Сложность аксессуаров и подручных структур, которые вынужден был разрастить вокруг себя ствол мозга homo, говорит не о «совершенстве» этого мозга, а лишь о своеобразии вида homo, который нуждается во множестве анатомических и физиологических атрибутов, без которых его выживание было невозможно.
А уж структурное и морфологическое богатство мозга стало следствием необходимости управления этими сложными атрибутами.
Возникает естественный вопрос: в чем заключаются отличия меж сознанием человека и других животных?
Сейчас некоторым условным различием является лишь номинированность сознаваемой действительности, способность давать ей имена, определения, «сшивать» все это в некие картины и использовать как сырье для мышления40.
Но эта особенность — явление недавнее, очень зыбкое, физиологически не закрепляющееся и крепко увязанное с искусственными процессами речи, мышления и интеллекта.
На самом же деле номинированность не является существенным, имеющим биологический «вес» отличием, это некие «gaudia privata» homo, никак не влияющие ни на сам процесс существования сознания, ни на его качество.
Puto, если сознание позднего (современного) homo и имеет эту малосущественную разницу с сознанием других животных, то у раннего homo не имело вообще никаких. (По крайней мере, нет никаких причин считать, что такие отличия существовали.)
Те стереотипы, что в свое время «надломили» У. Г. Пенфилда, разумеется, не позволяют ставить в один ряд сознание человека и сознание животных, хотя и нейрофизиология, и палеоантропология — не оставляют никаких сомнений по данному вопросу; никакой принципиальной разницы меж сознанием homo (в его естественном состоянии) и других животных не существует.
Чтобы они возникли — человеку было бы необходимо обзавестись некоей своей «личной» физиологией, принципиально отличающейся от всего, что известно в природе. (Не думаю, что это осуществимо или необходимо.)
Кажется логичным предполагать, что и мышление, и интеллект, какими бы поздними и искусственными образованиями они ни были, раздвинули и обогатили сознание, дали мозгу те «мощности», о которых не мог и мечтать ранний homo или другие животные.
Puto, что эти представления глубоко ошибочны.
Безусловно, мы имеем свидетельство того, что фрагменты сознания могут быть прономинированы, классифицированы и через это включены в «интеллектуальный оборот» в виде неких «видеофайлов». Но обращение к ним возможно только через их прямые номинации или номинативные «коды», которые теснейшим образом увязаны с мышлением, а соответственно, с речью.
Речевые (в данном случае внутреннеречевые) навыки дают возможность пользоваться сознанием, но никак не могут его «обогатить».
В известном смысле слова развитость коры может быть аналогизирована с «богатством» сознания, но и это тоже отчасти ошибочное представление.
Единственное, что прямо влияет на усугубление силы, яркости и многомерности естественного сознания — так это лишь расширение рецепторных возможностей.
Обладатель наиболее совершенной рецепторики — будет и обладателем наиболее яркого и рельефного сознания; возможности зрения, слуха, обоняния, тактильности, проприоцепции (и всех остальных «цепций») будут формировать «картину мира» с точностью прямо пропорциональной возможностям рецепторов.
В какой-то степени, конечно, на яркость и чистоту сознания может повлиять и развитость коры, но весьма опосредованно и не всегда благоприятно.
Разумеется, ассоциативные зоны коры берут на себя «дорисовку» реальности в том случае, если рецепторы несовершенны, повреждены или их возможности не могут быть реализованы по причине разнообразных внешних условий: темноты, скрытости одного запаха под другим, удаленности или недостижимости объекта тактилизации et cetera. Но эта «дорисовка» может быть как ошибочной, так и вовсе произвольной (неверной).
Puto, что порождаемые корой сложные и простые ассоциации, сравнительная нюансировка, любые «дорисовки» вообще играют какую-то существенную роль только при наличии развитого мышления, т.е. когда сознание «управляемо».
(Прекрасным примером «неуправляемого» сознания являются «сны».)
При «управляемости», когда наличие номинативного классификатора обеспечивает легкость, мгновенность и точность вызываемой ассоциации (или ее «обратность»), становится возможна генерация искусственного сознания, т.н. воображения.
К теме использования сознания в мышлении мы еще вернемся, а сейчас давайте обратимся к некоторым подробностям и непонятностям эмбриогенеза. Эти непонятности заодно помогут прояснить потенциалы мозга древнего человека41.
(Обращение к этим нюансам все равно неизбежно в данном исследовании, так как неизбежен вопрос о времени зарождения сознания у эмбриона.)
Как известно, на XVIII сутки в сверхмалюсеньком эмбриончике возникает нейромезенхима. (Ее возникновению предшествует образование нейроэктодермального зачатка, утолщение и перегиб нервных валиков, нервной пластинки и трубки.)
Нейромезенхима служит базой для возникновения нервных ганглиев и оболочек нервов. С этого момента (очень условно) можно говорить о зарождении центральной нервной системы.
Подчеркиваю, очень условно, так как лишь спустя 8-10 суток закроется каудальный нейропор, блокируется попадание околоплодных жидкостей в спинномозговой канал и полости будущих желудочков микроскопического мозга.
Этот момент (закрытия нейропора) чертовски важен, так как именно с него ЦНС эмбриона становится независима от прямого воздействия маточной среды, и начинается вторая фаза нейруля- ции — морфологическое обособление и овеществление основных структур головного мозга.
Затем зародится стволик гиппоглосиса, наметится nervus trigeminus, за ним abducens, потом facialis, а к пятидесятым суткам и большая часть структур головного мозга уже будет вполне сформирована.
Но знаковой точкой принято считать XVIII сутки, и я не вижу никакой чрезвычайной необходимости опровергать эту эмбриологическую догму или сомневаться в ней.
Более того, именно к этому моменту пролиферация в микроскопической структуре ЦНС человека позволяет окончательно «перевалить» трехсотклеточный рубеж и сравняться в количестве нейронов с нематодой.
В любом случае, на XVIII сутки, пусть анатомически ничтожный, пусть еще в виде лишь «эскиза», но овеществился повелитель и хозяин будущего организма. Мозг.
Практически сразу (на XVIII—XIX сутки) мозг запускает сердце и системы кроветворения, потому что для его личного морфогенеза — это наиболее важные органы.
Еще нет желудочно-кишечного тракта, нет респираторного аппарата. Нет по одной простой причине — для формирования мозга на этом этапе они не очень нужны, с их ролью прекрасно справляются жидкости амниотического (околоплодного) пузыря.
Мозг жаден, властен и капризен, а главная его задача — точно и в срок построить самого себя, так как без него все и невозможно, да и не нужно. С этого момента, с момента появления управляющей силы — все становится понятно. Nullum aenigma hie est.
Невозможно сомневаться в способностях и возможностях даже этого «эскиза» ЦНС безошибочно генерировать регуляцию и вы- стройку себя самого, а параллельно — и нужного ему для его жизни организма.
Происходит клеточное строительство, одинаково безошибочное как во времени, так и в пространстве.
Какой бы крохой на этот момент ни был бы будущий мозг, но свою главную работу — править миллионами клеток, создавая одни, убивая другие, замещая третьи, мутируя четвертые, варьируя пятые, — он прекрасно знает, даже пребывая в столь ничтожном возрасте и размере.
И он «лепит» из сотен тысяч (чуть позже из миллионов) клеток архималюсенькую, кривую, прозрачную фигурку с хвостиком (но без лапок).
Этой кривульке еще предстоит позировать для микеланджелобского «Давида», рычать сквозь изрубленную бронзу гребнистого шлема «Veni et cape» или потеть над кляксами Роршаха.
Доказательства поразительного таланта мозга к клеточному строению организма, который будет его домом и слугой, слишком очевидны, чтобы нуждаться в комментариях.
Посему нет ничего удивительного в том, что головной мозг создается в первую очередь, а весь остальной организм подстраивается в той степени и с той скоростью, в какой это необходимо для обеспечения жизнедеятельности головного мозга.
Secundum naturam, нейроны, расположенные в более глубоких слоях мозга, рождаются первыми.
На пятидесятые сутки жизни эмбриона уже почти все готово, уже отчетлив рельеф великого крохи.
Уже присутствует комиссура передних бугорков четверохолмия и само четверохолмие, уже есть и ножки мозжечка и сам мозжечок, наметился продолговатый мозг, гипофиз, воронка гипофиза, хиазма, терминальная пластинка, бульбус ольфакториус, стра- тиум (основа стриопаллидарной системы), обозначилась интервентрикулярная форамина, гипоталамус, эпифиз, вентральный и дорсальный таламусы, а также четвертый желудочек, сосудистые сплетения IV желудочка, латеральные желудочки и их сосудистые сплетения тоже.
Примечательно, что когда мозг в общих и главных структурах своих уже практически выстроен, только начинают формироваться пальцы рук, растворяется хвост, начинается образование ЖКТ, конечностей и et cetera et cetera.
Как вы, вероятно, помните, к этому моменту общий вес эмбриона достигает почти грамма, а размер — почти двух сантиметров. Все дальнейшее предельно понятно и прекрасно известно, как я уже сказал, nullum aenigma hie est.
И все же начиная именно с восемнадцатых суток правящая роль мозга очевидна и несомненна, его потребности и есть главная логика морфогенеза.
Наличие отчетливой и выполняемой задачи необходимого минимума нейронов, неких физиологических образований, позволяет установить именно здесь достаточно формальный рубеж «возникновения сознания».
Качество и «яркость» этого сознания представляются весьма и весьма условными.
Сложно предположить, что его содержанием может быть что- либо, кроме монотонн