ва неясностей мы имеем образец красивой, складной и уверенной генетической трескотни.
То, что сама биология давно задохнулась под тяжестью навалившейся на нее генетики — это ее частные проблемы. Но попытка объяснить развитие человека агрессией и всевластием генов сегодня может сыграть роль «Альмагеста».
По сути, именно это и происходит. Ошибочный и тупиковый генетический вектор становится непререкаемой догмой. Докинз год от года все виртуознее исполняет свою геноцентрическую арию, а публика хлопает все азартнее. Усиливается власть иллюзии: генетика является единственно пригодным инструментом для понимания истории раннего homo.
«Рассказ предка — паломничество к истокам жизни» — хороший вернисаж части заблуждений, связанных с эволюцией человека. И одновременно образчик поразительного самодовольства и поспешности…
Конечно, генетика очень мила и важна. Проблема заключается только в том, что к развитию того существа, которое мы именуем именно «человеком» — она не имеет ни малейшего отношения.
Да, используя методы генетики можно регистрировать множественные изменения организма homo и проследить биологический путь от дриопитека до самого Докинза. Геном объяснимым образом мутирует, закрепляя светлоглазость, курчавость, прямохождение, переносимость крахмала и лактозы, а также сход волосяного покрова. Аккуратно следуя за изменениями среды, он вносит в организм нужные корректировки, которые обеспечивают разным группам homo возможность выживания. В геноме находится местечко даже для такого пустяка, как закрепление эпикантуса (жировой складочки верхнего века, характерной для т.н. «монголоидов»).
Но! За очень большой отрезок времени в геноме не закрепилась ни одна из тех функций, которые принято называть интеллектуальными.
Каждый человек вновь и вновь рождается питекантропом, не имеющим ни малейшего представления ни о языке своих родителей, ни о предназначении унитаза. Если homo пройдет курс социально-культурной дрессировки, то он узнает и то и другое. Если нет, то останется обычным животным, применительно к которому диагноз «слабоумие» будет незаслуженным комплиментом.
Со времени первых информативных звуков, которые неизбежным образом развились в речь, прошло немало времени. Возможно, не менее миллиона лет. Речь, являясь колоссальным преимуществом человека, теоретически, должна была бы стать видовым наследуемым фактором. Но… ничего не произошло. Она не закрепилась. Каждого нового человека приходится учить речи заново.
За этот период даже черные медведи, попавшие в особые климатические условия, через мутацию известного гена MC1R обзавелись белой шкурой. Сцинки перешли от яйцекладства к живорождению. Тростниковые жабы повысили резвость. Пяденицы радикально поменяли окраску, а мидии, измученные домогательствами крабов — увеличили толщину створок своих раковин.
И это все чистая генетика, ибо «команда на изменение» может прозвучать только «из уст» гена. Ослушание невозможно. Везде мы видим энергичное чехардирование пигментных и сигнальных белков, клеточных рецепторов и гормонов. Эволюция трудится.
Вырабатываются и генетически закрепляются как милые пустячки, так и глобальные изменения. Кроты совершенствуют копательные пальчики, а тараканы учатся презирать яды. Геном каждого живого существа находится в движении, пытаясь обеспечить «свой» организм максимальными преимуществами.
А вот важнейшее свойство человека, отличающее его от жирафа, крота и моллюска — этим геномом полностью игнорируется, как нечто абсолютно незначительное и не стоящее закрепления. Как то, на что жалко потратить даже парочку сигнальных белков.
Конечно, тело человека изменяется. Особый ген тибетцев позволяет им приспособиться к разреженному воздуху, масаи приобретают длинноногость, у (части) чукчей и якутов возникает т.н. «холестериновый» аллель и т.д.
Но эволюционная работа совершенствует лишь биологическую куклу человека, никак не фиксируя в его геноме главное отличие от животных: мышление, речь и интеллект.
Это упрямство генов начисто отрезает человека от всего опыта предыдущих поколений, заставляя каждую родившуюся особь обучаться всему заново. Обучение, как правило, происходит. Но! Оно всегда делается только через дрессировку, нарабатывающую те или иные цепочки условных рефлексов.
Этот факт давно требует объяснений. Но их нет. Как нет и никакой ясности по поводу того, какая часть мозга ответственна за генерацию именно мышления.
Разумеется, в поисках решения этой неприятной загадки наука цеплялась за все, что ей подворачивалось под руку. Но… всегда безуспешно.
Поначалу решающим фактором считался объем мозга и соотношение массы мозга и тела. Предполагалось, что своим удивительным свойствам этот орган обязан своей величине.
Но исследования множества гипофизарных карликов, имеющих массу мозга около 400–500 см3, показали, что существо с объемом мозга в три раза меньше нормативного — тоже способно говорить, петь, шутить, читать и писать романы, решать сложные математические задачи, стреляться на дуэли, гранить самоцветы и шулерничать при игре в карты.
Последним гвоздем в гроб «теории объема» стала красотка Антония Грандони, имевшая мозг 370 см3. Антония пела, танцевала, обладала нормальной речью, писала любовные стишки и занималась рукоделием. Мозг Грандони был исследован доктором Л. Северини из Перуджи, который обнаружил, что чистый объем гемисфер (полушарий) красавицы равнялся 289 граммам, а еще 51 грамм приходился на мозжечок, ствол и продолговатый мозг. Основная работа по Грандони — Д. Кардон «D'una Microcefalata».
В XXI веке Антонию в миниатюрности головного мозга перещеголяли Чандра Бахадур, Джунри Балавинг и другие карлики Филипин и Непала.
Гипотеза взаимосвязи мышления и размеров мозга лопнула. Ее сменила версия о том, что «тем самым», ключевым, фактором является «зона Брока» (нижняя лобная извилина мозга).
«Брока» назначили ответственной за речь. Но и здесь вышел конфуз. Нижняя лобная извилина оказалась простым центром моторики губ, языка и гортани. Разумеется, ни малейшего отношения к смыслам и содержаниям звуков она не имеет и обслуживает всего лишь механику звукоиздавания. Аналогичная ей по функции извилина была еще в 1877 обнаружена доктором Duret у собаки и означена, как «центр лая», а позже найдена у всех млекопитающих без исключения.
«У животных нервные клетки в области Брока контролируют работу мимических и гортанных мышц, а так же языка».[3]
Затем выяснилось, что в процессе эволюции у homo несколько припухли лобные доли мозга. Этой-то припухлости и делегировали роль «главного отличия» человека от других животных.
Первым опроверг гипотезу об исключительной роли лобных долей Иван Петрович, за ним — У. Г. Пенфилд, а в 1977 году J. Hrbek поставил точку:
«Приписывание лобной коре самых высших психических функций традиционная догма, которая уже 150 лет задерживает прогресс научного познания».
Затем были обнаружены гены, типа HAR1, отвечающие за развитие коры мозга, а также другие мелкие генетические радости.
Поначалу это показалось решением неприятной загадки, но на проверку тоже оказалось блефом.
Дело в том, что если счастливого обладателя «Брока», HAR1, и самых больших лобных долей предоставить самому себе, с рождения лишив всякого влияния других homo, то мы вновь получим бессвязно мычащее существо. Мыча, оно будет мастурбировать при виде любой самки и при первой возможности в центре бальной залы наложит кучу.
Ни «лобные доли», ни HAR1 не сработают. Речь и мышление не возникнут.
История нейрологии и нейрофизиологии скрупулезно хранит все свидетельства о поведении тех особей homo, которые по разным причинам не прошли курс социально-культурной дрессировки. Этих документов много, но особенно живописны наблюдения за реальными «маугли», детьми разного возраста, в XIX–XX веках, обнаруженными в джунглях Индии.
О мальчике 12 лет:
«Его нельзя было заставить носить платье даже в самую холодную погоду. Когда сделалось холодно, ему дали стеганное одеяло на вате, но он разорвал его на куски и съел часть его вместе с ватой и хлебом».[4]
О мальчике 14 лет:
«Он не говорил, он только визжал. Он не переносил одежды и стаскивал с себя все, что только на него надевалось. Не ел ничего, кроме сырого мяса и лакал воду языком. Предоставленный самому себе, он забирался днем в какое-нибудь темное место, ночью же выходил и бродил кругом ограды, если находил кость, принимался грызть ее с жадностью. Этот мальчик умер в приюте через четыре месяца».[5]
О девочках:
«17 октября 1920 года в Годамуре, при уничтожении стаи волков были найдены две девочки — 1,5 лет и 8 лет. Доставлены в Миднарор. Из довольно подробных протоколов следует, что единственный звук, который они издавали — был крик-завывание. Этот крик начинался с грубого звучания и переходил в дрожащий пронзительный вопль на очень высокой ноте. Играя, они кусались. Старшая с 9 февраля 1922 года начала учиться передвигаться на коленях в выпрямленном состоянии (с выпрямленной спиной и без помощи рук) и вместо визжания научилась издавать звук “бхуу-бхуу”».
Обе девочки быстро умерли. Вскрытие показало наличие у них вполне здорового мозга. Разумеется, лобные доли, как и все остальные анатомические аксессуары, присущие современным сапиенсам, у них были вполне развиты.
Мы можем перебрать сотню примеров такого типа, начиная с XIV столетия и закончив XXI. Во всех случаях картина будет поразительно сходственна. Более того, качество мышления и интеллект непосредственных родителей тоже не будет иметь никакого значения.
Выстроив сколь угодно длинную цепочку из нобелевских лауреатов и лауреаток, мы можем разжиться «финальным» младенцем. У него будет безупречная академическая родословная и самая интеллектуальная «наследственность». Но опять-таки это будет обычное животное, не имеющее ни малейшего представления ни о конструкции простой зажигалки, ни о Павлове.