а она снова принялась выжидать. Через ее плечо перегнулся молодой человек, поставил сотню на последние двенадцать номеров, выиграл и ушел.
— Вот человек разумный, — сказал я. Но, когда мы подошли к бару, он стоял там с пивом и сандвичем. — Празднует свои триста франков.
— Не будь такой злюкой, погляди на него. По-моему, это его первая еда за весь день.
Я был не в себе от желания близости с ней и вдруг взорвался, это было глупо: промолчи я, она бы на него больше и не взглянула. Вот так мы сами становимся вершителями своей судьбы. Я сказал:
— Ты бы не обругала меня злюкой, если бы он не был молодой и красивый.
— Послушай, — сказала она удивленно, — я же только... — Губы у нее сжались. — Вот теперь ты и правда злой. Черта с два я перед тобой извинюсь. — Она остановилась и стала смотреть на молодого человека, пока он не поднял к ней свое дурацкое романтическое, голодное лицо. И не уставился на нее. — Да, — сказала она, — он молодой и красивый. — А потом твердым шагом пошла по казино, и я поплелся за ней следом, бормоча себе под нос: «Черт, черт, черт...» Я уже знал, как мы проведем эту ночь.
Мы поднялись в лифте и зашагали по коридору в гостиную, сохраняя гробовое молчание.
— Можешь взять себе большую комнату, — сказала она.
— Нет, возьми ее ты.
— Мне вполне хватит и маленькой. Я не люблю больших комнат.
— Тогда мне надо перенести чемоданы. Они поставили твой в большую комнату.
— Ладно, — сказала она и, уйдя, закрыла за собой дверь, даже не пожелав мне спокойной ночи.
Я обозлился и на нее и на себя.
— Ничего себе брачная ночка, — сказал я громко, пнув свой чемодан. Но тут я вспомнил, что мы еще не женаты, и все, что произошло, показалось мне глупой и обидной тратой времени.
Я надел халат и вышел на балкон. Фасад казино был залит светом; с какой-то дурацкой статуей, сидящей на краю зеленой крыши и поглядывающей на громадный портал и швейцаров, оно выглядело как гибрид румынского дворца и роскошного кинотеатра. В ярком белом сиянии все это казалось выпуклым, будто смотрел через лупу. В гавани яхты были еще освещены, и над холмом Монако вспыхнула ракета. Зрелище было до такого идиотизма романтично, что я готов был заплакать.
— Фейерверк, милый, — произнес голос Кэри, она была у себя на балконе, отгороженная от меня всем пространством гостиной. — Фейерверк. Ну разве нам не везет?
И я понял, что все у нас опять прекрасно.
— Кэри, — сказал я (нам приходилось повышать голос, чтобы слышать друг друга), — прости меня, пожалуйста...
— Как ты думаешь, будет огненное колесо?
— Не удивлюсь, если будет.
— А ты видишь огни в гавани?
— Вижу.
— Как ты думаешь, мистер Дрютер уже приплыл?
— Думаю, что он причалит завтра, в последнюю минуту.
— А мы можем пожениться без него? Он ведь только свидетель, правда, у него мог испортиться мотор или произойти кораблекрушение, он мог попасть в шторм, и мало ли что!
— Думаю, что мы и без него обойдемся.
— Ты уверен, что все там улажено как следует?
— О да, ведь этим занималась мисс Буллен. Завтра в четыре часа.
— Я прямо охрипла от крика, а ты, милый? Перейди на соседний балкон.
Я перешел в гостиную, а оттуда на балкон.
— Наверное, мы будем завтра вместе обедать: я, ты и твой Гом?
— Если он к этому времени появится.
— Вот будет смешно, если он запоздает. Но мне нравится этот отель.
— Нам, думаю, хватит денег дня на два, не больше.
— Мы можем влезть в ужасные долги, — сказала она, но потом добавила: — Правда, это не так интересно, как жить в грехе, невенчанными. Интересно, тот молодой человек в долгах?
— Я бы хотел, чтобы ты о нем забыла.
— Да он же меня ничуть не интересует! Я не люблю молоденьких. У меня, наверное, Эдипов комплекс.
— Ну, знаешь, Кэри, я не такой уж старик!
— Нет, такой, — сказала она. — Половая зрелость наступает в четырнадцать лет.
— Тогда через пятнадцать лет после сегодняшней ночи ты можешь стать бабушкой.
— Сегодняшней? — нервно спросила она и сразу замолчала. В небе огнями взрывался фейерверк.
— Вот твое огненное колесо, — сказал я.
Она повернулась и как-то невесело на него поглядела.
— О чем ты думаешь, Кэри?
— Странно, — сказала она. — Мы теперь будем вместе годы, и годы, и годы. Милый, как по-твоему, у нас будет о чем разговаривать?
— Нам вовсе не надо все время разговаривать.
— Я же спрашиваю серьезно. У нас есть хоть что-нибудь общее? Я ведь не способна к математике. И не понимаю поэзии. А ты понимаешь.
— Тебе и не надо ее понимать, ты сама — поэзия.
— Нет, правда, я говорю серьезно.
— Мы еще не выговорились, а ведь только и делаем, что разговариваем.
— Какой ужас, если мы превратимся в семейную пару. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Ты со своей газетой. Я — с вязаньем.
— Ты же не умеешь вязать.
— Тогда я раскладываю пасьянс. Или слушаю радио. Смотрю телевизор. У нас никогда не будет телевизора, ладно?
— Никогда.
Ракеты гасли в небе, наступила долгая пауза; я отвернулся и перестал глядеть на огни в гавани. Кэри сидела на корточках на балконе, прижавшись головой к перилам, и крепко спала. Когда я туда перегнулся, я смог дотронуться до ее волос. Она сразу же проснулась.
— Вот глупость! Я задремала.
— Пора спать.
— Но я совсем, совсем не устала.
— Ты же говорила, что устала.
— Это от свежего воздуха. На свежем воздухе так приятно.
— Тогда иди ко мне на балкон.
— Можно? Как ты думаешь, можно? — с сожалением спросила она.
— Зачем нам два балкона?
— Незачем.
— Иди сюда.
— Я перелезу.
— Не смей. А вдруг...
— Не спорь. Я уже тут.
Когда пришли убирать, наверняка решили, что мы сумасшедшие: три кровати на двоих — и ни на одной из них не спали.
7
После завтрака мы взяли такси и поехали в мэрию; я хотел удостовериться, не совершила ли мисс Буллен какой-нибудь промашки, но там все было договорено: свадьба должна состояться ровно в четыре часа. Нас попросили не опаздывать, потому что на 4.30 назначено другое венчание.
— Давай сходим в казино? — предложил я Кэри. — Теперь, когда все улажено, мы можем истратить даже тысячу франков.
— Раньше осмотрим гавань, поглядим, не приплыл ли он.
Мы спустились по лестнице, которая была похожа на Монмартр, только здесь все было кремовое, чистое, сверкающее и новое, а не серое, историческое, древнее. Повсюду тебе напоминали о казино: в книжных лавках продавали конверты с системами — «2500 франков — гарантия выигрыша еженедельно»; в игрушечных магазинах торговали маленькими рулетками; в табачных — пепельницами в виде колеса и даже в магазинах дамского платья — шарфами, украшенными номерами и надписями «чет», «нечет», «красное» и «черное».
В гавани стояло с десяток яхт, три под английским флагом, но ни одна из них не была «Чайкой» Дрютера.
— Какой ужас, если он забыл, — сказала Кэри.
— Мисс Буллен ни за что не даст ему забыть. Наверное, он выгружает пассажиров в Ницце. Однако вчера вечером ты же хотела, чтобы он опоздал.
— Да, но сегодня утром это меня пугает. Может, нам все-таки не играть в казино, — на всякий случай?
— Давай пойдем на компромисс, — сказал я. — Рискнем на триста франков. Нельзя же уехать из Монако, ни разу не сыграв.
Мы довольно долго пробыли в «кухне», прежде чем включились в игру. Это было благопристойное время дня: туристы отсутствовали, Salle Privée[4] был закрыт и вокруг столов сидели одни ветераны. У всех у них был такой вид, будто пообедать они смогут, только выиграв. Работа у них была долгая, трудная, скучная, — чашка кофе, а потом работа до обеда, если их система приносила удачу и они могли позволить себе заплатить за обед. Кэри засмеялась, я уже не помню, по какому поводу, и старик со старухой в противоположных концах стола подняли головы и неподвижно на нее уставились. Их возмутило наше легкомыслие; для них рулетка вовсе не была игрой. Даже если система срабатывала, какого каторжного труда стоило выигрывать по 2500 франков в неделю. Вооруженные своими блокнотами и схемами, они не полагались на случайности, однако случай то и дело вторгался в игру и уносил их фишки.
— Давай сыграем, милый. — Кэри поставила все триста франков на номер, соответствующий числу ее лет, и скрестила на счастье пальцы. Я был осторожнее: поставил одну фишку на тот же номер, что и она, а две другие — на «черное» и «нечет». Оба мы проиграли ставки на ее возраст, но я выиграл на две остальные.
— Ты выиграл целое состояние? Какая умница.
— Выиграл двести и проиграл сто.
— Хорошо, тогда выпей кофе. Ведь говорят же, что, выиграв, надо сразу кончать игру.
— Но мы же не выиграли. Мы проиграли четыре шиллинга.
— Ты же выиграл!
Когда мы пили кофе, я сказал:
— Знаешь, я для смеха все же куплю систему. Мне интересно, как они тебя уговаривают...
— Если кто-нибудь может выдумать настоящую систему, то это только ты!
— Ее можно придумать, если бы не предельные ставки, но при этом надо быть миллионером.
— Ты же не станешь ее придумывать, верно? Приятно дня два делать вид, будто ты богат, но если бы это было правдой — вот уж никакого удовольствия! Посмотри на тех, кто живет в нашем отеле, — они ведь богатые. Женщины с поднятой на лице кожей, крашеными волосами и противными собачонками. — Она добавила с присущим ей проблеском опасной мудрости: — Когда ты богат, то начинаешь ужасно бояться старости.
— Ну, когда ты беден, страхи бывают посерьезнее.
— К ним мы привыкли. Давай, милый, сходим, еще раз поглядим на гавань. Скоро второй завтрак. Может, мистер Дрютер уже приплыл. А тут... Мне ужасно тут не нравится.
Мы прислонились к бельведеру и стали смотреть вниз, на гавань, — там все оставалось по-прежнему. Море очень голубое и очень спокойное, нам был слышен голос рулевого с восьмерки, — он отчетливо разносился по водной глади, достигая наших ушей. Очень далеко, за соседним мысом, виднелся белый кораблик, он был меньше целлулоидной игрушки в детской ванночке.