В эпоху Христа в мессиях не чувствовалось недостатка, в особенности в Галилее, где чуть не каждый день являлись пророки и атаманы разбойников, выдававшие себя за мессию, помазанника божия. Но если кто-нибудь из них погибал в борьбе с римским могуществом, если его хватали, распинали и убивали, тогда наступал конец его мессианской миссии, тогда на него смотрели как на лжепророка и лжемессию. Настоящий мессия должен был еще только явиться.
Напротив, христианская община крепко держалась за своего передового борца. Правда, и для нее мессия еще только должен был явиться во всем своем величии. Но тот, кто должен был явиться, был все тот же, бывший уже раньше, распятый, воскресший через три дня после смерти и затем вознесшийся на небо после того, как он явился ученикам.
Это понимание было специфически христианским. Откуда оно возникло? v
Согласно древнехристианскому пониманию, именно чудо воскресения Иисуса на третий день после его смерти доказывало его божественное происхождение и давало основание ждать его вторичного сошествия с неба. Такого же взгляда придерживаются и современные теологи. Конечно, «либеральные» понимают это воскресение не буквально. По их мнению, Иисус в действительности не воскрес, но ученики его, находясь в состоянии религиозного экстаза, думали, что видели его после смерти, и пришли на основании этого к заключению, что природа его божественна. Пфлейдерер писал:
«Точно так же, как Павел по дороге в Дамаск созерцал в экстатическом видении образ Христа, явившийся ему в лучах небесного сияния, так можем мы себе представить и первое явление Христа Петру — психический феномен, который вовсе не есть непонятное чудо, а, как видно из многочисленных аналогий всех веков, вполне понятное психологическое явление… Таким образом, историческую основу веры учеников в воскресение мы видим в экстатических видениях отдельных учеников, в которых они созерцали своего распятого учителя живым и окруженным небесной славой и которые являлись вполне убедительными для остальных. А привыкшая ко всему чудесному, фантазия уже сама ткала дальше ткань для того, что переполняло и волновало душу. Движущей силой этой веры в воскресение было, в сущности, неизгладимое впечатление, произведенное на них его личностью. Любовь их и доверие к нему были сильнее смерти. И в основе веры всей первоначальной общины в воскресение учителя лежит не чудо физическое, а чудо любви. Поэтому оно закончилось не скоро преходящим душевным волнением; вновь пробужденная, одухотворенная вера толкнула их на дело, и ученики сочли своим призванием возвещать всем соплеменникам, что Иисус Назарянин, которого те предали в руки врагов его, был все же мессия, что Бог сделал его таким, воскресив его и взяв на небо, откуда он скоро вернется снова, чтобы основать свое царство на земле».
Если это верно, то нам пришлось бы объяснить распространение мессианизма ранней христианской общины, а вместе с тем и такое грандиозное всемирно-историческое явление, как христианство, случайными галлюцинациями одного человека.
Что кто-нибудь из апостолов имел видение распятого, вполне возможно. Вполне возможно также, что это видение было вполне убедительно для других, так как вся эта эпоха была чрезвычайно легковерна, и иудейство было глубоко проникнуто верой в воскресение. Воскрешения мертвых не считались тогда чем-либо недостижимым. К тем примерам, которые мы раньше приводили, мы прибавим теперь еще несколько.
У Матфея апостолам предписывается исполнение следующей программы деятельности: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте» (10:8). Воскрешение мертвых изображается тут как обычное занятие апостолов, точно так же, как и исцеление больных. При этом следует специальное напоминание, что апостолы не должны брать за это деньги. Стало быть, по мнению автора евангелия, воскрешение мертвых возможно было также как профессия, оплачиваемая известным гонораром.
Характерно также описание воскресения у Матфея. Могила Иисуса охраняется солдатами для того, чтобы ученики не могли украсть его труп и распространить слух, что он воскрес. Но сделалось великое землетрясение, небо озарилось молниями, камень отвалился от двери гроба, и Иисус вышел.
«То некоторые из стражи, войдя в город, объявили первосвященникам о всем бывшем. И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам, и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали; и, если слух об этом дойдет до правителя, мы убедим его, и вас от неприятности избавим. Они, взяв деньги, поступили, как научены были; и пронеслось слово сие между иудеями до сего дня» (Мф. 28:11–15).
Следовательно, эти христиане думали, что воскрешение мертвого, лежащего уже три дня в могиле, произведет на очевидцев такое слабое впечатление, что довольно хорошей взятки, чтобы не только наложить на их уста печать молчания, но и заставить их рассказывать прямо противоположное.
Вполне понятно, что люди, придерживавшиеся этих взглядов, могли легко поверить легенде о воскресении.
Но этим еще не исчерпывается вопрос. Это легковерие и твердая уверенность в возможности воскресения не составляли специфической особенности христианской общины. Она делила эту веру вместе со всем иудейством того времени, поскольку все они ждали прихода мессии. Почему же только христианам было видение воскресшего мессии, почему не было его ни у одного из последователей других мессий, принявших тогда мученическую смерть?
Наши теологи скажут, что это следует приписать тому, в высшей степени глубокому впечатлению, которое производила личность Иисуса в отличие от всех других являвшихся тогда мессий. Но против этого говорит то обстоятельство, что деятельность Иисуса, длившаяся по всем данным только очень короткое время, прошла бесследно для массы, так что ни один из современников не счел нужным отметить ее. Напротив, другие мессии долго сражались против римлян и временами достигали успехов, которые засвидетельствованы историей. Неужели эти мессии производили меньшее впечатление? Допустим, однако, что Иисус не сумел приковать к себе влияние массы, но зато оставил, силой влияния своей личности, неизгладимые воспоминания среди своих немногих последователей. Но это могло бы объяснить еще, почему вера в Иисуса продолжала жить среди его личных друзей. Все же остается загадкой, почему эта вера приобрела пропагандистскую силу среди других людей, которые его не знали, на которых личность его не могла оказывать никакого влияния? Если только впечатление от личности Иисуса порождало веру в его воскресение и его божественную миссию, то вера эта должна была становиться тем слабее, чем слабее становились личные воспоминания о нем и чем больше суживался круг лиц, знавших его лично.
Потомки, как известно, не сплетают артисту венков, и в этом пункте есть много общего между ним и пастором. Все, что относится к знаменитым артистам, может быть повторено и о проповеднике, который ограничивается проповедями, действует только силою своей личности и не оставляет никаких произведений, переживающих его. Проповеди его могут производить потрясающее впечатление, они могут действовать самым возвышенным образом, но они не могут произвести такое же впечатление на людей, которые не слышали их от самого проповедника и знают их только в чужой передаче. Личность его на таких людей не может оказывать сильного влияния и нисколько не будет занимать их воображения.
Никто не оставляет по себе память, выходящую из узкого круга людей, знавших его лично, если он не оставляет какого-нибудь произведения, которое, даже отделенное от его личности, производит впечатление, будь это художественное творение — здание, портрет, музыкальное или поэтическое произведение, — или же научный труд — научное собрание материалов, теория, изобретение или открытие, — или, наконец, политическое или социальное учреждение или организация, вызванные им самим к жизни или в создании и укреплении которых он принимал выдающееся участие.
Пока такое создание продолжает существовать и действовать, продолжает также жить и интерес к личности творца его. Если даже оно осталось незамеченным при его жизни и начинает разрастаться и приобретать значение только после его смерти, как это часто случается со многими открытиями, изобретениями, организациями, то вполне возможно, что интерес к его творцу пробуждается только после смерти последнего и все больше возрастает. И чем меньше он привлекал внимание при жизни, чем меньше лиц знали его, тем больше возбуждает он тогда фантазию, если он действительно создал нечто выдающееся, тем скорее личность его обрастает анекдотами и легендами. Мало того. Стремление людей искать при чину какого-нибудь социального явления — первоначально также всякого естественного процесса — в деятельности какой-нибудь личности так велико, что оно заставляет даже при наличии творения, приобретшего огромное значение, придумать для него специального творца или связать с этим творением какое-нибудь сохранившееся имя, если действительный творец забыт или если — что случается очень часто — это создание является продуктом многих соединенных сил, из которых ни одна не выдавалась из общей суммы их, так что нет возможности назвать его главного творца.
И если мессианство Иисуса не кончилось так же, как мессианство Иуды, Февды и других мессий того времени, то причину этого следует искать не в его личности, а в создании, которое связано было с его именем. Восторженное доверие к личности пророка, ожидание чуда, экстаз и вера в воскресение — все это мы встречаем в такой же степени у последователей других мессий, как и последователей Иисуса. Нельзя же искать различие между ними как раз в том, что им всем одинаково присуще. Тогда остается только одно различие между Иисусом и другими мессиями: в то время как последние не оставили после себя ничего такого, в чем продолжала бы жить их личность, первый оставил после себя организацию с учреждениями, которые соединяли его последователей и привлекали все новых.