Гитлер, таким образом, создавал борьбу с ростом собственных конкурентов не столько уничтожением талантливейших из них, как это делали диктаторы более традиционного типа, сколько максимальным выдвижением наиболее способных, которые вдохновлялись на конкуренцию друг с другом и на защиту и продвижение своих идей и начинаний, а сам Гитлер царил над ними в роли якобы не заинтересованного в склоках, объективного и справедливого арбитра, способного выслушать и понять любого из них.
У этой системы имелись свои минусы (а где их не бывает?), но действовала она гораздо эффективнее и полезнее для германского государства и немецкого народа, чем диктатуры классического репрессивного типа.
«Для того чтобы укрепить свою власть среди молодой дикой поросли, появившейся во времена его господства, Гитлер разработал целенаправленную стратегию. Во всех спорах он лишь тогда являл себя в качестве последней судебной инстанции, когда было ясно, на чьей стороне победа. Это был дарвинизм чистейшей воды. Тот, кто оказывался сильнее, был благодарен диктатору и впредь был обязан демонстрировать ему свою лояльность. Так Гитлеру удавалось всегда оставаться неизменным центром своей империи. /…/
Диктатор был настолько «силен», что мог позволить себе, подобно капитану корабля, лишь указать правильный курс, доверив все остальное преданным до гроба штурманам».[476]
Корыстные интересы Гитлера прикрывались убедительной видимостью того, что и он сам, и его подчиненные старались действовать по общим принципам, которые были сформулированы уже после завершения войны: «Все задачи войны разрешимы только человеком и тесно связаны друг с другом. /…/ Все, кто служит[477]делу обороны, связаны одной общей судьбой. Из последовательного выполнения отдельных задач складывается и решение общей задачи. Для того чтобы нацелить достаточное количество подготовленных ресурсов нации на выполнение поставленных задач, требуется хорошее руководство. Наибольший успех в этом отношении будет достигнут только в том случае, если удастся «поставить каждого человека на свое место».»[478]
При этом вся структура организации власти в Третьем Рейхе была такова, что Гитлер оставался единственным элементом, объединяющим ее в единое целое, как, впрочем, бывает во всякой абсолютной монархии: «Из-за огромной раздробленности правительства в Третьем Рейхе основные сферы политики были связаны между собой только через Гитлера. Обсуждение политических вопросов приводило Гитлера к дискуссиям с разными людьми (такими, как Гиммлер, в вопросах расовой политики и оккупированных территорий, или как Борман и Ламмерс[479] — в вопросах, касающихся внутренних дел), либо к замене руководителей оборонных предприятий и военного командования (в связи с вопросами по производству военного снаряжения, оружия, боеприпасов и военной стратегии). Однако Гитлер оставался единственной нитью, связывавшей воедино отдельные ниточки этой паутины»[480] — и без Гитлера было невозможно решить ни одного серьезного вопроса.
Это, очевидно, раздражало многих в Третьем Рейхе — не одного Фрика. Поэтому неудивительна попытка создать единый коллективный орган руководства, призванный решать серьезные вопросы помимо Гитлера. Ее предприняли два крупнейших бюрократа в нацистском государстве — Мартин Борман и Ганс Ламмерс — взявшие в компанию крупнейшего военного бюрократа — безынициативного и нерешительного, но профессионально грамотного и работоспособного фельдмаршала Вильгельма Кейтеля.[481] Не случайно, что эта попытка пришлась на январь 1943 года — критический, переломный момент всей войны.
«Был учрежден Комитет трех, включавший Ламмерса, Кейтеля и Бормана — Геринг саркастически назвал их Тремя Королями[482]. Между январем и августом 1943 года Комитет провел одиннадцать заседаний».[483]
Психологически ситуация очень напоминала ту, что сложилась в 1921 году в советском руководстве в связи с тяжелой болезнью Ленина: тогда тоже начались игры во всякие двойки и тройки, пытавшиеся заменить постепенно устранявшегося единого вождя, — все это не привело ни к каким конструктивным результатам, пока новый человек не оказался единственным обладателем всей полноты власти в стране — с соответствующими результатами для всех остальных, объясняющимися, главным образом, индивидуальными особенностями этого человека, о которых ниже.
Гитлер в январе 1943 года тоже оказался «болен» — не физически (хотя его здоровье, повторяем, оставляло желать лучшего), но политически: создание такого Комитета определенным образом отразило тень недоверия к нему со стороны его ближайших соратников — и никак не могло его порадовать. Однако, в отличие от Ленина, Гитлер физически оказался достаточно крепок — и никуда не устранился. Характерно при этом, что ему, вроде бы, не пришлось принимать никаких мер против этого Комитета: все принципы прежней организации власти сработали на Гитлера — все его соратники, не включенные в этот Комитет, немедленно включились в борьбу с этим последним.
«Геринг, Геббельс, Шпеер и прочие из нацистской верхушки, не вошедшие в этот комитет, последующие несколько месяцев провели в интригах, направленных на его подрыв. /…/
Комитет трех был решительно настроен на труд во благо фюрера и ни разу не принял ни одного решения, которое бы шло в разрез с выраженными желаниями Гитлера»[484] — но и это не сохранило тройку: «провал оказался демонстрацией окончательной несовместимости любой систематической администрации с деспотической и бессистемной властью фюрера»,[485] которая, таким образом, подтвердила-таки свою незыблемость и несменяемость — покуда оставался жив весь Третий Рейх.
Вопрос лишь в том: действительно ли оппозиция со стороны Геринга, Геббельса и прочих лишила власти этот Комитет или на то нашлись какие-то другие причины?
К этому нам предстоит возвращаться.
Заметим, однако, что данный стиль руководства, явно в позитивную сторону отличающий Гитлера от иных диктаторов, отражал не столько личностное превосходство Гитлера над окружающими, сколь определенный дефицит такого превосходства.
Сталин в сложнейших ситуациях мог проявлять весьма гибкие и вариабельные подходы к своим оппонентам, переубеждая и уговаривая их, подчиняя себе, обманывая и обыгрывая их или, совсем наоборот, унижая и уничтожая непокорных. При этом почти никто не мог выдерживать целенаправленного психологического давления со стороны Сталина, если подвергался таковому — включая весьма небесталанных и очень волевых людей, прославившихся в годы Гражданской войны несгибаемой твердостью и предельной беспощадностью.
Троцкий, Склянский и еще немногие умели сохранить свой дух и не растерять собственные мысли при неотразимом давлении Сталина — и все они расплатились за это умение собственными жизнями. При этом почти никто из них не мог даже временно подчинить себе Сталина или радикально повлиять на него — это получалось лишь у Ленина, которому Сталин почти беспрекословно повиновался — до поры до времени, а иногда — у Свердлова, умершего, однако, еще в 1919 году.
В этом смысле Гитлеру было очень далеко до его основного внешнеполитического конкурента. В отличие от Сталина, Гитлер годами терпел психологическое превосходство многих своих соратников, отличавшихся самостоятельностью, волей, упорством и непреклонностью. При прямых столкновениях с ними Гитлер предпочитал отступать и уступать.
В Третьем Рейхе это отмечалось многими, например: «Гитлер, как это он всегда делал, столкнувшись с твердостью собеседника, начал отступать»[486] — это гросс-адмирал Редер о Гитлере, которого он уже очень хорошо знал ко времени, когда происходил конкретный эпизод, к которому относилась эта реплика — в начале 1943 года (опять — начало 1943 года!). Заметим, что сам Редер и был настоящим профессиональным капитаном — и прямых столкновений с ним не мог выдерживать Гитлер!
Так же к Гитлеру относились и некоторые другие. Все тот же знаменитый Эрнст Рем и вовсе снисходительно и покровительственно поглядывал на Гитлера, даже, похоже, не воспринимая его всерьез. Герхард Россбах, хорошо знавший их обоих во времена начала нацистского движения, так расценивал их взаимоотношения: «Рем запихал в сапоги этого умного и слабого, но одержимого человека и подтолкнул его к действиям».[487]
В критический, последний момент его жизни Рем, обнаруживший, что подвергается расправе по повелению своего ближайшего друга, потребовал, чтобы его расстреливал сам Гитлер.[488] Трудно выносить однозначную оценку этому поступку Рема, совершенному в столь сложной и трагической для него ситуации, но этот демарш не имел никакого успеха: Рема расстреляли и так — безо всякого участия Гитлера.[489]
Принято считать, что требование Рема отражало его уверенность не только в том, что Гитлер не посмеет поднять оружие на своего верного друга, но и вообще неспособен самолично пролить кровь.
На наш взгляд, однако, если такие убеждения Рема и имели место, то они значительно усиливали для Гитлера повод и причины расправы над Ремом: Гитлер все-таки не прощал такого отношения