ловы потомков протогнатостом, они остались в общих чертах неизменными даже у наиболее поздних потомков этих древних форм. Действительно, ротовой аппарат хватательного типа, состоящий из верхней и нижней челюстей, одинаково сохранился как у рыб, так и у амфибий, как у рептилий и птиц, так и у млекопитающих» (Северцов А. Главные направления эволюционного процесса, 1967).
В силурийском же периоде возникают парные плавники и обретается тонко ориентированная скорость перемещения.
Пермский период (298-251 млн лет назад) приносит смену сред (выход на сушу), обретение ног и локомоторные возможности передвижения в совершенно иной, по сравнению с «водной», реальностью.
Юрский период (205-141 млн лет назад) дает крылья, а меловой (141-65 млн лет назад) — невероятные возможности плацентарно- сти и млекопитания.
Обнаружить что-либо равное по значению этим факторам в дальнейшей истории «личности» позвоночных практически невозможно.
Речь и мышление homo были, без сомнения, любопытными новациями, но к числу существенных факторов причислены, все же, быть никак не могут, так как не являются наследуемыми свойствами, а традиция их искусственной передачи может быть прервана любым катаклизмом, в отличие, например, от зрения или попереч- норотости.
Принцип функции «биологической личности», по всей видимости, неизменен. Развитость этой «личности» может варьироваться (как варьируется, например, сила обоняния, острота зрения или чувствительность других рецепторов), но принцип остается неизменным, как остаются неизменными передающиеся от вида к виду генерирующие ее стволовые структуры мозга.)
CAPUT XI
Эдиакарский период. Рай. Развитие нервной системы.Разрушение рая. Явление протогерцины.Основной инструментарий личности.Bellum omnium contra omnes.«Проклятый» вопрос, который благоразумно «обходят» все.Поперечноротость богов. «Нумизматика».Формирование мозга. Протокраниаты.Гёте. Мнение А. Северцова.
Scilicet, реальный возраст т.н. личности, или биологической индивидуальности, вероятно, восходит к протерозою, к самым первым многоклеточным формам жизни в земной истории.
Dickinsonia costata, Cyclomedusa, Spriggina и другие (circiter 200) известные науке организмы эдиакарского (вендского) периода, судя по всем особенностям их морфологии, были лишены всяких агрессий (илл. 47).
У них не было возможности не только убивать, но даже и просто мешать жить любому другому существу. Слепые и глухие, не знающие ярости и амбиций, органокомплексы пластинчатого типа тихо подъедали донные отложения, без энтузиазма плодились и без всяких лишних переживаний заканчивали свои дни.
Илл. 47. Типичный вендобионт (обитатель эдиакарской эпохи) —
Dickinsonia costata
По всей вероятности, межнейронный обмен у вендобионтов осуществлялся преимущественно по простейшему «контактному» (асинапти- ческому) типу, наподобие того, что был обнаружен у известковых и кремниевых губок исследователями О. Тюзе (1953), М. Паванн де Сек- кати (1955), Г. Паркером (1910), Г.Мак-Ниром (1923); а сама нервная система, естественно, была диффузна и «редкорассеянна». (McNair G. Motor Reactions of the Fresh-water Sponge, 1923; Parker G. The Reactions of Sponges with a Consideration of the Origin of the Nervous System, 1910; Pavans de Ceccatty M. Le systeme nerveux des eponges calcaires et siliceuses, 1955; Tuzet O., Pavans de Ceccatty M. Les cellules nerveuses de I'eponge, 1953). Предположительно, что эдиакарский «рай» был обязан своей стагнацией еще и тем, что он, возможно, частично воспринял от более ранних эпох (криогения, тония, стения, эктазия et cetera) то первоначальное положение, при котором «еще не существовало никакой четкой системы наследственности, никаких генетических механизмов, которые обеспечивали бы непрерывное воспроизведение функциональных единиц» (Ehrlich Р, Holm R. The Process of Evolution, 1963). Это предположение крайне дискутивно, но следует отметить, что и вообще все касающееся столь отдаленных от нас периодов и не может быть иным.
В этой протерозойской благостности ничто (судя по всему) не имело никакого значения: ни дивергенция, ни отбор, ни прогрессия возрастания численности, ни изменчивость. В течение примерно 100 млн лет, уже нося на себе настоящую жизнь, юная Земля не знала ни страхов, ни борьбы, ни наслаждений.
Состояние интересующей нас функции (биологической индивидуальности) определить на данном этапе достаточно сложно; даже имея свидетельства наличия самой нервной системы, мы можем лишь гадать о ее характеристиках.
С определенной уверенностью мы можем говорить лишь о полном отсутствии структур и рецепторов, способных формировать полноценное сознание и агрессии, а также о том, что толщина нервных волокон кротких вендобионтов была сопоставима с волокнами Aurelia, Metridium или Renilla, следовательно, колебалась от 2 до 12 мк. Соответственно, скорость прохождения импульса по таким волокнам не превышала 0,13-0,078 м/с, что категорически недостаточно даже для простой адекватной рефлекторики.
Существует строгое правило, в соответствии с которым о «скорости прохождения импульса» можно говорить только соотносительно с температурой тела, в котором происходят нервные процессы, или окружающей среды, если есть возможность обоснованного предположения, что тело принимает температуру среды. Применительно к эди- акарской эпохе это правило также должно соблюдаться, но климатические данные остаются пока весьма приблизительными, а принципы терморегуляции самих первосуществ и вовсе неизвестны. Единственное, что отчасти ясно, так это то, что за период с 580 до 550 млн лет назад глобальных оледенений не наблюдалось, соответственно, возможно предположение, что вендобионты принимали температуру среды, которая была достаточно высока (температура эдиакарского моря около 40 °С). Такие температуры, теоретически, оптимальны для скорости прохождения нервных импульсов.
Anfracto развития жизни (временем разрушения эдиакарской идиллии) становится ранний кембрий.
Circiter 550 млн лет назад эволюция свершила несколько циклов трансформаций, сперва обогатив (разветвив, укрупнив, утолстив) нервные ганглии, а затем заложив основу нейропиля (аналога ретикулярной формации у беспозвоночных).
Ветвление ганглий, обогатив чувствительность внутренних органов и поверхностей, «познакомило» организмы с множеством новых воздействий и раздражений. Эти раздражения (внешние и внутренние) потребовали верных «ответов» организма — и появились уже полноценные рефлексы, а как средство их оптимального «обеспечения» — синаптические связи меж нейронами. Мобильно объединяясь (по обстоятельствам) в специализированные «группы», рефлексы суммировались в агрессии, управление которыми стало возможно через зарождающийся нейропиль. Толщина нервных волокон увеличилась, а с ней вместе возросла и скорость прохождения импульсов.
Теоретически можно предположить, что к самому концу протерозоя диаметр нервного волокна был сопоставим с тем, каким располагает, к примеру, полихета Neanthes (30-37 мк), и соответственно, скоростью проведения импульса около 5 м/с; а к началу кембрия его толщина возросла до 70-150 мк, а скорость составила 10-15 м/с, как у Cambarus. (Приводится по: Prosser L., Brown F. Comparative Animal Physiology, 1962. Табл. 54.)
По свидетельству X. Коштоянц (1957), Т. Бэллока (1943), именно у кишечнополостных, разрушивших усложнением своей НС эдиакарский «рай», уже возникает синаптическая, сложная и богатая связь между нейронами (Bullock Т. Neuromuscular Facilitation in Scyphomedusae, 1943; Коштоянц X. Основы сравнительной физиологии, 1957. Т. 2).
Прогрессирующая чувствительность рецепторов и их количественное умножение — обострили половое чувство, голод, страх и боль. Первые, еще крайне наивные попытки соперничества за самок и еду — породили намек на рефлекторику ярости, конфликты и далекое предощущение вкуса чужой плоти.
«Личность», с ее агрессиями, потребностью самоутверждения, конфликтностью, чувственностью и способностью четкой самоидентификации буквально «сплеталась» из густеющей сетки нервных волокон.
Ceterum, пока это был лишь ее тусклый эскиз, так как «на самой низшей ступени животного царства чувствительность является равномерно разлитой по всему телу, без всяких признаков расчленения и обособления в органы. В своей исходной форме она едва ли чем отличается от так называемой раздражительности некоторых тканей, например, мышечной у высших животных...» (Сеченов И. М. Элементы мысли, 1952).
Конец эдиакарской эпохи, начало кембрия — это то время, когда «личность» уже обозначилась как один из важнейших инструментов эволюционного процесса и (fortasse) его генеральный стимулятор. Она еще инкубировалась, но развивающаяся и крупнеющая нервная система уже переполняла древние организмы ищущей выхода и реализации рефлекторикой.
Именно «личности», ее главным свойствам (т.е. потребности в нападении, защите, в реализации через конфликт), и предстояло, взорвав эдиакарский рай, сдвинуть жизнь с «мертвой точки», на которой та пребывала 100 миллионов лет. Но для того чтобы это произошло, наша «биологическая индивидуальность» нуждалась хотя бы в минимальном инструментарии.
Илл. 48. Дентальный аппарат акулы
Этот инструментарий «зрел» сравнительно недолго, и уже в фортунском «веке» раннего кембрия, а это (примерно) 545 миллионов лет назад, на сцене эволюционного театра являются первые протоконодонты,такие как, например, малышка (около 2 мм) Protohertzina. У нее еще не было ни глаз, ни челюстей — лишь скопление зубоподобных шипиков, но этого оказалось достаточно: вскоре кембрийские воды впервые познали убийство, и большой механизм животной эволюции благополучно запустился.
Крохотуля Protohertzina по праву может считаться условной punctum pronumerandi в истории «личности»: впервые живое существо, исходя из своих собственных побуждений и потребностей, начинает влиять на среду и провоцировать ее множественные изменения.