ему этому он был еще нагл и льстив: никто не выдумал столько хитростей, чтобы обмануть людей, как он. Ему мало было того, что он высасывал все соки из честных людей и наживался, разоряя их. Он грабил целые города и разорял весь народ. Недоставало еще, чтобы он публично объявил: можно грабить и воровать сколько угодно, если только с ним будут делиться добычей. Так все больше пустела страна, и многие покидали свою родину, чтобы отправиться в чужие страны».
Можно подумать, что это отчет о свирепом хозяйничаньи русских чиновников!
При Флоре дело дошло наконец до восстания, в котором весь народ поднялся против своих мучителей. Когда Флор захотел разграбить, в мае 66 г., храм, то возмутился весь Иерусалим или, вернее, низшие классы в Иерусалиме. Большая часть высших классов, как фарисеи, так и саддукеи, не хотели восстания и желали мира. За восстанием против римлян последовала междоусобная война. Победила военная партия. Партия миролюбцев была побеждена в уличной борьбе, но и римский гарнизон вынужден был оставить Иерусалим и был перебит.
Воинственный энтузиазм инсургентов был так силен, что им удалось обратить в бегство вспомогательное войско в 30 000 человек, предводимое сирийским легатом Цестием Галлом.
Все иудейство восстало не только в Палестине, но и далеко за ее пределами. Восстание иудеев в Александрии потребовало концентрации всех военных сил римлян в Египте.
Победа иудейства над Римом была совершенно немыслима. Для этого иудейство было слишком слабо; оно состояло почти исключительно из горожан. Но все же оно умело бы отвоевать еще отсрочку для своей государственности, заставить римлян обращаться с Иудеей более осторожно, если бы восставшие энергично продолжали свое наступление и обеспечили за собой плоды своих побед. Условия могли бы очень скоро сложиться для них благоприятно. На втором году Иудейской войны на западе империи восстали против Нерона солдаты, борьба легионов между собой длилась еще после смерти его (9 июня 68 г.), и Веспасиан, главный военачальник, которому поручено было подчинить Иудею, следил с большим интересом за событиями на Западе, где решалась судьба империи, чем за маленькой местной войной, в которую его впутали.
Но единственный и без того не особенно большой шанс на успех, который имели инсургенты, был ими упущен. Конечно, именно низшие классы объявили войну римлянам и победили иудейских сторонников мира. Но имущие и образованные классы имели еще столько влияния, что взяли в свои руки ведение войны с римлянами. А это значило, что она будет вестись нерешительно, половинчато, не с намерением победить противника, а войти с ним в соглашение. Продолжалось это недолго. В конце концов инсургенты заметили, как слабо ведут войну их предводители, и зелоты захватили тогда руководство борьбой в свои руки.
«Фанатическая народная партия объясняла — не без основания, — говорит Шюрер, — несчастный ход дел недостаточно энергичным ведением войны. Представители народа поэтому употребили все усилия, чтобы овладеть положением и устранить прежних вождей. А так как последние не хотели добровольно уйти, то зимою 67/68 г. Иерусалим стал свидетелем междоусобной войны и таких ужасных сцен, которые мы после того можем найти только в эпоху первой французской революции».
Действительно, сравнение с французской революцией навязывается невольно всякому исследователю этого периода. Но если для Франции террор стал средством, которое помогло спасти революцию и начать победоносное наступление против всей Европы, то для Иерусалима такой успех исключался уже, при тогдашних условиях, с самого начала его борьбы. Террор низших классов явился даже слишком поздно для того, чтобы протянуть еще немного существование Иудейского государства, дни которого были уже сочтены. Он мог только затянуть борьбу, увеличить ее муки, разжечь еще больше бешенство будущего победителя. Но он помог также явить всему миру образец неукротимой энергии, героизма и самоотвержения, представляющий одинокое, но зато еще более грандиозное и выдающееся зрелище на фоне всеобщей трусости, апатии и эгоизма современной ему эпохи.
Не все иерусалимское иудейство вело эту безнадежную героическую борьбу против могущественного врага, не все оно в течение долгих трех лет, до сентября 70 г., выказывало чудеса храбрости, энергии и находчивости, защищая шаг за шагом свою родную землю, покрывая каждую пядь ее своими трупами, пока, наконец, истощенное голодом и болезнью, оно не нашло себе могилу в горящих развалинах Иерусалима. Священники, книжники, купцы — все они еще в начале осады успели бежать и укрыться в безопасном месте. Вождями нации в опасный для нее момент явились мелкие ремесленники и торговцы в союзе с иерусалимскими пролетариями и пролетаризо-ванными крестьянами Галилеи, которым удалось пробиться в Иерусалим.
Именно в этой обстановке зарождалась христианская община. Она вовсе не представляет ту идиллическую картину, которую рисует в своей «Жизни Иисуса» Ренан, — правда, не на основании общественных условий того времени, а тех живописных впечатлений, которые получает современный турист в Галилее. Только поэтому Ренан может уверять нас в своем романе об Иисусе, что эта прекрасная страна в эпоху Христа «цвела благосостоянием, обилием и веселием», так что «всякая история возникновения христианства превращается в восхитительную идиллию».
Да, она так же восхитительна, как был восхитителен и прекрасен май 1871 г. в Париже!
Приходится, однако, признать, что на мрачном фоне этой картины из мук и крови, которую представляет история Иудеи в эпоху Христа, можно заметить явление, производящее, действительно, впечатление мирной идиллии. Это орден ессениан или ессеев, который, по мнению Иосифа Флавия,[47] возник около 150 г. до Р. X. и существовал до разрушения Иерусалима. После этого он исчезает со страниц истории.
Как и зелоты, ессеи были, очевидно, пролетарского происхождения, но их мировоззрение носило совершенно другой характер. Зелоты не развивали никакой особой социальной программы. От фарисеев они отличались не целью своей, а средствами, они были только более последовательны и не отступали при достижении ее даже перед насилием. Если бы эта цель была достигнута, если бы место владыки мира перешло от Рима к Иерусалиму, если бы к иудейству притекали все сокровища, которые захватывались Римом, то ни один общественный класс не знал бы нужды. Таким образом, национализм, казалось, мог и для пролетариев сделать излишним социализм. Пролетарский характер зелотов проявлялся только в энергии и фанатизме их патриотических стремлений.
Но не все пролетарии готовы были ждать, пока мессия создаст новый, господствующий над всем миром Иерусалим. Некоторые из них хотели улучшить свое положение сейчас же, а так как политика не обещала скорой помощи, то они обратились к экономической организации.
Всего вероятнее, что в основании ессейства лежал именно указанный ход мысли. Документальных доказательств у нас нет никаких.
Зато нам хорошо известен его основной характер. Он состоит в резко выраженном коммунизме. Ко времени Иосифа Флавия ессеев было около 4000 человек, и все они жили отдельными общинами в различных деревнях и местностях Иудеи.
«Они жили все вместе, — рассказывает о них Филон, — организованные в корпорации, гетерии, братства, и все заняты были работами для общины.
Никто из них не имеет собственного имущества, ни дома, ни раба, ни земли, ни стада, ничего вообще, что приносит богатство. Но, соединяя вместе все свое имущество без различия, они все пользуются им сообща.
Деньги, которые они приобретают различными работами, они отдают выборному старшине. Этот принимает их и покупает на них все, что нужно, и выдает им обильную пищу и все, что необходимо для жизни».
На основании этих известий можно было бы думать, что каждый производил за свой счет или работал за вознаграждение. По Иосифу Флавию, они работали дома под общим руководством.
«После этого (утренней молитвы) старшины указывают каждому работу, которой он обучился, и, если они прилежно исполняли ее до пятого часа (от восхода солнца, следовательно до 11 часов), они облекаются в льняные одежды и омывают тело холодной водой. Очистившись, они входят в столовую, куда имеет доступ только принадлежащий к секте. Они входят туда, чистые и опрятные, как в храм. После того как они тихо усаживаются, приходит пекарь и кладет всем по порядку хлеб, а повар ставит равным образом перед всяким миску с едой. Тогда является священник и благословляет трапезу. До окончания молитвы никому не дозволяется приниматься за еду. После трапезы они все снова совершают молитву и, следовательно, в начале и в конце трапезы славят бога как подателя всякой пищи. Затем они снимают свои льняные одежды как священные и снова принимаются за работу до вечера. Ужин они съедают в таком же порядке, как и обед, и если являются гости (конечно, члены ордена из других местностей, так как посторонним был запрещен доступ в столовую. — К. К.), то они их приглашают к столу. Ни крики, ни шум никогда не оглашают дом, и когда они говорят между собою, то каждый говорит по очереди, а не все вместе, так что людям, находящимся вне их дома, постоянная тишина в нем кажется тайной, внушающей почтение. Причиной их спокойной жизни является их всегдашняя умеренность, так как они никогда не едят и не пьют больше, чем это требуется для поддержания жизни.
Хотя они во всех случаях обязаны просить разрешения старшины, они имеют право вполне самостоятельно оказывать помощь всем нуждающимся. Когда этого требует какое-нибудь несчастие, всякий может спешить на помощь нуждающимся и носить бедным пищу. Но друзьям своим и родным они не могут ничего дать без ведома старшины или управителя».
Коммунизм был доведен у них до крайности. Он распространялся даже на одежду. Так, Филон пишет:
«Не только пища, но и одежда была у них общая. Для зимы она состояла из грубого плаща, для лета вы давались легкие накидки, и каждый мог ими пользоваться, когда хотел. Что принадлежал