ых паразитических ощущений, которые тем однообразнее, чем благополучнее протекает беременность.
Не только на восемнадцатые сутки, но и значительно позже, зрительные ощущения у эмбриона неполноценны или вовсе отсутствуют, так как формирование даже п. opticus еще не закончено.
Слуховые ощущения теоретически возможны, но тоже неполноценны, так как даже новорожденный младенец не слышит до тех пор, пока околоплодная жидкость из его среднего уха не удалится через евстахиеву трубу.
(Secundum naturam, амниотическая жидкость, в которой он живет 270 дней, подчиняется тем же законам физики, что и все остальные жидкости, и способна передавать колебания, но особенности как матки, так и органов слуха самого эмбриона искажают и минимизируют эти колебания, почти полностью лишая их естественных «звуковых очертаний».)
Тактильная чувствительность, являющаяся важной частью сознания, возможно, уже существует и на XVIII сутки, равно как и проприоцептивная и висцеральная, но они, разумеется, минимальны, если не вовсе ничтожны.
Учитывая тот факт, что сознание — это сумма всех физиологических ощущений и раздражений, то у эмбриона, лишенного основных видов чувствительности (слуховой, зрительной, обонятельной), оно не может быть более развито, чем у самых простейших организмов, имеющих примерно такой же набор рабочей рецепторики.
Несмотря на всю эффектность возможности сравнения сознания эмбриона homo и, скажем, живой аннелиды Annelida (по степени оснащенности активной рецепторикой), такая аналогия будет некорректной и неточной.
Формально, она, fortasse, будет и верна, но лишь формально.
Сознание аннелиды значительно динамичнее, богаче и «ярче», так как сумма внешних воздействующих факторов драматичнее и содержательнее.
У эмбриона homo почти отсутствует главный компонент сознания — информация извне.
Очень не случайно, что даже после девяти месяцев первоначального созревания — поведение и сознание маленького homo «аналогично поведению и сознанию спинальных существ» (Delgado J. М. R. Physical Control of the Mind, 1969).
Есть, конечно, один любопытный нюанс.
Да, scilicet, внешняя информация (почти) не поступает в теплый водный мир вокруг эмбриона, глухо ограниченный эндометрием матки, но, тем не менее, именно здесь, в глухом грушевидном пузыре uterus происходит сверхсложное феерическое действие, увлекательность, динамика и драматизм которого не имеет аналогов.
Наблюдение за ним могло бы дать «пищу сознанию» в таких дозах и такого качества, что в гиппокампе новорожденного вполне могли бы быть запечатлены все секреты жизнеобразования млекопитающих. (А, возможно, и не только их.)
(Напомню, что мнение о гиппокампе как о регистраторе сознания принадлежит У. Г. Пенфилду: «Таким образом, регистрация потока сознания может вполне осуществляться либо в гиппокампе обеих сторон — возможность, которая находит подтверждение в экспериментальных данных, полученных при двустороннем повреждении или удалении гиппокамповой зоны (Мильнер и Пенфилд, 1955), либо в какой-то другой, более глубокой структуре» (Пенфилд У. Г. Речь и мозговые механизмы, 1959).
Я имею в виду работу самого мозга, его формирование и формирование им всего организма. Согласитесь, трудно представить себе что-либо более важное и увлекательное.
Но... «умозрительное» наблюдение за процессами в собственном мозге — недоступно homo ни в каком возрасте.
Эволюцией и цереброгенезом тут крепко установлено нечто вроде «ventilii reciproci»: мозг пользуется сознанием, но сознание лишено возможности наблюдать за мозгом.
В роли этого «ventilii reciproci» выступает, как это ни печально, общая биологическая примитивность функции сознания, сама его конструкция, в силу которой сознанием восприняты могут быть только «грубые» или «среднегрубые» (по меркам биологии) раздражители и впечатления.
Но вернемся к означенному нами «рубежу».
Secundum naturam, этот «рубеж» предельно условен, идеально точный момент «включения» сознания как был, так и остается ultra limites factorum.
Более того, есть некоторые основания предполагать, что это происходит значительно раньше восемнадцатых суток, и не методом «включения», а через медленное, постепенное «разгорание», возрастающее по мере того, как рецепторика набирает силу.
Punctum pronumerandi этого «разгорания» очень дискутивна, особенно после появления теории Ч. Шеррингтона, которую он скупо изложил в «Mart on his Nature» (1941): «Если я не способен распознать сознание в одноклеточном организме, то это не значит, что его там нет. В самом деле, если сознание появляется в развивающейся соме, то это равносильно тому, что оно потенциально существует в яйцеклетке (и сперматозоиде), из которых происходит сома».
Дискутирование «шеррингтоновской идеи» чревато «уводом» темы в малоисследованные теоретические глубины эмбрио- и нейрогенеза, а для решения нашего вопроса принципиального значения не имеет.
Для сохранения жесткости общей конструкции гипотезы, продуктивнее согласиться на «формальный рубеж» (XVIII суток) или, что еще благоразумнее, признать в данном вопросе наличие «неизвестности».
Opportune, эта неизвестность сосуществует в паре с другой важной неизвестностью эмбриогенеза и отчасти взаимоувязана с нею.
Рассмотрим эту вторую неизвестность:
Первые восемнадцать суток, до образования нейромезенхимы, до возникновения ЦНС, до ее созидательной роли и ее всемогущих потребностей, как были, так и остаются абсолютной lacuna nigra.
Функции ДНК уже завершены (пакет с «проектом организма» передан, вручен и принят), а ЦНС еще не существует в ее морфологическом определении (т.е. не существует почти никак).
ДНК не годится даже на временную роль строителя организма, поскольку многомерное клеточное строение, по сути, не может быть регулируемо в пространстве и времени ни одним из геномов, ни их аккордным усилием.
Все, что нам достоверно известно о геноме на данный момент, свидетельствует о принципиально пассивной, строго информационной роли ДНК и о неспособности одномерной микроскопической цепочки генетической информации координировать многомерное и коллективное взаимодействие миллиардов клеток.
Иными словами, с момента зарождения новой биологической жизни до момента возникновения той системы, которая единственная подходит для роли хозяина, дирижера и строителя, проходит почти восемнадцать суток. Тем не менее клеточное строение, инициатор и автор которого неизвестен, происходит. И происходит безупречно. (Et integre evenit.)
Академические нейроанатомия и нейрофизиология воспринимают эту загадку крайне болезненно и формулируют ее следующим образом: «Надо помнить, что между линейной структурой ДНК и трехмерной морфологией организма лежит ничем не заполненная пропасть. Пока мы не знаем, по каким законам возникает, наследуется и воспроизводится форма организма... В линейной структуре ДНК нет трехмерного гомункулюса, который мог бы быть образцом для копирования» (Савельев, проф. Стадии эмбрионального развития мозга человека, 2002).
Действительно, внятных объяснений не существует. Большинство нейроанатомов довольствуются очень условной гипотезой влияния ранней первичной полоски на морфогенез, что не слишком убедительно, так как и зародышевый диск, и трофо- бласт, и трофобластические лакуны, и желточный мешочек появляются на VII—IX сутки, а ранняя первичная полоска — лишь на XIII. Причем эта гипотеза остается строго «лабораторно-устной», и, насколько я помню, она даже не воплощалась ни в каких серьезных или академических исследованиях.
Декларативные «генетические» трактовки этой загадки существуют, но они имеют тот маленький недостаток, что пока удовлетворяют только самих генетиков42.
Они различны, но их роднит меж собой многозначительность и характерная для генетики тенденция трансформации неизвестного в непонятное. (Непонятность, как признак глубокой научности, впрочем, широко практиковалась еще медиками из комедий Мольера, так что и тут за генетикой далеко не первое слово.)
Здесь я имею в виду, в частности, «теорию гомеотических генов». Согласно этой версии, «гомеотические гены являются управляющими генами, которые контролируют и координируют экспрессию групп других генов и, таким образом, определяют формирование различных частей тела» (Nicholls J. G., Martin А. /?., Wallace В. G., Fuchs Р. А. From Neuron to Brain, 2006). (Magno negotio est cogitare plus exemplum absolutum candidae imargumentalisque declarationis.)
Ceterum, факт остается фактом. Первые восемнадцать суток морфогенеза (т.е. семь стадий развития по коллекции института Карнеги) непонятно кем и чем инициируются. Сила, осуществляющая первоначально клеточное строение и в нем лично заинтересованная, неведома.
Точное время «включения» или «разгорания» сознания находится в настолько тесной и понятной связи с этой загадкой, что до ее решения — о нем бесполезно даже и гадать.
Repeto, догадок по этому поводу много, но они не имеют большой ценности. Нам же, для того чтобы исследовать нормальное состояние взрослеющего и взрослого мозга, придется через эту загадку перешагнуть, оставив следующим поколениям возможность прекрасного открытия.
Necessario notare, что то, что я написал выше о «кривой прозрачной фигурке с хвостиком», в полной мере относится не только к Леониду I или Эйнштейну, но и к тем людям, что на протяжении двух миллионов лет не могли научиться бить камнем по камню так, чтобы в результате получилась реально режущая грань.
К тем людям, что без колебаний мозжили палкой головы своим и чужим детям в голодный день или, рыча, дрались за протухшую падаль.
Тем не менее всесилие мозга и тогда было абсолютным, ибо и мозг питекантропов легко решал задачу, в миллионы раз сложнее теории квантовой механики или чертежей Шартрского собора.
Легко и неизменно мозг homo erectus (как, впрочем, и мозг australopithecus, ramapithecus, paranthropus et cetera) решал задачу построения большого и невероятно сложного организма, руководя творением ста триллионов клеток непосредственно самого организма, управляя их сверхсложной жизнью да и еще двумястами триллионами различных микробов, сосуществующих с организмом.