Развитие ума должно было сделать значительный шаг вперед, когда благодаря прежним успехам у человека вошла в употребление речь, как полуискусство и полуинстинкт. Действительно, продолжительное употребление речи должно было отразиться на мозге и обусловить наследственные изменения, а эти, в свою очередь, должны были повлиять на усовершенствование языка. Большой объем мозга у человека сравнительно с низшими животными, по отношению к величине их тела, может быть главным образом отнесен, как справедливо заметил мистер Чонси Райт[1183], на счет раннего употребления какой-либо простой формы речи — этого дивного механизма, который обозначает различного рода; предметы и свойства определенными знаками и вызывает ряд мыслей, которые никогда не могли бы родиться из одних чувственных впечатлений, или если бы даже и родились, не могли бы развиваться. Высшие умственные способности человека, например, мышление, отвлечение, самосознание и так далее, должны были, вероятно, произойти от продолжительного упражнения и усовершенствования других умственных способностей.
Развитие нравственных качеств составляет более интересную и трудную задачу. Основы их лежат в общественных инстинктах, включая в это понятие и семейные связи. Инстинкты эти очень сложны по своей природе и у низших животных порождают особые стремления к известным определенным поступкам; но у нас наиболее важными элементами нравственности оказывается любовь и отличное от последней чувство симпатии. Животные, наделенные общественными инстинктами, находят удовольствие в обществе себе подобных, предупреждают друга друга об опасности, помогают и защищают одно другое различными способами. Эти инстинкты не распространяются на всех особей вида, но только на членов одной общины. Так как они крайне полезны для преуспеяния вида, то, по всей вероятности, были приобретены путем естественного отбора.
Нравственным существом мы называем такое, которое способно обдумывать свои прошлые поступки и побуждения к ним, одобрять одни и осуждать другие. То обстоятельство, что человек есть единственное существо, которое с полной уверенностью может быть определено таким образом, составляет самое большое из всех различий между ним и низшими животными. Но в четвертой главе этой книги я старался показать, что нравственное чувство обусловливается, во-первых, прочными и постоянными по своей природе общественными инстинктами, во-вторых, способностью человека ценить одобрение или порицание себе подобных и, в-третьих, более развитой деятельностью его умственных способностей в связи с крайней живостью воспринятых ранее впечатлений; этим последним он отличается от низших животных. Благодаря этим свойствам ума человек неизбежно должен смотреть назад и вперед и сравнивать прошлые впечатления. Отсюда, если какое-нибудь временное желание или страсть одержат верх над его общественными инстинктами, он будет сравнивать и проверять ослабленные в данную минуту стремления с всегда присущим ему общественным инстинктом; тут он неизбежно почувствует то недовольство, которое оставляют по себе все неудовлетворенные инстинкты. Вследствие этого он примет решение поступать иначе в будущем, а это и есть совесть. Каждый инстинкт, который постоянно сильнее или прочнее другого обусловливает в нас чувство, которое мы выражаем словами, что инстинкт требует, чтобы ему повиновались. Пойнтер, способный размышлять о своих прошлых поступках, мог бы сказать себе: я должен был (как и мы говорим про него) сделать стойку над этим зайцем и не уступать временному искушению погнаться за ним.
Желания общественных животных побуждают их иногда помогать в общей форме членам своего же сообщества, но еще чаще совершать какие-нибудь определенные действия. Человек побуждается тем же общим стремлением помогать своим собратьям, но он имеет мало специальных инстинктов или вовсе не имеет их. Он отличается также от низших животных тем, что может выражать свои желания словами, которые становятся руководителями для требуемой или оказываемой помощи. Побуждение оказывать помощь тоже сильно видоизменено у человека; оно более не ограничивается исключительно слепым инстинктивным импульсом, но в значительной степени обусловливается похвалой или осуждением его собратьев. Одобрение и порицание, равно как способность ценить похвалу и осуждение, основаны на симпатии, а эта эмоция, как мы видели, составляет один из самых важных элементов общественных инстинктов. Симпатия, хотя и приобретена в форме инстинкта, в свою очередь значительно усиливается упражнением или привычкой. Так как все люди желают себе счастья, то поступки и побуждения подвергаются похвалам и осуждению, лишь насколько они ведут или не ведут к этой цели; далее, так как счастье есть существенная составная часть общего благосостояния, то принцип «наибольшего счастья» служит приблизительно верной меркой добра и зла. По мере того, как развивается рассуждающая способность и приобретается опыт, наиболее отдаленные влияния известного рода поступков на характер индивидуума и на общее благо сознаются людьми, и тогда личные добродетели вступают в область, подлежащую общественному мнению, и начинают быть предметом одобрения, тогда как противоположные им свойства осуждаются. Но у менее цивилизованных народов разум часто склонен к заблуждениям, и многие вредные обычаи и грубые суеверия подводятся под ту же категорию и, следовательно, считаются высокими добродетелями, нарушение которых составляет тяжкое преступление.
Нравственные качества ценятся обыкновенно, и совершенно справедливо, выше умственных способностей. Но мы должны всегда помнить, что деятельность ума, дающая возможность живо вспоминать прошлые впечатления, составляет одно из важных, хотя и вторичных оснований совести. Этот факт служит самым сильным аргументом в пользу необходимости воспитывать и развивать всеми возможными средствами умственные способности каждого человеческого существа. Нет сомнения, что человек с тупым умом, при хорошем развитии своих общественных привязанностей и симпатий, может быть склонен к хорошим поступкам и может обладать довольно чувствительной совестью. Но все, что делает воображение людей более живым и усиливает привычку вспоминать и сравнивать прошлые впечатления, должно делать совесть более чувствительной и может даже до известной степени компенсировать слабость общественных привязанностей и симпатий. Нравственная природа человека поднялась до своего настоящего уровня отчасти вследствие развития его мыслительных способностей, а, следовательно, и здравого общественного мнения, но главным образом благодаря тому, что симпатии человека стали нежнее и шире под влиянием привычки, примера, образования и размышления. Нет ничего невероятного в том, что добродетельные наклонности при продолжительном их проявлении могут быть унаследованы. У более цивилизованных рас вера в существование всевидящего божества имела сильное влияние на развитие нравственности. В конце концов, одобрение пли осуждение своих собратьев перестает быть для человека главным руководством в его поведении (хотя весьма немногие люди вполне освобождаются от этого влияния), но человек находит наиболее верные правила поведения в своих собственных убеждениях, проверяемых разумом. Его совесть становится тогда для него верховным судьей и руководителем. Тем не менее, первое основание и начало нравственного чувства лежит в общественных инстинктах, включая сюда и симпатию, а эти инстинкты, без сомнения, были первоначально приобретены, как и низших животных, путем естественного отбора.
На веру в бога часто указывали не только как на одно из самых сильных, но и как на самое полное из различий между человеком и низшими животными. Невозможно, однако, как мы уже видели, утверждать, что эта вера врожденна или инстинктивна у человека. Но, с другой стороны, верование в распространенных повсюду духовных деятелей является, кажется, всеобщей и, по-видимому, составляет плод значительного развития рассуждающих способностей человека и еще большего развития таких способностей, как воображение, пытливость и удивление. Я знаю, что многие ссылаются на наличие этой предполагаемой инстинктивной веры в бога как на доказательство его существования. Но такое заключение слишком поспешно; допустив его, нам пришлось бы верить в существование многих жестоких и злобных духов, обладающих несколько большей властью, чем человек, потому что верование в них несравненно больше распространено, чем вера в благодетельное божество. Понятие о едином и благодетельном творце не рождается, по-видимому, в уме человека до тех пор, пока он не достигнет высокого развития под влиянием долговременной культуры.
Тот, кто верит в постепенное развитие человека из некоторой низко организованной формы, естественно должен спросить: как согласуется такое понятие с верой в бессмертие души? Дикие человеческие расы, как показал сэр Дж. Лёббок, не имеют, правда, ясных представлений подобного рода, но доводы, опирающиеся на первобытные верования дикарей, не могут иметь, как мы видели, никакого или лишь малое значение. Очень немногие люди будут тревожиться невозможностью определить, в какой именно период развития особи, начиная от появления первого следа микроскопического зародышевого пузырька, человек начинает становиться бессмертным существом; и я не вижу более серьезных причин тревожиться по поводу того, что и в постепенно восходящей органической лестнице этот период не может быть определен с точностью[1184].
Я знаю, что заключения, к которым приводит это сочинение, будут некоторыми сочтены крайне нерелигиозными; но тот, кто так заклеймит их, обязан доказать, почему объяснять начало человека как особого вида происхождением от какой-нибудь низшей формы при помощи законов изменения и естественного отбора безбожнее, нежели объяснять рождение отдельной особи законами обыкновенного воспроизведения. Рождение как вида, так и особи одинаково составляет часть того длинного ряда последова