, она почувствовала, что он узнал ее.
— Флора! — вскрикнул он слабо.
Не было ни удивления, ни радости в этом голосе. Из-за слабости тела и рассудка у него не хватило сил на эмоции.
— Моя любовь, это твоя жена, твоя вернувшаяся жена.
Она вспомнила свои слова, сказанные в саду тем роковым летним вечером, слова ненависти и презрения, острые, как меч, которые нельзя было забыть.
— Мой милый, я была несправедлива и жестока, — говорила, всхлипывая, Флора. — Спасибо Богу, что я смогла посмотреть на все другими глазами. Я должна сказать тебе кое-что, Гуттберт, то, что успокоит тебя. О, моя любовь, вся моя жизнь будет искуплением моего греха.
Он посмотрел на нее затуманенным взором некоторое время, а затем тихо ответил:
— Слишком поздно, моя дорогая. Кувшин разбился у фонтана.
Глава 38
Однажды в добрый час Джарред Гарнер сделал остановку на своему пути к погибели и повернул стопы свои к трудному и тернистому праведному образу жизни, не забывая, конечно, насовсем с блаженных минутах, которые дарует человеку отдых.
Вид своей дочери, сказочно преобразившейся за три года счастливой замужней жизни, мысль о том, что его родная Лу стала леди — всё это весьма сильно повлияло на него.
— А ну это все! — воскликнул он после неожиданного посещения миссис Лейбэн дома на Войси-стрит. — Будь что будет, я не подведу Лу, никакой прощелыга не сможет больше оскорбить ее, назвав отца тунеядцем. Мне вполне хватит тех трех сотен в год, которые мне присылает Лейбэн, буду жить как художник или джентльмен. И первый шаг в этом направлении, — добавил Джарред с некоторой злобой, — будет тем, что я закрою этот тряпичный магазин внизу.
Магазин поношенного белья служил яблоком раздора между миссис Гарнер и сыном. Эта торговля была занятием, против которого решительно бунтовала душа Джарреда. Он ненавидел висящее в окне поношенное белье, подозрительно относился к женщинам, которые приходят сюда для того, чтобы купить или продать что-нибудь. Эта торговля могла, конечно, приносить несколько шиллингов в неделю. Но те слухи, которые ходили об этом магазине, не могли быть скомпенсированы той суммой, которой едва хватало на то, чтобы заплатить молочнику или побаловать себя покупкой какой-нибудь мелочи.
Однажды Джарред спустился вниз в магазин, где с подозрением осмотрел лежащие там вещи, имея весьма щеголеватый, по мнению миссис Гарнер, вид: мягкая голубая газовая рубашка с букетиком из мятых искусственных камелий, пара белых сатиновых туфель, красная вельветовая шляпа, украшенная на вершине искусственным под соболь мехом, которая весьма подходила для наступающей зимы, облачали его.
— Я бы хотел свалить это в кучу и продать, будет выручка фунтов в пять, — размышлял Джарред.
Миссис Гарнер появилась из-за шторки и, увидев сына, разочаровалась. Она только что читала семнадцатый номер «Мабл Мандевилл, или Смертельный ордер герцогини», сидя в углу, укрытая от осенних пронизывающих бризов бархатным пальто и парой висящих на вешалке платьев.
— Ты не можешь иметь что-либо против этой торговли, — сказала она. — У тебя была своя выгода в один фунт семнадцать шиллингов и шесть пенсов от продажи сатинового платья и если бы не те деньги, то мы бы остались без капли воды даже для чая. Сборщик налогов не обладает завидным терпением.
— Все это очень хорошо, мама, но что мы еще получили от этого магазина, кроме фунта и нескольких шиллингов? Полкроны или три шиллинга — это самое большее.
— Но все же помощь, Джарред.
— Возможно, и так, но я думаю, мы обойдемся без такой помощи. Мне всегда не нравилось это занятие и те леди, которые ходят к нам, будь то старые вдовы или кто-либо похуже, а теперь, когда Лу стала самой настоящей леди, я окончательно решил прикрыть эту лавочку. Теперь ты можешь сложить все это в кучу и продать.
— Значит, есть смысл в этом, раз ты так решил, Джарред, — сказала миссис Гарнер печально.
— Конечно, не очень хорошо, когда дело приносит в лучшем случае пятнадцать шиллингов в неделю! — выкрикнул возмущенно Джарред. — Кроме того, мы не лишаемся помещения, я хотел бы переделать эту комнату под гостиную вместо того, чтобы ютиться в той задней комнате. В общем, мама, хотя ты и вряд ли поверишь, я собираюсь начать новую жизнь как художник и честный человек.
— Я очень рада слышать, что ты так говоришь, — ответила миссис Гарнер с ударением на слове «говоришь», — три сотни в год должны быть достаточной суммой для того, чтобы мы могли вполне нормально жить и вести благородное существование.
— Ничего не могу сказать по поводу благородного существования, — сказал с сомнением мистер Гарнер. — Если это означает жить на одной улице со старыми девами и государственными клерками, ходить по утрам в воскресенье в церковь, то это не по мне. Войси-стрит вполне подходит для меня.
Миссис Гарнер печально вздохнула:
— Дело не в Войси-стрит, Джарред, — сказала она, — а в публике, живущей поблизости. Ты никогда не сможешь избежать разных соблазнов, находясь в пяти минутах ходьбы от «Королевской головы».
Джарред презрительно рассмеялся над этими словами.
— Ты полагаешь, что таверны находятся только на Войси-стрит, мама? — спросил он. — Конечно, здесь существует публика определенного поведения, кроме всяких старых дев. Но я действительно хочу порвать с игрой на скачках. У меня не хватает ума для этого. Я никогда не был силен в арифметике. Искусство и математика не очень-то совместимы.
Удовлетворившись своим решением, мистер Гарнер почувствовал, что способен повернуться спиной к своим прошлым увлечением.
Было так приятно чувствовать себя слишком хорошим для подобного рода жизни и списать былые неудачи на необычайную свою гениальность. Никто из его друзей, занимающихся скачками, не поддерживал с ним в дальнейшем хороших отношений. Даже мистер Джобери, самый добрый из мясников, забыл о неуплате Джарредом занятых у него денег в Хэмптоне, сумма, правда, была жалкой и ни один джентльмен никогда бы не снизошел до упоминания о ней. Сундуки мистера Гарнера были наполнены великолепными подарками от Луизы. Однажды он позвал мистера Джобери на семейный обед и передал слуге пять шиллингов, аккуратно завернутых в бумагу, находясь при этом на пороге дома своего приятеля и говоря так, чтобы его можно было услышать в гостиной; он просил передать, что возвращает долг и что был бы весьма обязан посещению его дома мистером Джобери.
Это сообщение, сделанное надменным голосом Джарреда, означало, по существу, разрыв между Джобери и Гарнером. Тремя днями позже мистер Гарнер получил послание, написанное женской рукой, начинающееся комплиментами мистера Джобери и заканчивающееся просьбой вернуть ему другие деньги, которые занимал мистер Гарнер.
Таким образом, избавившись от своего закадычного друга, Джарред почувствовал, что он находится на пути к храму Добродетели. Вид дочери усилил это чувство. Ее грация и очарование вызвали в нем отвращение к собственной жизни, ее неизменная привязанность к нему задела его до глубины души. Он с сожалением вспоминал о том, как мало он сделал для того, чтобы вырастить столь прекрасный цветок, о том, как этот, бедный ребенок рос, подобно Синдерелле, среди грязи и уныния, не имея даже крестной матери, о том, как мало он имел прав на ту любовь, которой она одарила его.
— Я полагаю, ты тайком приехала ко мне, моя девочка, — сказал он дочери тем же вечером.
— Нет, отец, у меня нет никаких секретов от Уолтера, — ответила она мягко. — Мы только вчера в четыре часа прибыли в Лондон. Остановились в Черинг-Кросс на несколько дней перед тем, как начать наше осеннее путешествие, и сразу же после обеда я послала за кэбом и отправилась к вам. Бабушка была так рада видеть меня. Все было как и раньше, за исключением ворчания, — добавила Лу с улыбкой.
— Но я боюсь, что твоему мужу не очень по душе, когда ты приходишь сюда, — ответил задумчиво Джарред.
— Если честно, то он хотел бы сделать так, чтобы мы не встречались. Он не простил тебе, что ты скрывал его все то время, когда он был болен. Уолтер считает, что он сыграл не слишком хорошую роль по отношению к бедной молодой леди — мисс Чемни.
— Что, ну что за глупышка ты, Лу! — воскликнул ее отец с негодованием. — Неужели ты не знаешь, что он бы женился на этой леди, если бы не мое вмешательство. Если бы я не заставил тогда доктора Олливента поверить в то, что он мертв и уже Не вернется, то молодого Лейбэна забрали бы в дом мистера Чемни и за ним бы ухаживала и оберегала его та молодая леди и тогда, выздоровев, он наверняка бы женился на ней, как его обязывал долг. Если бы шанс, данный мне провидением, относился только к моему благополучию, то ты бы никогда не стала женой Уолтера Лейбэна.
— Я знаю, папа, и знание этого принесло мне немало горьких переживаний. Все мое счастье построено, завоевано с помощью ловушки. Я чувствую, что мы как будто специально подстроили западню Уолтеру и что я была самой подлой женщиной, выйдя замуж за него.
— Ты не могла бы выйти замуж за него, если бы он сам не попросил тебя об этом и он не женился бы на тебе, если бы не любил тебя больше всех на свете, — говорил Джарред с возрастающим негодованием. — Но я думаю, ты могла бы быть и благодарна человеку, который спас твоего возлюбленного от помолвки с другой женщиной, который свел тебя и его вместе. Если бы я позволил тебе упустить такую завидную возм