Repeto, теория не претендует на истину, вполне возможно, что она так же ошибочна, как и многие другие, но ее важнейшая (по моему мнению) часть, т.н. центрэнцефалическая, nihilominus, останется в силе, так как заподозрить головной мозг в равноправии всех его структур категорически невозможно.
Ad verbum, есть и еще одна важная причина, по которой я из множества теорий нейрофизиологии выбрал, как основной инструмент, именно «ретикулярную», но об этом чуть позже.
Sane, принцип некой иерархии неоспорим. Он отмечен (явно или туманно) в любой из гипотез, начиная с декартовской, где загадочное «главенство» над мозгом отдано эпифизу.
Везалиус и Велизиус полагали, что управляющим органом мозга является полосатое тело corpus striatum (т.е. хвостатое ядро, скорлупа, бледный шар). Этот выбор никак особо не мотивировался (равно как и выбор Декарта), поскольку имелся в виду (строго говоря) не интегративный, или командующий, центр мозга, а лишь место обитания «души», у которой были все управленческие полномочия.
Чуть позже все руководящие функции были приписаны коре. Считалось, что коль скоро именно кора генерирует «наивысшие» особенности человека, то ей и принадлежит право управления его мозгом.
Полагаю, такой вывод поспешен, а причина его лишь в слепой сакрализации интеллекта, в нежелании определиться с его местом и эволюционным значением.
(Necessario notare, что ранее объектом такой слепой сакрализации была «душа», и ей тоже приписывались генеральные функции.)
Absolute, кора млекопитающих имеет уникальные свойства, но здесь будет уместна следующая аналогия:
Прибор ночного видения, сверхдорогой и сверхточный, в известном смысле слова руководит действиями снайпера, желающего произвести прицельный выстрел в полной темноте. В этой ситуации зависимость снайпера от прибора огромна, влияние прибора на принятие решений — безусловно. И тем не менее этот прекрасный прибор остается лишь инструментом снайпера, а не становится управляющей силой в понятном смысле этого слова.
Аналогия мне представляется грубоватой, но корректной, так как интегративные структуры мозга действительно находятся в «полной темноте» сформировавшего их палеозоя, и им требуются совершенные анализаторы для принятия верных решений (илл. 42).
(Puto, что в суть теории ретикулярной формации можно заложить примерно такое понимание соотношения коры и древних структур.)
Конечно, это по существу прямая декларация зависимости коры со всем ее проекционно-ассоциативным аппаратом, т.е. с разумом и мышлением, от первородных «примитивных» образований мозга.
(Но следует помнить, что не всякая зависимость лишает определенной свободы.)
Ad verbum, еще одним и, как я полагаю, крайне весомым аргументом «подчиненности», «инструментальности» коры — будет и упоминание о том факте, что такой важнейший фактор формирования множества жизнеорганизующих процессов, как боль — коре неведом.
«Боль не имеет своего представительства в новой коре больших полушарий» (Бериташвили И. С. Структуры и функции коры большого мозга, 1969).
Ergo, используя все эти выкладки, попробуем напрямую обозначить основной вопрос: что в головном мозге homo является управляющим и определяющим — природное «животное» или искусственное «интеллектуальное»?
Рассмотрим этот вопрос еще тщательнее.
Да, если мы принимаем «ретикулярную теорию» как основу представлений о механизмах мозга, то тем самым мы признаем полную и прямую зависимость аналитических потенциалов коры от «примитивных и слепых» древних формаций мозга, по сути, единых для
Илл. 42. Схема связи коры головного мозга с центрэнцефалической системой
всех видов животных, структурировавшихся во времена палеозоя примерно триста миллионов лет назад.
Atque следует признать, что эти формации активируют проекционные и ассоциативные участки неокортекса вне всякой связи с тем, какой конечный продукт будет результатом этой активации.
(Вернее, можно было бы сказать, что вполне возможен и мало предсказуем некий добавочный эффект этой активации, помимо основного, биологического эффекта.)
Поясняю.
Для коры «мауглеоида», homo erectus или Эйнштейна сработают одни и те же механизмы активации-торможения, идущие от стволовых структур.
Для примера — самое простое действие.
Предложим всем трем нашим персонажам взглянуть на ночное небо. (Эйнштейну, «мауглеоиду» и homo erectus.)
Puto, всем троим будет достаточно обычного жеста указания на него, никакой вербальной конкретизации не потребуется. Объект настолько прост и велик, что промахнуться взглядом невозможно.
Далее все будет происходить почти идентично.
У всех троих персонажей последует согласованная краткая работа нескольких мышц шеи, затем — пяти мимических мышц, синхронно с ними сработают четыре из шести мышц глазного яблока, приподняв его вверх, и сетчатка глаза примет пропущенную через хрусталик «картинку».
Перевернутая «картинка ночного неба» по п. opticus отправится в латеральное коленчатое тело, оттуда — к шпорной борозде, в проекционный центр зрения. Примечательно и крайне важно, что в проекционном центре перевернутость картинки не исчезнет.
«Из-за перевернутой картины, образуемой на сетчатке при помощи хрусталика, верхнее зрительное поле проецируется на нижнюю область сетчатки и передается в область У4, расположенную ниже шпорной борозды; нижнее зрительное поле проецируется над шпорной бороздой» (Nicholls J. G., Martin A. R., Wallace В. G., Fuchs Р. A. From Neuron to Brain, 2006).
Далее картинка проследует в ассоциативный центр, на дорсальную поверхность затылочной доли, где, собственно, и «перевернется» (илл. 43).
(Чрезвычайная важность этого простого обстоятельства заключается в том, что факт переворота картинки лишь на самом финальном этапе, в высшем корковом ассоциативном центре, есть наилучшее свидетельство глубочайшей древности этого центра и того, что архитектура мозга была завершена значительно ранее, чем это предполагается.)
Сам переворот — несложное действие, но он происходит только здесь. Лишь попав в «ассоциативный центр», зрительная информация становится полноценной, т.е. позволяющей принимать верные поведенческие решения. И это касается как homo, так и любого другого животного любой степени древности. Igitur, этот центр —
Илл. 43. Зрительные нервы и тракты (по Синельникову)
обязательное условие полноценности любого мозга, а не только его «позднеэволюционной модификации», и существует он не в силу того, что поздний homo начал грузить его сложными интеллектуальными ассоциациями и образами.
(Ad verbum, как и в случае с зонами Брока и Вернике, мы в очередной раз убеждаемся в изначальной эволюционной заготовленности зон коры под сложные функции.)
Ceterum, мы чуть отвлеклись от нашей троицы. От Эйнштейна, homo erectus и «мауглеоида», ну скажем, 1925 года рождения. (Или любого другого, но находящегося в рамках условной «современности».)
Для мозга всех троих процесс восприятия картинки ночного неба, ее прохождения по церебральным структурам и прибытия в ассоциативный центр — абсолютно идентичен. (Другого просто не предусмотрено физиологией мозга.)
Вполне вероятно, что и ретикулярная формация будет одинаково активировать структуры, по которым «проходит» картинка (от ганглиозных клеток сетчатки до дорсальной поверхности затылочной доли). Также вероятно и, более того, неизбежно, что для оценки увиденного и правильной реакции на него будут активированы и все остальные корковые зоны.
При примерно равном количестве нейронов в ассоциативных центрах, их анатомическом подобии, идентичности функций и одинаковом возбудителе — у всех этих трех представителей homo и продукт активации коры должен был бы (по крайней мере) сходствовать. Однако это категорически не так.
При взгляде на ночное небо продуктом кортексной активности мозга Эйнштейна будут нюансы представлений об искривлении пространства или правки в модель космологической динамики. (Si, vero, poterit se demovere a cogitationibus de gluteo maximo Elzae Levental.)
Продуктом кортексной активности мозга homo erectus и «маугле- оида», несмотря на разделяющий их миллион лет, будет лишь ощущение наличия над их головами темноты с яркими точками. (И это в самом лучшем случае, полагаю, что даже подобное предположение фантастично).
Скорее всего, сам «факт неба» и его звездности не вызовет ни интереса, ни самой минимальной реакции. Черное небо не опасно само по себе, оно не съедобно и не означает ровным счетом ничего, кроме утраты предметами и существами той отчетливости, которая возможна при ярком свете.
Но ретикулярная формация ответ на свой вопрос, ради получения которого она активировала различные области мозга, все же получит; из двух реальностей, темной и светлой — в наличии темная, более опасная. Secundum naturam, этот «ответ» будет гораздо нюан- сированнее, сложнее и точнее, чем тот, что можно вместить в слово «опасная», но примерный смысл будет, вероятно, именно таким.
Простой пример: даже ощущение опасности — и то двояко. Вместе с концентрацией внешней угрозы, генерируемой «темным миром вокруг», у homo проявляется и физиологическое знание повышения его собственной угрозы для этого «мира», так как мрак и ему дает некоторые повышенные шансы убить, совокупиться, украсть et cetera.
На «символ темноты» отзовется механизм агрессий. Он спровоцирует и у «мауглеоида», и у homo erectus страх или настороженность, отрефлексирует их на резкую оглядку по сторонам, мобилизует обоняние, слух и через ретикуло-спинальный тракт активирует всю мышечную систему.
Строго биологическая (важнейшая) задача будет выполнена.
(Necessario notare, что данная схема (если она верна) будет справедлива применительно как к homo erectus, так и к мауглеоиду, несмотря на разделяющий их миллион лет.)
Но вот глубокая прозрачная чернота неба и светящиеся в ней точки звезд — не будут и не могут иметь для них никакого смысла.
По одной простой причине. Отсутствуют номинации, ничто не имеет имени. Та часть реальности, что не опасна, не съедобна, не вожделенна, т.е. находится за пределами «круга понятного», круга, очерченного инстинктами, остается безымянной (как в целом, так и в мельчайших частностях), ее бесконечное многообразие бессмысленно... и неинтересно.