Понятно, что превращение этого состояния в обыденность, тем более в обыденность, формирующую стиль поведения и восприятия, начисто лишило бы род homo всякой надежды уцелеть в лишенном сантиментов мире палеолита и неолита.
Это, скорее, редкая пикантная приправа, но никак не само ежедневное блюдо реальности, которую homo обречен был воспринимать, чтобы выжить и размножиться.
Нас в данном вопросе интересует совершенно другое.
Помимо того, что практики ИСС показывают хрупкость сознания, мы видим и абсолютную, рабскую зависимость сознания от физиологии.
Причем не только от органов восприятия, не только от зрения, слуха, обоняния, осязания, но практически и от всех физиологических систем организма, которые на первый взгляд не имеют вообще никакого отношения к фиксации внешней реальности и трансляции ее признаков к проекционным центрам мозга.
Нечувствительное, никак внешне не выраженное легкое изменение состава крови, наступающее вследствие съедения маленького галлюциногенного гриба Gymnopilus, способно категорически изменить картину мира вокруг, населить его нереальными видениями, сместить все координаты, «перекрасить листву на деревьях» и заставить «ухмыляться камни».
Продолжительный, быстрый, вводящий в «транс» шаманский танец лишает видимые предметы истинных масштабов, нарушает ориентацию, фантазийно сужая или расширяя реальное пространство, создает темнотные или световые иллюзии разной степени продолжительности, эффекты «второго, третьего неба» и пролетов «сквозь них».
Заметьте, и в первом, и во втором случаях глаза как внешние органы зрения работают в обычном режиме, бесстрастно поставляя мозгу по nervus opticus эскиз вполне реалистической, «штатной»[4] картинки действительности. (Я специально взял оба примера, когда методы вхождения в ИСС не влияют ни на физиологию глаза, ни на физиологию глазного нерва).
Но искажения этой действительности в сознании могут принимать невероятные, чудовищные формы. Эта иллюзия спровоцирует и стиль поведения, уместный только в этом фантазийном мире.
Понятно, что все физиологические метаморфозы в результате замыкаются на головной мозг (проникая через гематоэнцефалический барьер0 в ликвор или создавая дефицит крови в синусах твердой мозговой оболочки), и уже в самом мозге, собственно, и происходят изменения сознания.
Но эти изменения приходят именно через воздействие на физиологию, а не каким-то волшебным путем прямо в мозг. А состояние мозга в данном случае является (отчасти) констатацией физиологической проблемы и реакцией на нее. (Эфферентных и афферентных связей, как я знаю, никто еще не отменял).
Как мы уже знаем, эти изменения не однотипны.
Более того, они многовариантны.
Даже галлюцинаторные ряды существенно разнятся в зависимости от методов воздействия на «чистую» физиологию.
Я уж не говорю об известных эффектах «убегающей земли», «многоэтажного неба», «полетов», «наблюдения за собственным телом со стороны» et cetera. Для создания каждого из этих эффектов существует свой отдельный способ.
Связь разности искажений сознания с разностью методов, которыми они вызываются, теоретически несомненна. Более того, эта связь и экспериментально доказана такими исследователями ИСС, как Э. Бургиньон, 3. Уоллес, Д. Риос, Т Маккена et cetera37.
Примечательным является и то, что не только искажение, но и «вычитание» тех или иных физиологических функций неминуемо влечет за собой значительное ИСС (глухота, долгая полная неподвижность, бессонница et cetera)38.
Е supra dicto ordiri делается простой вывод, что сознание любого живого существа, в том числе и человека, — это сумма всех его физиологических ощущений, выстраивающая для него реальную картину мира.
Сознание — это тотальный фактор, неизбежное следствие наличия физиологии и ЦНС, igitur, присуще всем существам без исключения. Сложность сознания зависит только от степени сложности физиологии и ЦНС существа.
Простым доказательством этого незатейливого вывода служит тот факт, что картину мира, т.е. sensus, можно изменить, изменяя простые физиологические ощущения.
Причем, существует возможность как полного, так и выборочного искажения «картины сознания». Все зависит лишь от силы и способа воздействия на физиологию.
Fortasse, данные формулировки могут показаться излишне смелыми, но в них, по сути, ничего нового не содержится.
Еще Карл Вернике (1848-1905) достаточно близко подошел к именно таким трактовкам сознания, сформулировав в своем программном труде следующее: «Сознание нашего телесного существования целиком подчинено целостности органических ощущений, передающихся каждый момент с любой части нашего тела — коре» (Вернике К. Основы психиатрии, 1896).
(Здесь можно было бы оспорить лишь номинацию «адресата», т.е. «кору», но следует помнить, что в эпоху К. Вернике роль ствола мозга и ретикулярной формации была не до конца понятна.)
Илл. 36. К. Вернике
Г. Дени и П. Камю утверждали, что «достаточно неупотребления или потери каких-либо органических ощущений (висцеральных, мускульных, суставных), чтобы определить в нашем сознании более или менее глубокое нарушение» (Deny G., Camus Р. Sur une forme d'hypocondrie aberrante due a la perte de la conscience du corps // Rev. Neurol., 1905. Vol. 9. Page 462-467).
Вряд ли можно отнести к оговоркам и известный пассаж И. М. Сеченова, где он, в числе формирующих сознание, упоминает и откровенно висцероцептивные факторы: «К разряду же явлений самосознания относятся те неопределенные темные ощущения, которые сопровождают акты, совершающиеся в полостных органах груди и живота» (Сеченов И. М. Рефлексы головного мозга, 1863).
При всей своей «животной» простоте именно сознание является фундаментальным, базовым явлением, на котором отчасти строится разум, а при создании особых условий — мышление и интеллект.
Достаточно, под величественной башней разума, мышления и интеллекта, чуть-чуть пошатать «простое животное» сознание, чтобы вся надстройка обрушилась, а блистательные эталоны мышления и интеллекта превратились бы в кашу, не имеющую ни смысла, ни цены.
Возьмем, к примеру, «образ» Чарльза Дарвина и сказку Э. Т. А. Гофмана «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер».
Эти две культурологически полярные позиции, безусловно, достояние не «примитивного» сознания, а некий операционный материал интеллекта. То есть нечто, проходящее по другому, принципиально более «высокому ведомству», чем «простая физиология».
В процесс интеллектуального существования этих двух позиций вовлечены миллиарды межнейронных связей, сотни тысяч электрохимических «событий», происходящих в проекционных и ассоциативных центрах коры, где строятся, сплетаются и расплетаются цепи из символов, слов, понятий и образов.
При этом позиции «Дарвин» и «Крошка Цахес» предельно четко разграничены, хотя могут одновременно сосуществовать в мыслительном процессе.
Цепочки их ассоциативного возникновения и развития мобильно изолируются друг от друга, чтобы исключить смешение и, тем самым, обессмысливание обеих позиций, что неминуемо случится, если позиция «Дарвин» поменяется рядом признаков с позицией «Крошка Цахес».
При этом стоит помнить, что обе эти интеллектуальные конструкции подвижны и многомерны, что неминуемо следует из нейронной теории С. Р. Кахаля и из принципа межнейронного обмена, который лежит в основе всех процессов, происходящих в коре головного мозга.
Каждая из этих конструкций «вспышкоподобно» «оживает», адресуясь всеми составляющими ее компонентами к миллиардам нейронов, содержащим коды слов, образов и понятий. Происходит ассоциативная объемная связь (прямая и обратная), которая должна строго вовремя смениться следующей ассоциативной «вспышкой», еще более объемной, так как, fortasse, столь же существенен и «отсев» лишних или ошибочных ассоциаций или ассоциативных наслоений39 (перегружающихструктурируемый образ).
Сверхточность и масштабность обыденного интеллектуального процесса, происходящего в головном мозге, завораживает, порождает уверенность во всемогуществе интеллекта... но достаточно половинки гриба Gymnopilus, и у позиции «Чарльз Дарвин» тут же вырастет ужасный нос Крошки Цахеса, а речь великого эволюциониста превратится в веселое бессмысленное квакание.
I. е., легкое воздействие на сознание — и самая точная и сложная работа интеллекта полностью аннулируется.
Здесь нужно отдать должное Уайлдеру Грейвсу Пенфилду, который шестьдесят лет назад, почти не трактуя и никак не расшифровывая свою мысль, но отнес сознание к сверхдревним подкорковым функциям мозга.
Сделал он это в 1936 году в статье «Мозговая кора и сознание» (Penfield Y. The Cerebral Cortex and Consciousness, 1959).
«Имеются данные о наличии уровня интеграции в центральной нервной системе более высокого, чем интеграция, которую можно найти в мозговой коре.
Все области мозга могут участвовать в нормальных сознательных процессах, но необходимая основа сознания лежит вне мозговой коры, не в новом мозгу, а в старом».
У. Г. Пенфилд, надо сказать, колебался, и это заметно по тону статьи. Чистота и глубина его нейрофизиологического знания, его безупречный академизм поначалу не позволяли ему делать некорректные «категорические догадки» о конкретном месте локализации сознания в этих первоначальных структурах.
Плюс к этому он был живым и чрезвычайно эрудированным человеком, живущим в системе «гуманистических», культурных и иных влиятельных стереотипов об «исключительности» человека. Эти стереотипы, как правило, находятся в конфликте с нейрофизиологической реальностью и провоцируют сомнения даже в самых очевидных научных данных.
Тем не менее У. Г. Пенфилд все же «нащупал» абсолютную независимость сознания от кортекса и всех тех церебральных образований, которые обычно ассоциируются с интеллектом и мышлением.
Puto, он был абсолютно прав.
Хотя в свое время, получив несколько мягких замечаний на свое осторожное предположение о стволе головного мозга как о возможном месте дислокации сознания, У. Г. Пенфилд сник и грустно написал: