Бюффон не соглашался с Линнеем по ряду вопросов. В частности, он считал предложенную Линнеем систему группировки видов по родам плодом его воображения и результатом стремления искать закономерности там, где их нет. Поначалу Бюффон категорически отвергал и идею близкого родства между людьми и обезьянами. Но это в основном объяснялось тем, что изначально его взгляды относительно видов были скорее даже более радикальными, чем у Линнея. В конце 1740-х гг. Бюффон писал о видах как о единицах, которые не меняются с течением времени. Его представления о видах и их сохранении прочно основывались на его идеях о процессе размножения, в котором Бюффон признавал вклад обоих родителей. Он описал это как смешение материалов от каждого из родителей, в результате чего образовывался эмбрион, развивающийся в соответствии с уникальным для каждого вида шаблоном, который он называл «внутренним лекалом». Он не смог объяснить, чем является это таинственное лекало или как оно функционирует, указав лишь на то, что благодаря ему каждое новое поколение похоже на своих родителей, то есть виды не изменяются.
В 1753 г. в четвертом томе «Естественной истории» он высказал мысль, которая на первый взгляд противоречит идее эволюции видов:
Если мы однажды признаем, что существуют семьи растений и животных, и что осел может принадлежать к той же семье, что и лошадь, и что одно может отличаться от другого в результате перерождения от общего предка, то мы, возможно, будем вынуждены признать, что обезьяна принадлежит к той же семье, что и человек, и что она не что иное, как деградировавший человек, и что у нее и у человека был общий предок, так же как у осла и лошади. Из этого также следовало бы, что каждая семья, животная или растительная, произошла от одной исходной породы, одни из потомков которой после череды поколений возвысились, а другие принизились.
Ключевым оборотом здесь, судя по всему, является «если мы однажды признаем», что перекликается с фразой Дидро «если бы вера не учила нас». Видимо, Бюффон воспользовался тут методом reductio ad absurdum (доведение до абсурда), чтобы показать, что эта нелепая идея не может быть истинной. Но трудно удержаться от соблазна и не задаться вопросом: а что, если это всего лишь дымовая завеса, призванная скрыть то, что он на самом деле уже принял идею эволюции?
Изучая на протяжении 1750-х и большей части 1760-х гг. такие близкородственные виды, как лошадь и осел, Бюффон в самом деле принял идею, что они произошли от общего предка, либо (возможно) захотел публично высказать то, к чему он на самом деле склонялся в 1753 г. Ему удалось сохранить свои более ранние представления о неизменности видов и адаптировать их к новой концепции, представив роды Линнея (genera, которые сегодня называются семействами) как настоящие виды, определяемые их уникальными внутренними лекалами. Например, существовала исходная, архетипическая форма кошки, от которой произошли другие формы (лев, тигр и домашняя кошка), которые следует считать разновидностями, а не самостоятельными видами. Бюффон утверждал, что эти изменения произошли как реакция на изменения окружающей среды и пищи, вследствие чего эти разновидности (наши «виды») разошлись в ходе миграции в разные регионы мира. Но — и это очень важное «но» — он не утверждал, что вся жизнь произошла от общего предка или что люди произошли от рыб. Несмотря на выраженные ранее мысли, Бюффон не мог заставить себя принять идею, что у людей и обезьян может быть общий предок. Внутреннее лекало каждого типа созданий сложилось спонтанно из «органических частиц», когда Земля остыла до определенной температуры, и наше лекало было уникальным.
Однако эти лекала не приводили сразу к «совершенным» существам. Бюффон привел в пример «конструкцию» свиньи, которой бы не помешали улучшения:
Не похоже, что свинья была образована согласно первоначальному особому и совершенному плану, поскольку она представляет собой смесь из других животных; у нее есть явно бесполезные части или, скорее, те, которые она никак не может использовать: пальцы на ногах, все кости которых идеально сформированы, но которые тем не менее ей никак не служат. Природа далека от того, чтобы обременять себя конечными целями при формировании таких существ.
Примечательно, что Бюффон ссылается тут на «природу», а не на «бога».
В своей книге 1778 г. «Эпохи природы» (Les époques de la nature) Бюффон писал, что этот процесс происходил в несколько этапов и новые формы жизни образовывались из органических частиц последовательными волнами по мере остывания Земли[7]. Несмотря на ошибочность этой модели, один ее аспект демонстрирует, что Бюффон отвергал идею, что Земля занимает особое место во Вселенной и населена людьми, которых создал бог. Он считал, что на всех (известных на тот момент) планетах Солнечной системы шел один и тот же процесс и на каждой из них после остывания должны были появиться, если еще не появились, одинаковые формы жизни.
Неудивительно, что сочинения Бюффона вызывали гнев церковных властей и их многократно осуждали с высокой трибуны теологического факультета Сорбонны. Реагировал он всегда одинаково: извинялся, составлял письменное опровержение всех оскорбительных отрывков и обещал опубликовать это опровержение в следующем издании книги. После чего просто не исполнял свои обещания и продолжал печатать свои книги без опровержений. В 1785 г. он писал в письме другу: «Мне не составило труда удовлетворить все их желания: с моей стороны это была всего лишь насмешка, но эти мужи были достаточно глупы, чтобы ей довольствоваться»{14}.
К моменту смерти Бюффона в 1788 г. по крайней мере один английский эволюционист, чья фамилия, кстати, была Дарвин, собирался приступить к публикации серии работ в поддержку идеи, что как минимум все животные произошли от общего предка и что этот процесс занял сотни миллионов лет. Он мог пойти на этот смелый шаг, потому что в год смерти Бюффона вышла книга Джеймса Геттона «Теория Земли» (Theory of the Earth), в которой были представлены убедительные доказательства огромного возраста нашей планеты. Достижения Геттона и его последователей подарили внуку этого Дарвина XVIII в. то, что тот назвал «даром времени», — хронологическую шкалу, достаточно протяженную для того, чтобы эволюция путем естественного отбора успела произойти, двигаясь вперед осторожными и зачастую незаметными шагами. Этот дар настолько важен, что мы ненадолго прервем рассказ о биологической эволюции, чтобы уделить ему должное внимание.
Глава 3. Дар времени
Джеймс Геттон внес настолько важный вклад в наше понимание истории Земли, что его называют «отцом геологии». Но если продолжить это генеалогическое древо, то дедушкой геологии следует считать Роберта Гука, так как между его работой о «землетрясениях» и идеями Геттона можно проследить четкую связь. Именно это проделала Эллен Тан Дрейк в своей книге «Беспокойный гений» (Restless Genius).
Дрейк демонстрирует, что идеи Гука о происхождении и развитии Земли были широко известны в XVIII в. — кстати, более известны, чем сегодня. Одна из самых любопытных подробностей этой истории связана с немцем Рудольфом Эрихом Распе (1736–1794), которого сегодня помнят как автора рассказов о бароне Мюнхгаузене, хотя при жизни он был знаменитым, как бы мы сегодня сказали, геологом, причем настолько авторитетным, что в 1769 г. его избрали членом Лондонского королевского общества.
Это высокое звание он получил благодаря трактату «Введение в естественную историю земного шара» (Specimen historiæ naturalis globi terraquei), в котором изложил «дальнейшее подтверждение гипотезы Гука о Земле, о происхождении гор и окаменелых тел». Также Распе одним из первых понял, что базальтовые породы образовались из застывших потоков лавы. Он использовал любую возможность для продвижения своих (и Гука) идей, в частности перевел для Королевского общества отчеты нескольких натуралистов о путешествиях по Европе. Распе приукрасил их теориями Гука о причинах землетрясений и происхождении вулканов и, так же как его знаменитый персонаж, не стеснялся указывать себя в качестве автора большинства этих идей.
Еще одной важной книгой середины XVIII в. была «История и философия землетрясений, от самых давних времен до наших дней, составленная из сочинений лучших писателей, посвященных этому предмету» (The History and Philosophy of Earthquakes, from the Remotest to the Present Times, Collected from the best Writers on the Subject). Она была издана анонимно в 1757 г., но почти наверняка принадлежала перу английского астронома Джона Бевиса (1695–1771), открывшего в 1771 г. Крабовидную туманность. Эта книга была написана из-за всплеска всеобщей озабоченности после мощного землетрясения 1755 г., которое почти полностью разрушило Лиссабон и унесло десятки тысяч человеческих жизней. Почти треть книги (106 из 334 страниц) была посвящена изложению работ Гука, а на титульном листе даже была приведена его цитата.
Все это важно, потому что популяризатор работ Геттона Джон Плейфер писал, что Геттон «тщательно изучил почти все книги о путешествиях, из которых можно было узнать что-либо о естественной истории Земли». Среди этих книг наверняка были переводы Распе, и Геттон вряд ли мог пропустить книгу Бевиса, которая вышла, когда Геттону исполнился 31 год. Неизвестно, по какой причине, но в собственных сочинениях Геттона имя Гука не упоминается.
Геттон родился 3 июня 1726 г.[8] в Эдинбурге. Его отец Уильям был успешным торговцем и занимал должность городского казначея, а также владел двумя фермами в графстве Бервикшир. Уильям умер, когда Джеймс был еще ребенком, так что мальчика воспитывала мать, и под ее влиянием он избрал карьеру юриста. Но, прослужив недолгое время помощником адвоката, Джеймс понял, что химия интересует его куда больше, чем юриспруденция. В возрасте 18 лет он стал ассистентом врача и начал посещать лекции по медицине в Эдинбургском университете