ГЛАВА XIX ВТОРИЧНЫЕ ПОЛОВЫЕ ПРИЗНАКИ ЧЕЛОВЕКА .
Различия между мужчиной и женщиной. — Причины таких различий и некоторых признаков, общих обоим полам. — Закон боя. — Различия в умственных способностях и голосе. — О влиянии красоты при заключении браков в человеческом роде. — Внимание, обращаемое дикарями на украшения. — Их понятия о женской красоте. — Стремление преувеличивать каждую природную особенность.
У человека различия между полами сильнее, чем у большинства четвероруких, но не так велики, как у некоторых видов последних, например, у мандрила. Мужчина вообще значительно больше ростом, тяжелее и сильнее женщины, отличается более широкими плечами и более развитыми мышцами. Вследствие соотношения, существующего между развитием мышц и выступанием бровных областей[1079], надбровные дуги обыкновенно выдаются у мужчины более, чем у женщины. Его тело и в особенности лицо гуще покрыто волосами, а голос отличается другим тоном и большей силой. Говорят, что у некоторых племен женщины отличаются слегка от мужчин по цвету кожи. Так, например, Швейнфурт, говоря о женщине из племени негров монбутту, обитающих во внутренней Африке в нескольких градусах к северу от экватора, замечает: «Как и у всех женщин ее племени, цвет ее кожи был в некоторой мере более светлым, чем у ее мужа, несколько напоминая цвет полуподжаренного кофе»[1080]. Так как женщины работают на полях, притом без всякой одежды, то нельзя предполагать, что это различие в окраске мужчин и женщин происходит оттого, что последние менее подвергаются действию климатических факторов. У европейцев женщины, по-видимому, окрашены светлее мужчин, в чем можно убедиться, когда оба пола подвергались одинаковым внешним влияниям.
Мужчина храбрее, воинственнее и энергичнее женщины и обладает более изобретательным умом. Его мозг абсолютно больше, но больше ли он относительно, то есть соразмерно большей величине тела мужчины, в этом не могли еще окончательно убедиться. У женщины лицо круглее, челюсти и основная часть черепа меньше, контуры тела вообще круглее и частично более выдающиеся, а таз шире, чем у мужчины[1081]. Но последнюю особенность можно считать скорее первичным, чем вторичным половым признаком. Женщина достигает половой зрелости в более раннем возрасте, нежели мужчина.
Как у животных всех классов, так и у человека отличительные признаки мужского тела не развиваются вполне до достижения возмужалости, а в случае кастрации не появляются вовсе. Борода, например, вторичный половой признак, и дети мужского пола бывают безбородыми, хотя с раннего возраста имеют густые волосы на голове. Передача мужских признаков одному мужскому полу зависит, вероятно, от довольно позднего появления последовательных видоизменений, путем которых мужчина достиг своих отличительных особенностей. Мальчики и девочки близко походят друг на друга в раннем возрасте, подобно детенышам столь многих других животных, у которых взрослые самцы отличаются от самок; они тоже походят на взрослую женщину более, чем на взрослого мужчину. Женщина, однако, принимает под конец некоторые отличительные признаки, и по форме черепа занимает, как говорят, середину между ребенком и мужчиной[1082]. Далее, подобно тому, как у животных детеныши близкородственных, но самостоятельных видов не отличаются друг от друга даже приблизительно в такой степени, как взрослые, так и дети различных человеческих рас представляют менее резкие различия, чем их родители. Некоторые уверяли даже, что расовые различия незаметны на детском черепе[1083]. Что касается окраски, то новорожденный негритенок бывает красновато-коричневого цвета, переходящего вскоре в аспидно-серый. Черный цвет развивается в Судане по прошествии года, а в Египте не раньше трехлетнего возраста. Глаза негритенка бывают сначала голубые, а волосы скорее каштановые, чем черные, и вьются только на концах. Дети австралийцев при рождении желтовато-коричневые и темнеют со временем. У парагвайских гуаранов они беловато-желтые, но через несколько недель приобретают уже желтовато-коричневый цвет своих родителей. Подобные же наблюдения были сделаны и в других частях Америки[1084].
Я перечислил предыдущие, всем известные различия между мужским и женским полом у человека, потому что они поразительно тождественны с различиями, существующими у четвероруких. У этих животных самка достигает половой зрелости раньше самца; по крайней мере, это положительно известно относительно Cebus azarae[1085]. У большинства видов самцы крупнее и гораздо сильнее самок, чему горилла служит общеизвестным примером. Даже в столь маловажной особенности, как большее развитие надбровных дуг, самцы некоторых обезьян отличаются от самок[1086], приближаясь в этом отношении к людям. У гориллы и некоторых других обезьян череп взрослого самца имеет резко выраженный сагиттальный гребень, которого нет у самки. Эккер нашел следы подобного же различия между обоими полами у австралийцев[1087]. Когда у обезьян существует различие в голосе, голос самца все же бывает сильнее. Мы видели, что самцы многих обезьян снабжены хорошо развитой бородой, а у самок последней не бывает, или же она гораздо меньше. Неизвестны случаи, когда бы у обезьяны борода, бакенбарды и усы были у самки больше, чем у самца. Даже в окраске бороды существует любопытный параллелизм между человеком и четверорукими; именно, когда у человека борода отличается по цвету от волос на голове, как это часто случается, она, насколько я знаю, всегда бывает светлее и часто имеет рыжеватый оттенок. Я наблюдал это в Англии, но два джентльмена недавно написали мне, что они в этом отношении составляют исключение из правила. Один из них объясняет этот факт резким различием в цвете волос у предков его со стороны отца и со стороны матери. Оба они давно знали об этой особенности (одного них часто подозревали в том, не красит ли он свою бороду) и потом обращали на нее внимание у других людей; они убеждены, что исключения очень редки. Доктор Гукер, обращавший по моей просьбе внимание на эту маловажную особенность в России, не нашел ни одного исключения из этого правила. В Калькутте мистер Дж. Скотт, служащий при тамошнем Ботаническом саде, наблюдал разнообразные расы людей, встречаемые там, равно как и в других частях Индии, именно две расы из Сиккима, ботеев, индусов, бирманцев и китайцев. Хотя большинство этих рас имеет очень мало волос на лице, он, однако, находил постоянно, что, если существовало какое-либо различие в окраске между волосами на голове и бородой, последняя имела более светлый оттенок. У обезьян, как уже было сказано, борода часто отличается поразительным образом по своей окраске от волос головы, и в этих случаях она постоянно светлее, иногда же бывает совершенно белая, иногда желтая или рыжеватая[1088].
Что касается общей волосатости тела, то у женщин всех рас волосы менее обильны, чем у мужчин, и у некоторых немногих четвероруких нижняя поверхность тела самок покрыта более редкими волосами, чем у самцов[1089]. Наконец, самцы обезьян, подобно мужчинам, смелее и воинственнее самок. Они предводительствуют в стаде и в случае опасности выходят вперед. Отсюда мы видим, как велик параллелизм между половыми различиями у человека и четвероруких. Впрочем, у небольшого числа видов, например, у некоторых павианов, гориллы, орангутанга, различие между полами по величине клыков, густоте и цвету волос и в особенности по цвету голых мест кожи гораздо резче, чем у человека. Вторичные половые признаки человека все крайне изменчивы, даже в пределах одной расы, и весьма различны у отдельных рас. Эти два правила вообще верны для всего животного царства. По превосходным наблюдениям, сделанным на борту «Новары»[1090], австралийцы превосходили своих женщин по росту только на 65 мм, тогда как у яванцев различие роста равнялось 218 мм; следовательно, у последней расы различие в росте между полами почти втрое больше, чем у первой. Многочисленные и весьма тщательные измерения других рас относительно размеров тела, окружности шеи и груди, длины спинного хребта и рук почти все показали, что мужчины отличаются между собой гораздо более женщин. Из этого факта можно заключить по отношению к перечисленным признакам, что с того времени, как расы уклонились от общего первоначального корня, изменениям должен был подвергаться преимущественно мужчина.
Развитие бороды и волос на теле чрезвычайно неодинаково у людей, принадлежащих к различным расам и даже к различным племенам или семействам одной расы. Мы, европейцы, можем убедиться в этом на нас самих. На острове Св. Кильда, по Мартину[1091], у мужчин не развиваются их весьма жидкие бороды до тридцатилетнего возраста и позже, и даже тогда бороды их чрезвычайно редки. На европейско-азиатском материке бороды преобладают еще до пределов Индии включительно, хотя у цейлонцев их часто не бывает, как было замечено в древние времена Диодором[1092]. Восточнее Индии бороды исчезают, например, у сиамцев, малайцев, калмыков, китайцев и японцев. Несмотря на это, айны[1093], живущие на самых северных островах японского архипелага, превосходят всех других людей на свете по обилию волос. Негры имеют жидкие бороды или совсем не имеют бороды; у них также не бывает бакенбард; у обоих полов на теле нет обычных тонких волосков[1094]. С другой стороны, папуасы на Малайском архипелаге, которые почти так же черны, как негры, обладают густыми бородами[1095]. На Тихом океане обитатели архипелага Фиджи отличаются большими, густыми бородами, между тем как обитатели недалеких от предыдущего архипелагов Тонга и Самоа безбороды; впрочем, эти люди принадлежат к различным расам. В Эллисской группе все жители принадлежат к одной и той же расе; между тем, на одном только острове, именно Nunemaya «мужчины отличаются великолепными бородами», на прочих же островах «у них обыкновенно около дюжины торчащих там и сям волосков вместо бороды»[1096].
На всем обширном американском континенте мужчин можно назвать безбородыми, но почти у всех племен появляются иногда немногочисленные короткие волосы на лице, особенно в старости. Относительно племен Северной Америки Кетлин полагает, что на двадцать мужчин восемнадцать от природы совершенно лишены бороды, но что случается иногда встретить мужчин, пренебрегших вырвать волосы при достижении возмужалости, с мягкой бородой в дюйм или два длиною. Парагвайские гуараны отличаются от всех соседних племен тем, что имеют большие бороды и даже немного волос на теле, но у них нет бакенбард[1097]. Я слышал от мистера Д. Форбса, обратившего особенное внимание на этот предмет, что аймары и квинхуа в Кордильерах замечательно бедны волосами, но в старости у них появляется иногда немного волос на подбородке. В этих двух племенах у мужчин очень мало волос на различных частях тела, где они растут густо у европейцев, а женщины вовсе не имеют волос на соответственных частях. Между тем, волосы на голове достигают чрезвычайной длины у обоих полов и иногда спускаются почти до земли; то же повторяется у некоторых из северо-американских племен. По обилию волос и общему складу тела между полами американских туземцев меньше различий, чем у большинства других человеческих рас[1098]. Аналогичные факты замечаются у некоторых близкородственных обезьян; так, у шимпанзе оба пола отличаются не в такой степени, как у гориллы или орангутанга[1099].
В предыдущих главах мы видели, что у млекопитающих, птиц, рыб, насекомых и так далее многие признаки, которые, как всё заставляет думать, были первоначально приобретены путем полового отбора одним только полом, затем были переданы по наследству и другому полу. Так как же форма передачи, по-видимому, преобладала в значительной степени и у человека, то мы избегнем многих излишних повторений, если посмотрим происхождение признаков, свойственных одному мужскому полу, вместе с некоторыми другими особенностями, свойственными обоим полам.
ЗАКОН БОЯ.
У дикарей, например, у австралийцев, женщины служат постоянным поводом для раздоров между членами одного племени и между различными племенами. То же было, вероятно, и в давние времена:
«nam fuit ante Helenam mulier teterrima belli causa».
[«уже и до Елены самая мерзкая из женщин была причиной войны»]. У некоторых северо американских индейцев соперничество приведено даже в систему. Как замечает превосходный наблюдатель Хирн[1100]: «В этом народе всегда существовал обычай между мужчинами драться за каждую женщину, которая им нравилась, причем, конечно, награда доставалась более сильному. Слабому человеку, если только он не отличный охотник и не особенно любим, никогда не позволят взять жену, которую более сильный считает достойной внимания. Обычай этот распространен во всех племенах и возбуждает сильный дух соревнования в молодежи, которая при всех случаях с самого детства пробует свою силу и искусство в борьбе». У гуанов Южной Америки, по словам Азары, мужчины редко женятся до двадцати лет и больше, потому что ранее этого возраста-они не в силах победить своих соперников. Можно привести много подобных фактов, но даже если бы мы не имели положительных доказательств в этом отношении, то, по аналогии с высшими четверорукими[1101], могли бы быть уверены, что закон боя преобладал у человека в раннюю пору его развития. Случайное появление в настоящее время клыков, выдающихся над другими зубами, вместе со следами диастемы, или свободного промежутка, для помещения клыка противоположной челюсти, представляет, по всей вероятности, случай возврата к прежнему состоянию, когда родоначальники человека были снабжены этим оружием подобно столь многим самцам теперешних четвероруких. В одной из предыдущих глав было замечено, что по мере того, как человек принимал мало-помалу вертикальное положение и употреблял свои руки для борьбы при помощи камней и палок, равно как и для других целей, он должен был все менее и менее упражнять свои челюсти и зубы. Челюсти вместе с их мышцами должны были постепенно уменьшаться вследствие неупражнения, как должны были уменьшаться и зубы, на основании еще не вполне понятных принципов корреляции и экономии роста; в самом деле, мы видим всюду, что части, которые долго не употреблялись в дело, уменьшаются в размерах. Такими постепенными ступенями исчезло, наконец, у человека первоначальное неравенство между челюстями и зубами обоих полов. Случай этот почти параллелен с тем, что мы видим у многих самцов жвачных, у которых клыки остались в форме слабых рудиментов или совсем исчезли, по-видимому, вследствие развития рогов. Так как значительное различие между черепами обоих полов у гориллы и орангутанга стоит в тесном отношении с развитием громадных клыков у самцов, то мы можем заключить, что уменьшение челюстей и зубов у древних родоначальников человека привело к весьма резкому и благоприятному изменению в его наружности.
Едва ли можно сомневаться, что больший рост и сила мужчины сравнительно с женщиной, вместе с его более широкими плечами и более развитыми мышцами, резкими очертаниями тела, большей храбростью и воинственностью, обязаны своим происхождением главным образом унаследованию их от самцов его полу человеческих предков. Особенности эти должны были сохраниться или даже развиться в течение долгих веков, когда человек оставался еще в диком состоянии, вследствие того, что самые смелые и сильные мужчины имели постоянно наибольший успех в общей борьбе за жизнь и в их соперничестве из-за женщин. Успех этот давал им возможность оставить более многочисленное потомство, чем их менее благоприятствуемым собратьям. Неправдоподобно, чтобы большая сила мужчины была приобретена первоначально как наследственный результат более тяжелых трудов, которые пришлись на его долю для поддержания собственной жизни и жизни семьи потому что у всех диких народов женщины принуждены исполнять, пс крайней мере, столь же трудную работу, как и мужчины. У цивилизованных народов вопрос об обладании женщинами давно уже перестал решаться шансами битвы, но, с другой стороны, мужчины, как общее правило, принуждены работать более напряженно, чем женщины, для поддержания обоюдного существования; таким образом, перевес в силе должен был сохраниться на их стороне.
РАЗЛИЧИЕ В УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЯХ МЕЖДУ ОБОИМИ ПОЛАМИ.
Относительно различий этого рода между мужчиной и женщиной половой отбор играл, вероятно, чрезвычайно важную роль. Я знаю, что некоторые авторы сомневаются в существовании такого врожденного различия между полами, но оно, по крайней мере, вероятно на основании аналогии с низшими животными, представляющими другие вторичные половые признаки. Никто не станет оспаривать, что бык отличается по своему нраву от коровы, кабан от дикой свиньи, жеребец от кобылы и, как хорошо известно содержателям зверинцев, самцы больших обезьян — от самок. Женщина, по-видимому, отличается от мужчины по своим психическим наклонностям, преимущественно по большей нежности и меньшему эгоизму. Это верно даже относительно дикарей, как показывает известный эпизод из путешествия Мунго-Парка и, кроме того, наблюдения многих других путешественников. Женщина, в силу материнского инстинкта, выказывает эти качества в отношении свой детей с изумительной силой; поэтому весьма естественно, что она должна часто распространять их и на других близких людей. Мужчина выступает как соперник других мужчин; он находит удовольствие в соревновании, которое ведет к честолюбию, а последнее, в свою очередь, легко переходит в эгоизм. Эти свойства оказываются его природным и неблагоприятным наследственным достоянием. Общепризнанно, что у женщины способность интуиции, быстрое восприятие и, может быть, даже подражание выражены резче, чем у мужчин, но, по крайней мере, некоторые из этих свойств характеризуют низшие расы, а следовательно — прошлое или низшее состояние цивилизации.
Главное различие в умственных способностях обоих полов проявляется в том, что мужчина во всем, за что он берется, достигает совершенства, недостижимого для женщины. Это проявляется как в области глубокой мысли, разума или воображения, так и в вещах, требующих простого употребления органов чувств и рук. Если составить два списка мужчин и женщин, наиболее замечательных в поэзии, живописи, скульптуре, музыке (как в отношении композиции, так и исполнения), в истории, науках и философии, поставив с полдюжины имен в каждом, то эти списки, конечно, не выдержат сравнения. Мы можем, далее, заключить, на основании закона уклонений от среднего уровня, столь превосходно изложенного мистером Гальтоном в его сочинении «Hereditary Genius», что так как мужчины обладают положительным превосходством над женщинами во многих отношениях, то и средний уровень умственных способностей у мужчины должен быть выше, чем у женщины.
У полу человеческих прародителей человека и у дикарей в течение многих поколений происходила борьба между мужчинами за обладание женщинами. Но одной физической силы и роста было бы недостаточно для победы, если бы эти качества не были соединены с храбростью, настойчивостью и энергией. У общественных животных молодые самцы должны выдержать большое соперничество, прежде чем добудут себе самку, а старые самцы принуждены много раз возобновлять поединки для удержания своих самок. Они должны также, если говорить о человеческом роде, защищать своих жен, а также и детей от разного рода неприятелей и охотиться для общего пропитания. Но для того, чтобы избегать неприятелей или успешно нападать на них, для того, чтобы ловить диких животных, выделывать оружие, необходима помощь высших умственных способностей, именно — наблюдательности, рассудка, изобретательности и воображения. Таким образом, эти разнообразные способности должны были находиться в постоянном испытании и подвергаться отбору в период возмужалости; кроме того, они должны были усиливаться вследствие упражнения в тот же период жизни. Следовательно, на основании часто упоминаемого нами принципа, мы должны ожидать, что эти способности будут, по крайней мере, стремиться переходить преимущественно к мужским потомкам в соответствующее время периода возмужалости.
Возьмем случай конкуренции между двумя мужчинами или мужчиной и женщиной, причем оба обладают всеми умственными способностями в одинаковой степени совершенства, с тем только исключением, что один из соперников наделен большей энергией, настойчивостью и смелостью. Последний непременно достигнет большего совершенства, каков бы ни был предмет соревнования, и получит перевес[1102]. Его можно было бы назвать гениальным, потому что, по словам одного великого авторитета, гениальность есть результат терпения; а терпение в этом смысле, конечно, обозначает ни перед чем не отступающую непреклонную настойчивость. Тем не менее, такое определение гениальности, по-видимому, неудовлетворительно, потому что без участия высших способностей — воображения и ума нельзя добиться выдающегося успеха в очень многих предметах. Эти же способности, равно как и предыдущие, развились у мужчины частью путем полового отбора, то есть путем борьбы между соперничающими мужчинами, частью — путем естественного отбора, то есть успеха в общей борьбе за жизнь. А так как в обоих случаях борьба происходила в зрелом возрасте, то приобретенные эти путем особенности должны были передаваться мужним потомкам полнее, чем женским. Явление это поразительным образом согласуется с воззрением на изменение и укрепление многих наших умственных способностей чрез посредство полового отбора: во-первых, способности эти подвергаются значительным "изменениям в период достижения половой зрелости[1103], а во-вторых, у скопцов они остаются в течение всей жизни на более низкой ступени развития. Отсюда развилось в конце концов превосходство мужчины над женщиной. В самом деле, хорошо, что закон одинаковой наследственной передачи признаков обоим полам преобладает у всех млекопитающих, — иначе, мужчина, вероятно, превосходил бы женщину по умственным дарованиям настолько же, насколько павлин превосходит паву по красоте оперения.
Не нужно забывать, что стремление признаков, приобретенных в позднюю пору жизни тем или другим полом, передаваться тому же полу в соответствующем возрасте и стремление признаков, приобретенных в юности, передаваться обоим полам, хотя и представляют общие правила, но имеют и свои исключения. Будь эти правила верны для всех случаев, мы могли бы заключить (но я здесь выхожу уже за пределы моей задачи), что наследственные результаты первоначального воспитания мальчиков и девочек должны передаваться в одинаковой степени обоим полам, так что теперешнее неравенство между полами в умственных способностях не может быть сглажено одинаковым способом первоначального воспитания, как оно и не могло быть обусловлено неравенством первоначального воспитания. Для того, чтобы женщина достигла одного уровня с мужчиной, ей следовало бы, приблизительно в зрелой возрасте, развивать в себе энергию и настойчивость и упражнять до высшей степени разум и воображение; в таком случае она, вероятно, передала бы эти качества преимущественно своим взрослым дочерями Но вся масса женщин могла бы, конечно, подняться [в своем умственном уровне] только в том случае, если бы в течение многих поколений женщины, отличавшиеся такими выдающимися достоинствами, вступали в брак и производили большее число потомков, чем другие женщины. Но, как уже было замечено выше относительно физической силы, хотя между мужчинами не происходит теперь борьбы из-за обладания женами, и эта форма отбора отжила свое время, они, тем не менее, должны выдерживать в зрелые годы ожесточенную борьбу для поддержания себя и своих семейств. Это же обстоятельство должно вести к поддержанию или даже к усилению их умственных способностей и, как неминуемое следствие, к сохранению ныне существующего неравенства между полами[1104].
ГОЛОС И МУЗЫКАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ.
У некоторых видов четвероруких существует большое различие между взрослыми особями обоих полов в силе голоса и развитии голосовых органов, и мужчина, по-видимому, наследовал это различие от своих древних прародителей. Его голосовые связки приблизительно на одну треть длиннее, чем у женщины или у мальчиков; кастрация оказывает на него такое же влияние, как и на низших животных, потому что она «останавливает развитие щитовидного хряща и так далее, которое сопровождает удлинение связок»[1105]. Относительно причин различия между полами мне не остается ничего прибавить к замечанию, сделанному в последней главе, о вероятных результатах продолжительного упражнения голосовых органов у самца под влиянием возбуждения, вызванного любовью, яростью и ревностью. По мнению сэра Дункана Джибба[1106], голос и форма гортани различаются у различных человеческих рас; но у татар, китайцев и так далее голос мужчин не отличается, как говорят, от голоса женщин настолько, как у большинства других рас.
Хотя способность и наклонность к пению и музыке и не составляют полового признака у человека, они не могут быть оставлены здесь без внимания. Звуки, издаваемые животными всех родов, служат, правда, различным целям, но существуют сильные доводы в пользу того, что первоначальное употребление голосовых органов и их усовершенствование стояло в связи с размножением видов. Насекомые и некоторые из пауков суть самые низшие из животных, которые произвольно издают какие-либо звуки. Это совершается у них обыкновенно с помощью превосходно устроенных органов стрекотания, встречающихся часто исключительно у самцов. Звуки, производимые таким образом, состоят, мне кажется, во всех случаях из одной и той же ноты, повторяемой ритмически[1107], и бывают иногда приятны даже для человеческого уха. Их главная и в некоторых случаях исключительная задача заключается в том, чтобы призывать или пленять особей другого пола.
У рыб звуки издаются, как говорят, в некоторых случаях только самцами в период размножения. Все позвоночные, дышащие воздухом, по необходимости обладают для вдыхания и выдыхания воздуха аппаратом с трубкой, способной закрываться, на одном конце. Следовательно, когда первобытные члены этого класса были сильно возбуждены и их мышцы сильно сокращались, они должны были, по всей вероятности, издавать бесцельные звуки, но эти звуки, если они каким-либо образом оказывались полезными, могли легко быть видоизменены или усилены путем сохранения изменений, наиболее приспособленных к цели. Земноводные — это низшие из позвоночных, дышащих воздухом, и многие из них, именно лягушки и жабы, обладают голосовыми органами, находящимися в беспрерывной деятельности в период размножения и весьма часто развитыми гораздо более у самца, чем у самки. У черепахи только самец производит звуки и то лишь в период любви; самцы-аллигаторы кричат или ревут в эту же пору. Всякому известно, в каких обширных размерах птицы употребляют свои голосовые органы как средство ухаживания, а некоторые виды их способны также производить [звуки], которые можно назвать инструментальной музыкой.
В классе млекопитающих, который интересует нас здесь по-преимуществу, самцы почти всех видов употребляют свои голоса в период размножения более, чем во всякое другое время, а некоторые совершенно безгласны вне этой поры. У других видов оба пола или одни самки употребляют свои голоса для любовного призыва. Ввиду этих фактов и того, что голосовые органы некоторых четвероногих развиты гораздо более у самца, нежели у самки, притом постоянно или временно в период размножения, и, далее, ввиду того, что у большинства низших классов звуки, издаваемые самцом, служат не только зовом, и средством возбуждать или привлекать самок, нужно удивляться каким образом у нас до сих пор нет еще положительных доказательств употребления этих органов самцами млекопитающих с целью очаровывать самок. Американский Mycetes саrауа представляет, может быть исключение, как и одна из обезьян, родственная человеку, именно Hylobates agilis. Последняя обезьяна обладает чрезвычайно громким музыкальным голосом. Мистер Уотергаус говорит[1108]: «Мне казалось, в восходящей и нисходящей гамме интервалы были всегда настоящими полутонами, и я уверен, что высшая нота была действительно октавой по отношению к низшей. Эти звуки по своему характеру очень музыкальны, и я не сомневаюсь, что хороший скрипач мог бы дать возможно верное понятие о музыкальном произведении гиббона, за исключением силы звука». Затем мистер Уотергаус приводит ноты. Профессор Оуэн, также знающий музыку, подтверждает предыдущее замечание и указывает, хотя и ошибочно, что этот гиббон «лишь один из всех млекопитающих может считаться поющим». Он кажется сильно взволнованным после исполнения этой музыки. К сожалению, никогда не удавалось наблюдать с точностью его нравов в естественном состоянии, но, по аналогии с другими животными, весьма вероятно, что он использует свои музыкальные способности преимущественно в период ухаживания.
Гиббон — это не единственный вид из всего рода, умеющий петь, ибо мой сын, Френсис Дарвин, слушал со вниманием, как Н. leucis пел в Зоологическом саду песню, состоявшую из трех явно музыкальных нот, с правильными музыкальными интервалами. Еще замечательнее, что некоторые грызуны издают музыкальные звуки. Много упоминалось о поющих мышах, которых даже показывали, хотя все в этом случае подозревали обман. Но, наконец, мы получили ясное указание от известного наблюдателя С. Локвуда[1109], который говорит о музыкальных способностях одного американского вида, Hesperomys gnatus, принадлежащего к роду, отличному от нашей английской мыши. Маленькое животное это жило в неволе, и музыкальное исполнение слышали неоднократно. В одной из двух его главных песен «последний музыкальный такт растягивался на два и на три; по временам голос переходил от C-dur и D-dur к С и D, колебался некоторое время трелью на этих двух нотах и снова быстро возвышался до С и D-dur. Разница между полутонами была резко выражена, так что хорошее ухо легко могло это уловить». Мистер Локвуд приводит обе песни в нотах и прибавляет, хотя эта маленькая мышь «не соблюдала тактов, однако держалась ключа В (дубль-бемоль) и строго в мажорном тоне... Ее нежный ясный голосок спускался на октаву со всей возможной точностью и затем при обратном подъеме восходил быстрой трелью до С и D-dur». Один критик спрашивал, каким образом человеческое ухо (ему следовало бы прибавить: и ухо других животных) могло путем отбора учиться разбирать музыкальные ноты. Но вопрос этот свидетельствует о некотором непонимании им предмета. Шум есть ощущение, проистекающее от сочетания нескольких «простых колебаний» воздуха различных периодов, из которых каждое повторяется столь часто, что отдельно не может быть уловлено ухом. Шум тем только и отличается от музыкального звука, что ему недостает продолжительности однородных колебаний и гармонического сочетания тонов между собой. Таким образом, ухо, способное воспринимать негармонические звуки — а большое значение этой способности для всех животных признается всеми, — должно обладать чувствительностью и в отношении к музыкальным звукам. Мы имеем доказательства существования такой способности у самых низко организованных животных; так, ракообразные снабжены слуховыми волосками различной длины, которые отвечают колебаниями на музыкальные звуки определенной высоты[1110]. Выше было указано, что подобные же наблюдения были сделаны над волосками на антеннах комаров. Добросовестные наблюдатели утверждают положительно, что пауки привлекаются музыкой. Известно, далее, что собаки воют при некоторых звуках[1111]. Тюлени, видимо, любят музыку, и этим пристрастием, которое «было хорошо известно древним, часто пользуются современные охотники»[1112].
Поэтому, что касается простого восприятия музыкальных нот, то оно свойственно не только человеку, но, по-видимому, и всякому другому животному. Гельмгольц разъяснил, исходя из физиологических принципов, почему гармония приятна, а дисгармония неприятна человеческому уху; но это мало касается нашего исследования, ибо музыка, основанная на гармонии, есть позднейшее изобретение. Нас занимает более мелодия, и здесь опять становится понятным, на основании разъяснений Гельмгольца, почему вошли в употребление ноты нашей музыкальной шкалы. Ухо разлагает все звуки на составляющие их «простые колебания», хотя мы и не осознаем этого процесса анализа. В музыкальной ноте преобладающим является обыкновенно самый низкий тон; остальные, менее явственные, представляют октаву, дуодециму, вторую октаву и так далее, то есть гармоничные тоны к основному. В состав любых двух нот нашей шкалы входит несколько общих обертонов. Вполне ясно поэтому, что в случае, когда животное желает петь непременно одну и ту же песню, оно будет последовательно выводить те ноты, которые имеют много общих обертонов, то есть оно будет выбирать для своей песни ноты, принадлежащие к нашей музыкальной шкале.
Но если нас спросят, далее, почему музыкальные тоны при известной последовательности и ритме доставляют человеку и другим животным удовольствие, то мы в состоянии объяснить это так же мало, как и то, почему приятны различные запахи и вкусовые ощущения. Что звуки эти в какой-то мере приятны слуху животных, мы можем заключить из того, что они издаются в период ухаживания многими насекомыми, пауками, рыбами, земноводными и птицами, ибо если бы самки не умели ценить их, если бы эти звуки не возбуждали и не очаровывали их, то настойчивые усилия самцов и сложные органы, развитые часто исключительно у них, были бы бесполезны, — а этого невозможно допустить.
Принимают обыкновенно, что у человека пение послужило основой или началом инструментальной музыки. Так как ни наслаждение музыкой, ни способность производить музыкальные звуки, не принадлежат к способностям, сколько-нибудь полезным человеку в обыденной жизни, то их нужно отнести к наиболее загадочным из всех его способностей! Они встречаются, хотя в очень грубом состоянии, у людей всех рас даже самых диких; только вкусы различных рас так несходны, что наша музыка не доставляет ни малейшего удовольствия дикарям, а их музыка в большинстве случаев для нас отвратительна и бессмысленна. Доктор Зееман в своих весьма интересных заметках по этому предмету[1113] «сомневается, чтобы даже между народами Западной Европы, близко связанными тесными и частыми сношениями, музыка одного понималась совершенно одинаково другими. Подвигаясь к востоку, мы убеждаемся, что существует на самом деле различный музыкальный язык. Веселые песни и плясовая музыка бывают там не в мажорном тоне, как у нас, а всегда в минорном». Но отличался ли полу человеческий родоначальник человека, подобно упомянутому выше гиббону, способностью производить, а поэтому несомненно и оценивать, музыкальные звуки или нет,— мы во всяком случае знаем, что человек обладал этими способностями уже в очень отдаленное время. Господин Ларте описал две флейты из кости и рога северного оленя, которые были найдены в пещерах вместе с кремниевыми орудиями и остатками вымерших животных. Пение и пляски также очень древни, они и теперь в ходу у всех или почти у всех низших человеческих рас. Поэзия, которая, по-видимому, возникла из песни, также настолько древнее искусство, что многие были удивлены, узнав, что она возникла в самые древние времена, о каких только мы имеем какие-либо сведения.
Музыкальные способности, которых не лишена вполне ни одна из рас, способны к быстрому и высокому развитию; так, готтентоты и негры становятся превосходными музыкантами, несмотря на то, что на их родине они редко практикуют то, что мы могли бы назвать музыкой. Швейнфурт, однако, хвалит некоторые простые мелодии, слышанные им в центральной Африке. В том обстоятельстве, что в латентном состоянии человек обладает музыкальными способностями, нет ничего удивительного; некоторые виды птиц, никогда не поющие в естественном состоянии, могут без большого труда выучиваться этому; так, например, домовый воробей выучивается песне коноплянки. Так как эти два вида близко сродни и принадлежат к отряду Insessores, который заключает в себе почти всех существующих в мире певчих птиц, то весьма возможно или даже вероятно, что прародитель воробья был певчей птицей. Гораздо замечательнее то, что попугай, принадлежащий к другой группе, отличной от Insessores и имеющий совершенно иначе устроенные голосовые органы, может выучиваться не только говорить, но и насвистывать мелодии, составленные человеком, что доказывает наличие у него известных музыкальных способностей. Тем не менее, было бы чрезвычайно поспешно принять, что попугаи произошли от какого-либо древнего прародителя, бывшего певцом. Можно привести много аналогичных случаев, где органы и инстинкты, первоначально приспособленные для одного какого-либо употребления, были впоследствии использованы
для какой-нибудь совершенно иной цели[1114]. Следовательно, способность к высокому музыкальному развитию, которой обладают дикие расы людей, может быть обязана своим происхождением или тому обстоятельству, что нашим полу человеческим прародителям был известен какой-нибудь грубый род музыки, или просто тому, что собственно голосовые органы были приобретены ими для какой-нибудь другой цели. Но в последнем случае мы должны принять, что они уже обладали, как попугаи в вышеприведенном случае и, как кажется, многие другие животные, некоторым чувством мелодии.
Музыка пробуждает у нас различные эмоции, но не самые ужасные из них, такие, как ужас, страх, ярость и так далее Она пробуждает более мягкие чувства нежности и любви, переходящие легко в благочестивое настроение. В китайских летописях мы читаем: «Музыка обладает силой низводить небо на землю». Далее, музыка возбуждает в нас чувство торжества и воодушевления к войне. Эти могучие и смешанные ощущения легко могут дать начало самым возвышенным чувствам. Мы можем выразить, как замечает доктор Зееман, большую силу чувства в одной музыкальной ноте, чем в целых писанных страницах. Почти те же эмоции, но далеко не столь сильные и сложные, ощущаются, по-видимому, птицами, когда раздается полнозвучная песня самца, соперничающего с другими самцами, чтобы очаровать самку. Любовь составляет до сих пор самую обыкновенную тему наших собственных песен. Как замечает Герберт Спенсер, музыка «пробуждает спящие чувства, возможности, которых мы не предполагали и смысл которых для нас непонятен, или, по выражению Рихтера, она говорит о вещах, которых мы не видели и никогда не увидим». С другой стороны, когда сильные душевные движения испытываются и выражаются в ораторской речи или даже в обыкновенном разговоре, инстинктивно употребляются музыкальные модуляции и ритм. Африканский негр нередко выражает свое возбуждение песней; «другой отвечает ему тем же, а остальные вторят в унисон хором, как бы увлеченные волной музыкального настроения»[1115]. Даже обезьяны также выражают сильные ощущения различными тонами: гнев и нетерпение — низкими, страх и боль — высокими нотами[1116]. Ощущения и мысли, возбуждаемые в нас музыкой или модуляциями оратора, кажутся нам по своей неопределенности и вместе с тем глубине как бы психическим возвратом к эмоциям и мыслям давно прошедшего времени.
Все эти факты, относящиеся к музыке и вдохновенной речи, становятся до известной степени понятными, если мы предположим, что музыкальные тоны и ритмы употреблялись нашими полу человеческими предками в период ухаживания, когда животные всех родов возбуждены не только любовью, но также сильными страстями — ревностью, соперничеством и торжеством. В этом случае, вследствие глубоко заложенного в нас начала врожденных ассоциаций, музыкальные тоны могли бы возбуждать в нас смутным и неопределенным образом сильные эмоции давно прошедшего времени. Так как мы имеем все основания полагать, что членораздельная речь возникла позже всех искусств и является несомненно самым высоким из искусств, приобретенных человеком, и что инстинктивная способность ритмично издавать музыкальные звуки развита у самых низших животных, то мы впали бы в противоречие с принципом эволюции, если бы решились допустить, что музыкальные способности человека развились из интонаций вдохновенной речи. Мы должны скорее предположить, что ритмы и модуляции в речи оратора возникли из развившихся ранее музыкальных способностей[1117]. Этим путем нам удается уразуметь, почему музыка, пляски, пение и песни возникли так давно. Но идя далее, мы, как было указано в одной из предыдущих глав, могли бы даже допустить, что музыкальные звуки представляют одну из основ, из которых развился впоследствии язык[1118].
Ввиду того, что голосовые органы у самцов многих четвероруких животных развиты гораздо более, чем у самок, и что одна из человекообразных обезьян, гиббон, издает целую октаву музыкальных нот и, можно сказать, поет, нам недалеко до мысли, что прародители человека, женского или мужского пола, или обоих полов, прежде чем они приобрели способность выражать свою взаимную любовь членораздельной речью, старались пленять друг друга музыкальными звуками и ритмом. Мы знаем так мало относительно употребления голоса у четвероруких в период любви, что не имеем возможности решить, была ли привычка петь приобретена первоначально нашими мужскими или женскими предками. По общему мнению, женщины обладают более нежными голосами, чем мужчины. Насколько это в состоянии служить нам руководством, мы можем заключить, что женщины первые приобрели музыкальные способности, чтобы привлекать особей другого пола[1119]. Но если так, то это должно было иметь место в очень отдаленное время, прежде чем предки человека в такой мере очеловечились, что стали
смотреть на своих жен только как на полезных рабынь и обращаться с ними соответственным образом. Страстный оратор, певец или музыкант, который своими разнообразными звуками или модуляциями голоса возбуждает самые сильные эмоции в своих слушателях, едва ли подозревает, что пользуется теми же средствами, которыми в очень отдаленной древности его полу человеческие предки возбуждали друг у друга пламенные страсти во время ухаживания и соперничества.
ВЛИЯНИЕ КРАСОТЫ ПРИ ЗАКЛЮЧЕНИИ БРАКОВ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РОДЕ.
В цивилизованной жизни выбор жены мужчиной определяется в значительной степени, хотя, конечно, не исключительно, внешностью. Но мы занимаемся преимущественно первобытными временами и не имеем другого средства, чтобы судить об этом предмете, кроме изучения нравов полу цивилизованных и диких народов. Если окажется, что мужчины различных рас предпочитают женщин с известными качествами, или, наоборот, что женщины предпочитают определенных мужчин, то мы должны будем рассмотреть, может ли подобный выбор, продолжающийся в течение многих поколений, оказать какое-либо заметное влияние на расу, на один или оба пола — в соответствии с преобладающей формой наследственности.
Будет уместным показать сначала несколькими примерами, что дикари обращают величайшее внимание на свою внешность[1120]. Их страсть к украшениям известна, и один английский философ доходит даже до предположения, что одежда была первоначально придумана для украшения, а не для тепла. По замечанию профессора Вайтца, «как бы ни был человек беден и жалок, он все-таки находит удовольствие в украшении себя». Экстравагантность в украшениях у нагих индейцев Южной Америки видна из следующего: «Крепкий мужчина с трудом зарабатывает в две недели довольно денег, чтоб купить то количество chica, которое нужно для того, чтоб выкрасить себя в красный цвет»[1121]. Древние европейские дикари периода северного оленя приносили в свои пещеры всякую блестящую или своеобразную вещь, попадавшуюся им на глаза. И в настоящее время дикари везде украшают себя перьями, ожерельями, запястьями, серьгами и так далее; они раскрашивают себя со всевозможным разнообразием. «Если бы народы, раскрашивающие себя, — замечает Гумбольдт,— были изучены с тем же вниманием, как народы, носящие одежду, то оказалось бы, что в изобретении различных мод живописных украшений самое богатое воображение и самые изменчивые капризы играли такую же роль, как и относительно мод одежды».
В одной части Африки принято красить веки черной краской, а в другой — красить ногти в желтый или пурпурный цвет. Во многих местах красят волосы в различные цвета. В различных странах красят зубы черной, красной и голубой краской и так далее, а на Малайском архипелаге считается даже позором иметь белые зубы, «как у собаки». Нельзя назвать ни одной обширной страны, начиная от полярных областей на севере до Новой Зеландии на юге, где бы туземцы не татуировались. Это обыкновение существовало также у евреев древних времен и у древних британцев. В Африке некоторые туземцы также татуируются, но еще более употребительны у них рубцы на коже, которые образуются втиранием соли в разрезы на различных частях тела и считаются у жителей Кордофана и Дарфура «большим украшением». В странах, населяемых арабами, полная красота немыслима без насечек на щеках или висках[1122]. В Южной Америке, по замечанию Гумбольдта, «мать обвинили бы в самом преступном равнодушии к детям, если бы она не употребила искусственных средств, чтобы придать икрам ног форму, соответствующую моде страны». В Старом и Новом Свете форма черепу изменялась в прежние времена в раннем возрасте самым странным образом; то же делается еще и теперь в разных местах, и такие уродливости считаются украшением. Например, дикари Колумбии[1123] считают плоскую голову «чрезвычайно красивой».
Волосы служат предметом особой заботливости в различных странах. Им то дают расти до полной длины, почти до земли, то сбивают их в плотные «курчавые вальки, составляющие гордость и славу папуасов»[1124]. В Северной Африке «мужчине нужно от восьми до десяти лет, чтобы довести прическу до полного совершенства». Другие народы бреют головы, а в некоторых частях Южной Америки и Африки вырывают даже брови и ресницы. Туземцы верхнего Нила выбивают четыре передних зуба, говоря, что они не желают походить на скотов. Далее к югу люди племени батоков выбивают себе только два верхних резца, что, как замечает Ливингстон[1125], придает лицу отвратительный вид вследствие того, что нижняя челюсть выдается; но эти люди считают присутствие резцов крайним безобразием, и, увидав однажды нескольких европейцев, закричали: «Посмотрите на большие зубы!» Их главный предводитель Себитуани тщетно старался изменить эту моду. В различных частях Африки и Малайского архипелага туземцы стачивают резцы в виде зубцов пилы или проделывают в них отверстия, в которые вставляют колышки.
Подобно тому как мы восхищаемся по преимуществу красотой лица, у дикарей лицо составляет главный объект уродований. Во всех частях света носовая перегородка и реже ноздри пронизываются и в отверстие продеваются кольца, палочки, перья и другие украшения. Уши бывают всегда проколоты и украшены подобным же образом, а у ботокудов и ленгуасов в Южной Америке отверстие мало-помалу увеличивается до того, что нижний край уха касается плеча. В Северной и Южной Америке и в Африке прокалывают верхнюю или нижнюю губу, а у ботокудов отверстие в нижней губе так велико, что в него вкладываются деревянные кружки четырех дюймов в диаметре. Мантегацца приводит любопытный анекдот и о стыде, который чувствовал один южноамериканский уроженец, и о насмешках, которым он подвергался, продав свое tembeta, большой крашеный деревянный кружок, продеваемый в отверстие губы. В центральной Африке женщины прокалывают нижнюю губу и носят в ней кусок кристалла, который при движениях языка во время разговора «производит особенное колебание, чрезвычайно смешное на наш взгляд». Жена начальника Латуки говорила сэру Бейкеру[1126], что «госпожа Бейкер была бы гораздо красивее, если бы вырвала себе четыре передних зуба нижней челюсти и вставила длинный, заостренный, полированный кристалл в нижнюю губу». Далее к югу, в племени макалоло прокалывается верхняя губа и в отверстие вдевается большое металлическое или бамбуковое кольцо, называемое pelele. «Благодаря ему губа одной женщины выдавалась на два дюйма за кончик носа, а когда эта женщина улыбалась, то вследствие сокращения мышц губа поднималась выше глаз». «Зачем ваши женщины носят такие вещи?» спросил кто-то почтенного предводителя Чинсурди. Видимо удивленный столь нелепым вопросом, он отвечал: «Для красоты! Это единственное украшение женщин. Мужчины имеют бороды, у женщин их нет. Что бы такое была женщина без пелелё? Со ртом как у мужчины и без бороды ее нельзя было бы даже назвать женщиной»[1127].
Едва ли какая-либо часть тела, которую можно изменить неестественным образом, избегла уродования. Страдание, причиняемое таким образом, должно быть чрезвычайно велико; многие операции требуют нескольких лет для полного окончания, из чего ясно, что убеждение в их необходимости должно быть очень сильно. Побуждающие причины различны: мужчины красят свое тело, чтобы казаться грозными в битвах; некоторые уродования связаны с религиозными обрядами или служат знаком возмужалости или положения, занимаемого человеком, или, наконец, служат отличительными признаками племен. Так как у дикарей одна и та же мода держится очень долго[1128], то эти уродования, от каких бы причин они ни произошли первоначально, вскоре становятся отличительными признаками. Однако украшение само по себе, тщеславие и возбуждение удивления других были, по-видимому, самыми обыкновенными мотивами. Относительно татуирования мне говорили новозеландские миссионеры, что, когда они старались убедить некоторых девушек бросить этот обычай, те отвечали: «Мы должны иметь хоть несколько черточек на губах, иначе, когда мы состаримся, мы будем такими безобразными». Относительно мужчин в Новой Зеландии очень компетентный судья говорит[1129]: «Иметь красиво татуированное лицо было предметом желаний всей молодежи, чтобы сделать себя привлекательными для женщин и заметными на войне». Звезда на лбу и пятнышко на подбородке считаются женщинами одной части Африки неотразимой прелестью[1130]. В большей части, но не во всех частях света, мужчины украшены более женщин и часто различно; иногда, хотя редко, женщины не носят никаких украшений. Так как у дикарей женщины принуждены исполнять большую часть работы и так как им не дают лучшей пищи, то, согласно с характерным эгоизмом мужчины, им не позволяют добывать себе или носить наиболее ценимых украшений. Наконец, весьма замечателен факт, доказываемый вышеприведенными примерами, что те же приемы в изменении формы головы, украшении волос, раскрашивании тела, татуировке, прокалывании носа, губ и ушей, вырывании или обтачивании зубов и так далее преобладают и преобладали в течение долгого времени в самых отдаленных друг от друга частях света. Крайне невероятно, чтобы эти обычаи, общие столь многим различным народам, развились по преданию из какого-нибудь общего источника. Они скорее указывают на близкое сходство ума у всех людей, к каким бы расам они ни принадлежали, в чем убеждает нас и почти повсеместный обычай плясок, замаскировываний и грубой живописи.
После этих предварительных замечаний о восхищении, которое испытывают дикари в отношении различных украшений и деформаций, крайне уродливых на наш взгляд, посмотрим, в какой степени мужчины привлекаются внешностью их женщин и какие у них понятия о красоте. Мне приходилось слышать, что дикари вообще совершенно равнодушны к красоте своих женщин и ценят их только как рабынь, поэтому не мешает заметить, что это заключение стоит в противоречии с заботливостью, с которой женщины украшают себя, или с их тщеславием. Бёрчелл[1131] приводит забавный рассказ об одной бушменке, которая употребляла столько жира, красной охры и блестящего порошка, что «должна была разорить всякого не очень богатого мужа». Она обнаруживала также «большое тщеславие и слишком заметное сознание своего превосходства». Мистер Уинвуд Рид сообщает мне, что негры Западного берега часто рассуждают о красоте своих женщин. Некоторые компетентные наблюдатели приписывают страшно распространенный обычай детоубийства отчасти желанию женщин сохранить свою красоту[1132]. В некоторых местах женщины носят талисманы и ладанки для приобретения любви мужчин, и мистер Броун приводит название четырех растений, употребляемых с этой целью женщинами северо-западной Америки[1133].
Хирн[1134], превосходный наблюдатель, который провел много лет с американскими индейцами, замечает, говоря о женщинах: «Спросите северного индейца, что такое красота, и он ответит: широкое, плоское лицо, маленькие глаза, высокие скулы, три или четыре широких черных полосы на каждой щеке, низкий лоб, большой широкий подбородок, толстый крючковатый нос, желто-коричневая кожа и груди, висящие до пояса». Паллас, посетивший северные части Китайской империи, говорит: «Наиболее ценятся женщины маньчжурского типа, то есть с широким лицом, высокими скулами, очень широким носом и громадными ушами»[1135], и Фогт замечает, что косоглазие, общее китайцам и японцам, преувеличивается на их картинах, «по-видимому, с целью выявить вполне их красоту в отличие от глаз красноволосых варваров». Известно, как несколько раз замечал Хёк, что жители внутреннего Китая считают европейцев крайне безобразными за их белые лица и выдающиеся носы. На наш взгляд носы далеко не слишком длинны у туземцев Цейлона, но «китайцы VII столетия, привыкшие к плоским чертам лица монгольской расы, были поражены выдающимися носами сингалезцев, и Тсанг, описывая их, говорит, что «у них — клюв птицы на человеческом туловище»».
Финлейсон после подробного описания жителей Кохинхины говорит, что их главная характеристика — круглые головы и лица; он прибавляет: «Округлость всего их облика выражается всего резче у женщин, которые считаются тем красивее, чем сильнее выражена у них эта форма лица». Сиамцы отличаются маленькими носами с расходящимися ноздрями, большим ртом, довольно толстыми губами, чрезвычайно большим лицом и очень выдающимися широкими скулами. Поэтому неудивительно, что «красота в нашем смысле им совершенно чужда, а своих женщин они считают гораздо красивее европеянок»[1136].
Известно, что у многих готтентоток задняя часть тела чрезвычайно развита; они обладают стеатопигией, и сэр Эндрю Смит уверен, что эта особенность кажется особенно привлекательной для их мужчин[1137]. Он раз видел готтентотку, которая считалась красавицей и у которой задняя часть тела была так велика, что, сидя на ровной земле, эта женщина не могла встать и должна была ползти на корточках до первой покатости. Некоторые женщины у различных негритянских племен отличаются такой же особенностью. По рассказам Бёртона, «сомалийцы, выбирая себе жен, ставят их в ряд и предпочитают ту, которая больше всех выдается after go [задней частью тела]. Ничто не может быть противнее для негра, чем противоположная форма тела[1138].
Что касается цвета кожи, то негры смеялись над Мунго-Парком за белизну его кожи и его длинный нос, считая это «отвратительным и неестественным уродством». Он, наоборот, восхвалял блестящий черный цвет их кожи и изящную уплощенность их носа. Это, говорили они, «медовые речи», и давали ему есть. Африканские мавры также «морщили брови и ужасались» перед белизной его кожи. На восточном берегу мальчики-негры, увидав Бёртона, начали кричать: «Посмотрите на белого человека, разве он не похож на белую обезьяну?» На западном берегу, как сообщает мне мистер Уинвуд Рид, негры ценят совершенно черную кожу выше той, которая имеет более светлый оттенок. Но их ужас перед белизной может быть отчасти объяснен, по мнению того же путешественника, верованием большинства негров, что демоны и духи бывают белые, или же тем, что этот цвет они считают признаком болезни.
Баньяи в южной части материка — негры, но «между ними встречаются часто особи светлого кофейного цвета, и этот оттенок считается красивым во всей стране». Таким образом, мы встречаем здесь совершенно другой вкус. У кафров, значительно отличающихся от негров, «кожа, за исключением племен близ Делагоа-Бей, не всегда черная: преобладающий цвет — смесь черного с красным, и самый обыкновенный оттенок — шоколадный. Темная кожа, будучи наиболее естественной, конечно, ценится всего больше. Сказать кафру, что у него светлая кожа или что он похож на белого человека, было бы плохим комплиментом. Я слышал об одном несчастном, который был так красив, что ни одна девушка не желала выйти за него замуж». Один из титулов короля зулусов гласит: «Ты, который черен»[1139]. Мистер Гальтон, рассказывая мне о туземцах Южной Африки, заметил, что их понятия о красоте крайне отличаются от наших, потому что в одном племени две стройные, светлые и хорошенькие девушки совсем не пользовались вниманием туземцев.
Перейдем теперь к другим частям света. На Яве желтая, а не белая, девушка считается, по словам госпожи Пфейфер, красавицей. Один кохинхинец «отзывался с большим презрением о жене английского посланника, говоря, что у нее зубы белые, как у собаки, а цвет лица розовый, как картофельные цветы». Мы видели, что китайцы не любят нашей белой кожи и что североамериканцы восхищаются желтовато-коричневым цветом. В Южной Америке племя юракара, которое живет на лесистых сырых склонах восточных Кордильер, известно по замечательно светлому оттенку кожи, что выражает и его название на родном языке; тем не менее, и юракары считают, что европейские женщины далеко уступают их собственным[1140].
У некоторых северо американских племен волосы на голове вырастают до чрезвычайной длины, и Кетлин приводит любопытное доказательство уважения, которым пользуется этот признак; именно, предводитель племени крау был избран на это место потому, что волосы его были длиннее, чем у всех других мужчин племени: они имели десять футов и семь дюймов длины. Аймары и квехи в Южной Америке также отличаются длинными волосами, и длина волос, как сообщает мне мистер Д. Форбс, считается такой красотой, что отрезание волос служит для них самым страшным наказанием. На обеих, то есть северной и южной, половинах материка туземцы иногда увеличивают видимую длину волос, вплетая в них волокнистые вещества. Несмотря на то, что волосы на голове так ценятся, иметь волосы на лице считается северо американскими индейцами «крайне вульгарным», и они тщательно вырывают каждый волосок. Этот обычай преобладает на всем американском материке от острова Ванкувер на севере и до Огненной Земли на юге. Когда Йорк-Минстер, уроженец Огненной Земли, находившийся на «Бигле», был привезен обратно на родину, соотечественники говорили, что ему следует вырвать немногие короткие волосы, росшие у него на лице. Они также грозили молодому миссионеру, остававшемуся некоторое время у них, раздеть его до нага и вырвать волосы на его лице и теле, несмотря на то, что он далеко не отличался обилием волос. Этот обычай доведен до такой крайности, что индейцы в Парагвае вырывают себе брови и ресницы, говоря, что они не желают быть похожими на лошадей[1141].
Замечательно, что на всем земном шаре племена, почти совершенно лишенные бороды, не терпят волос на лице и теле и старательно вырывают их. Калмыки безбороды, и, как известно, они, подобно американцам, уничтожают всякий волосок на лице; то же делают и полинезийцы, некоторые малайцы и сиамцы. Мистер Вейч говорит, что японские дамы «все восставали против наших усов и бакенбард, считая их крайне безобразными, и советовали срезать их, чтобы походить на японских мужчин». Новозеландцы имеют короткую курчавую бороду, но прежде они вырывали волосы на лице. У них есть пословица: «Нет жены для волосатого мужчины». Впрочем, взгляд этот, кажется, изменился в Новой Зеландии, может быть, благодаря соседству с европейцами, и я убежден, что в настоящее время бороды составляют предмет гордости у маори[1142].
С другой стороны, бородатые расы восхищаются своими бородами и высоко ценят их. У англосаксов каждая часть тела по закону имела известную ценность: «потеря бороды ценилась в двадцать шиллингов, тогда как перелом бедра только в двенадцать»[1143]. На востоке мужчины торжественно клянутся своими бородами. Мы видели, что Чинсурди, вождь племени макалоло в Африке, считал бороду большим украшением. У обитателей островов Фиджи на Тихом океане «бороды густые и курчавые и составляют главную их гордость», тогда как жители соседних архипелагов Тонга и Самоа, «без бороды и ненавидят шершавый подбородок». На одном только острове из всей Эллисской группы «мужчины отличаются густыми бородами и немало гордятся этим»[1144]. Мы видим, таким образом, насколько различные расы людей отличаются в своих понятиях о красоте. У каждого народа, достаточно развитого, чтобы делать изображения своих богов или обоготворяемых правителей, скульпторы, без сомнения, старались выразить свой высший идеал красоты и величия[1145]. С этой точки зрения неплохо сравнить в нашем воображении Юпитера или Аполлона греков с египетскими или ассирийскими статуями, а последние с вызывающими отвращение барельефами на развалинах сооружений Центральной Америки.
Я встречал весьма мало утверждений, противоречащих только что высказанному заключению. Мистер Уинвуд Рид, однако, имевший много случаев для наблюдения не только над неграми западного берега Африки, но и над обитателями внутренних областей, никогда не встречавшимися с европейцами, убежден, что их понятия о красоте в общем одинаковы с нашими, а доктор Ролфс пишет мне, что то же самое он наблюдал в Борну и в странах, населенных племенами пулло. Мистер Рид должен был соглашаться с неграми в их отзывах о красоте туземных девушек, и их понятия о красоте европейских женщин соответствовали нашим. Они ценят длинные волосы и употребляют искусственные средства, чтобы заставить их казаться густыми; они находят также бороды красивыми, хотя у них они чрезвычайно редки. Мистер Рид не мог решить, какая форма носа ценится у них всего больше. Он слышал, как одна девушка говорила: «Я не желаю выйти замуж за него: у него нет носа». Это показывает, что плоский нос не считается красивым. Мы не должны, однако, забывать, что плоские и широкие носы и выступающие челюсти негров Западного берега представляют исключительный тип между обитателями Африки. Несмотря на приведенные выше замечания, мистер Рид полагает, что «негры не любят цвета нашей кожи; на голубые глаза они смотрят с отвращением и думают, что носы наши слишком длинны, а губы слишком тонки». Он не считает вероятным, чтобы негры когда-либо предпочли самую красивую европейскую женщину, физическими качествами которой они бы восхищались, пригожей негритянке[1146].
Общая правильность принципа, уже давно указанного Гумбольдтом[1147], что человек восхищается всеми особенностями, которыми наделила его природа, и часто старается преувеличить их, доказывается многими примерами. Обычай безбородых племен уничтожать малейшие следы бороды и вообще все волосы на теле представляет один из таких примеров. Череп был значительно видоизменяем в древние и новые времена у многих народов, и едва ли можно сомневаться, что это делалось, в особенности в Северной и Южной Америке, с целью усилить какую-нибудь естественную и ценимую особенность строения. Многие американские индейцы восхищаются, как известно, головой, сплющенной до такой степени, что на наш взгляд она напоминает голову идиотов. Туземцы северо-западного берега сдавливают голову в заостренный конус, и у них существует обычай собирать волосы пучком на верхушке головы с целью, как замечает доктор Вильсон, «увеличить кажущуюся вышину их любимой конусообразной формы». Жители Аракана «восхищаются широким гладким лбом, и для образования его привязывают свинцовую пластинку к голове новорожденных детей». С другой стороны, «широкий, округлый затылок считается весьма красивым у жителей островов Фиджи»[1148].
То, что мы видели относительно черепа, повторяется и в отношении носов; древние гунны во времена Аттилы имели обычай сдавливать носы своих детей особыми повязками для того, чтобы усилить свойственный им тип. У таитян название длинноносого считается оскорблением, и они сдавливают носы и лбы детей в видах красоты. То же встречается у малайцев на Суматре, готтентотов, некоторых негров и туземцев Бразилии[1149]. Китайцы от природы имеют чрезвычайно маленькие ноги[1150], и известно, что женщины высших классов уродуют свои ноги, чтобы сделать их еще меньше. Наконец, Гумбольдт полагает, что американские индейцы красят свое тело в красный цвет, чтобы усилить свой естественный оттенок. До настоящего времени европейские женщины усиливают свой природный цвет лица белилами и румянами. Но я сомневаюсь, чтобы многие дикие племена руководились подобными соображениями при окрашивании своего тела.
В модах нашей собственной одежды мы встречаем то же начало и то же желание довести всякую особенность до крайних пределов; мы обнаруживаем, следовательно, тот же дух соревнования. Но моды у дикарей гораздо постояннее наших, и в тех случаях, когда они изменяют искусственным образом свое тело, это и не может быть иначе. Арабские женщины Верхнего Нила употребляют около трех дней для прически волос; они никогда не подражают другим племенам, «но соперничают друг перед другом в совершенстве прически, принятой в их стране». Доктор Вильсон, описывая сдавленные черепа различных американских рас, прибавляет: «Такой обычай искореняется труднее всех других и надолго переживает революционные перевороты, сменяющие династии и изглаживающие более важные национальные особенности»[1151]. То же начало играет важную роль в искусстве отбора, и мы можем таким образом понять, как я объяснил в другом месте[1152], изумительное развитие всех пород животных и растений, которые содержатся только в качестве украшения. Любители постоянно стремятся достичь высшего развития всякого признака; им не нравится что-либо среднее. Конечно, они вовсе не желают какой-либо большой и крутой перемены в общем типе своих пород и любуются только тем, что привыкли видеть; но они страстно желают, чтобы всякая характерная черта была развита несколько более нормы.
Нет сомнения, что чувства человека и низших животных устроены так, что яркие цвета и известные формы, равно как и гармонические или ритмические звуки, доставляют им наслаждение и называются прекрасными; но почему это так, этого мы не знаем. Конечно, неправильно думать, чтобы в уме человека существовала какая-то всеобщая мерка для оценки красоты человеческого тела. Впрочем, возможно, хотя нет ни одного доказательства в пользу такого мнения, что некоторые вкусы становятся с течением времени наследственными. Если же это справедливо, то каждая раса должна обладать своим собственным врожденным идеалом красоты. Утверждали[1153], что безобразие заключается в приближении к строению низших животных, и это, конечно, отчасти верно по отношению к более цивилизованным народам, у которых так высоко ценится ум, но это объяснение вряд ли приложимо ко всем видам безобразия. Люди каждой расы предпочитают то, что привыкли видеть; они не выносят никаких резких перемен, но любят разнообразие и восхищаются всякой характерной чертой, доведенной до умеренной крайности[1154]. Люди, привыкшие к приблизительно овальному лицу, прямым и правильным чертам лица и светлому цвету кожи, восхищаются, как это хорошо известно нам, европейцам, когда эти особенности резко выражены. С другой стороны, люди, которые привыкли к широкому лицу, выдающимся скулам, плоскому носу и черной коже, восхищаются обыкновенно усиленным развитием этих признаков. Нет сомнения, что любого рода признаки могут легко быть выражены слишком резко для того, чтобы быть красивыми. Отсюда совершенная красота, которая требует особенного изменения многих признаков, будет во всех племенах редкостью. Как давно сказал великий анатом Биша, если бы все люди были отлиты в одну и ту же форму, то не существовало бы такой вещи, как красота. Будь все наши женщины так же красивы, как Венера Медицейская, мы были бы очарованы на время, но скоро пожелали бы разнообразия; и как только достигли бы разнообразия — стали бы желать, чтобы известные признаки у наших женщина были развиты несколько больше против существующей общей нормы.