Поразительно, но ни Тревор-Роупер, ни его читатели абсолютно не поразились резким контрастом между персонажем, оравшим в полутьме перед пораженным Бергером, и тем Гитлером, которого сам Бергер видел всего за две недели до этого, а главное — с тем Гитлером, который еще только пару часов назад по-деловому обсуждал с Кейтелем и Йодлем безрадостные перспективы фронта и всей Германии и заботливо провожал своих любимых соратников!
Перед Бергером была разыграна не слишком талантливая имитация того выступления Гитлера, которое прозвучало на совещании еще раньше — днем, до последовавшей беседы фюрера с Кейтелем и Йодлем.
Но полное вступление двойника в роль произошло лишь еще приблизительно через сутки. В эту же ночь и на следующий день Гитлер и его двойник действовали по существу параллельно, встречаясь и беседуя с разными людьми.
К сожалению, невозможно сделать точную привязку всех событий, происходивших в Имперской канцелярии и в Бункере Гитлера с вечера 22 апреля по утро 24 апреля, ни к точному времени, ни к помещениям, в которых происходили конкретные эпизоды.
Очевидно, однако, что одновременно (или — почти одновременно) с Бергером Гитлер встречался и с фельдмаршалом Фердинандом Шернером, войска которого обороняли территорию Чехии. Шернер так рассказывал об этом в 1947 году в русском плену, сообщая массу интереснейших подробностей.
Начало относилось к более ранним эпизодам: «В середине февраля 1945 года я был у Гитлера по вопросу дальнейших оперативных задач /…/.
Я слышал тогда в ставке Гитлера отГудериана[508]и его заместителя генерала Кребса, что имеются предпосылки для заключения сепаратного мира с Англией, и что в этом направлении уже якобы ведутся переговоры в Испании, Швейцарии и Швеции.
Кроме того, посредничество в этом вопросе было обещано папой римским. В ставке мне сообщили, что еще в 1943 или 1944 году заместитель Риббентропа Вейцзекер, он же германский посланник при Ватикане, по поручению Гитлера имел беседы с папой по данному вопросу. Папа дал согласие быть посредником в переговорах между немцами и англо-американцами. /…/
В середине марта 1945 года я был вторично вызван в ставку Гитлера в связи с наметившимися к тому времени подготовительными мероприятиями советского командования к большому наступлению на Берлин»[509] — которое, таким образом, вовсе не было неожиданным.
«5 апреля 1945 года я снова вылетел в ставку Гитлера, где мне было объявлено о присвоении звания генерал-фельдмаршала. /…/
Я установил, что в ставке Гитлера к этому времени надежда на сепаратный мир возросла. Характерно, что Гиммлера в эти дни в ставке не было. Мне сообщили, что он где-то ведет переговоры с англичанами и американцами о сепаратном мире.
В воскресенье, 22 апреля 1945 года я вновь неожиданно был вызван Гитлером в его ставку в Берлин, и это была моя последняя встреча с ним. В тот же день я последний раз встретился с Геббельсом. /…/
Эта моя последняя встреча с фюрером состоялась в имперской канцелярии в присутствии вновь назначенного начальника генерального штаба Кребса и личного адъютанта Гитлера Бургдорфа.
Во время этой встречи Гитлер произвел на меня тяжелое впечатление своим внешним обликом совершенно больного и подавленного событиями человека. Лицо было бледное и распухшее, голос слабый. Беседу начал с того, что спросил меня, как я оцениваю создавшееся положение»[510] — и далее последовало вполне деловое, содержательное и продолжительное обсуждение Гитлером и Шернером сложившегося военного положения.[511]
«В этой беседе Гитлер впервые заявил, что он не видит возможности для выхода из войны военными средствами, однако он питает надежды на политические возможности. /…/
Тогда же Гитлер мне прямо сказал, что он намерен в надлежащий момент покончить с собою, чтобы не являться помехой в переговорах о сепаратном мире с одним из противников Германии.
Я пытался убедить Гитлера в необходимости выехать из Берлина в район Зальцбурга, мотивируя свое предложение тем, что с его смертью невозможно какое-либо действительное продолжение борьбы. Я говорил ему, что успешное сопротивление в зоне Альп требует его личного присутствия и что его смерть будет означать конец Германии. /…/
Гитлер мое предложение категорически отклонил и заявил буквально следующее: «Нет, ни в коем случае. Со мной обстоит дело иначе. Вы должны это понять. Полководцы должны остаться. Выехать из Берлина я не могу. Я взял обязательство перед войсками, что Берлин останется немецким. Падет Берлин, тогда я не останусь в живых. Я являюсь также главным препятствием на пути к дипломатическим переговорам. Пусть Геринг, Гиммлер или кто-либо другой договорится с англичанами…»
Затем Гитлер поставил меня в известность о том, что им составлено политическое завещание, которое он мне наряду с другими указаниями намерен в ближайшие дни направить со специальным курьером. /…/ в нем, в частности, указаны мои задачи по организации и руководству сопротивлением в Альпах».[512]
Последний фрагмент кладет конец дискуссиям о том, кто именно — настоящий Гитлер или его двойник — диктовал секретарше Гитлера Трудль Юнге это знаменитое политическое завещание от 29 апреля 1945 года — в ночь накануне свадьбы Гитлера и Евы Браун. Диктовка красочно описана в воспоминаниях этой словоблудливой дамы.[513] Теперь понятно, что почти наверняка никто и ничего ей не диктовал в ту памятную ночь, а если что и диктовалось, то только известное краткое дополнение Геббельса к завещанию Гитлера.[514]
Информация Шернера разоблачает и миф о «предательстве Гиммлера», произведшем, якобы, столь сильное впечатление на Гитлера: «28 апреля — последний удар для Гитлера. /…/ сотрудник пресс-службы Хайнц Лоренц приносит ошеломляющее известие: по сообщению «Рейтер», рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вел через графа Бернадота переговоры с союзниками».[515]
Ясно, что с февраля по апрель 1945 Шернер имел дело в Берлине с одним и тем же человеком; понятно и физическое состояние этого человека в ночь на 23 апреля: уже почти сутки Гитлер провел на ногах, а его продолжительное выступление на дневном совещании было вполне обычной для него сценой, хотя и не часто исполняемой; в нее, по обыкновению, было вложено столько сил и экспрессии, что и в более молодые годы такие выходки погружали его потом в заметную депрессию на достаточно долгие часы: «Однажды он обнаружил грандиозное воздействие вспышек своего гнева; с тех пор гнев и неистовая брань стали любимым оружием в его арсенале»[516] — писал Отто Штрассер.
Хватало у Гитлера и других нагрузок в тот день. Тем более понятно, что теперь ему было бы совершенно нереально заново воспламеняться и орать в иступлении: «Всех расстрелять! Всех расстрелять!»
Для нашего же сюжета важно то, что Гитлер и в разговоре с Шернером продублировал сообщение о переходе переговоров в руки Геринга (и Гиммлера!) — и снова в отсутствии Бормана, хотя и в присутствии Кребса и Бургдорфа!
Широко разрекламированная весть об эвакуации руководства из Берлина и о том, что сам Гитлер остается в столице, достигла всех его ближайших соратников — и некоторые из них ринулись вновь встретиться с ним, дабы окончательно прояснить перспективы для себя самих.
В течение 23 апреля в Бункере снова (и уже в последний раз) побывали те же Кейтель и Йодль, а также министр военной промышленности Шпеер и министр иностранных дел Риббентроп.
Понятно, что иметь дело с Кейтелем и Йодлем пришлось снова настоящему Гитлеру. Эти люди были его ближайшими соратниками — и знали его как облупленного; к тому же еще накануне он беседовал с ними — и все они помнили все слова, сказанные друг другом. Представлять им двойника было бесполезно и очень опасно — это потребовало бы обязательного последующего их убийства (как и произошло с Борманом, Геббельсом и семьей последнего), и для этого их еще нужно было задержать в Берлине, а уже был общеизвестно решен вопрос о том, что они уедут руководить военными действиями — в полноценном командном пункте к западу от Берлина. Поэтому настоящему, подлинному Гитлеру пришлось еще несколько часов выступать в собственной роли — и, заметим, никто из этих двух генералов позднее не сообщал о неестественном поведении якобы разваливавшегося прямо на глазах Гитлера!
Но двойника продолжали обкатывать: его, похоже, подставили Шпееру. Последний затеял в предшествующие месяцы игру в оппозицию (позже он заявлял, что пытался подготовить даже убийство Гитлера[517]) и старался саботировать распоряжения Гитлера об уничтожении гражданских объектов на территории Германии, а также подговаривал к тому же и других. При этом он пытался держаться подальше от Гитлера (хотя и посетил его, конечно, в день рождения 20 апреля) и не стремился общаться с ним, как раньше. Это-то, по-видимому, и вдохновило ничего не подозревавшего Гитлера и его сообщников на попытку использовать Шпеера в качестве подопытного кролика — никто не ожидал от этого всегда послушного министра каких-либо неожиданностей.
В результате дело вылилось в тяжелый конфуз — почище чем с Бергером, которому теперь уже самостоятельно приходилось решать, кого же расстреливать! Заметим, кстати, что самого Гитлера это уже ни чуточки не возновало — кого же там расстреляет Бергер и будет ли он это делать во