«Шипики протогерцины» пережили сотни эволюционных метаморфоз; они стали клыками, молярами, резцами, жалами, когтями, рогами, клювами, педицелляриями и бивнями. Но переданные даже самым далеким потомкам и радикально видоизмененные, «шипики» не утратили своего первоначального предназначения, и вот уже 545 миллионов лет являются основным инструментом «личности». (Клинки, шпаги, штыки, стилеты, да и вообще все оружие homo — это ведь тоже не более чем очередное перерождение «шипиков» раннего палеозоя).
Илл. 49. Дентальный аппарат костной рыбы
Развитие и многоипостасность «шипиков» спровоцировали и развитие эффективных защит от данного «инструмента личности». Возникли: раковины, простые и склерозированные кутикулы, чешуя, кожа, роговые щитки, шерсть, хитиновые карапаксы, мимикрия, скорость локомоции et cetera, благодаря чему разнообразились формы активной жизни. В свою очередь «совершенствование защит» спровоцировало организмы на генерацию более совершенного «оружия» et cetera et ad infinitum.
Цена развития оказалась, впрочем, не очень высокой. Со времен протерозоя было уничтожено без всякого следа примерно 99,9% всех видов живых существ, что не так уж много, учитывая, что именно конфликтность, постоянная bellum omnium contra omnes являлась и является обязательным условием и движителем эволюции. (Разумеется, не все эти виды были истреблены конкурентами, существенная часть погибла в катаклизмах, переродилась или была «списана», по разным причинам, самим эволюционным процессом.)
Здесь становится еще более понятна природа и назначение той функции головного мозга, которую мы ранее обозначили как биологическую индивидуальность («личность») и за которой условно закрепили «потребность и способность в точной и постоянной самоидентификации организма».
Sed наш краткий экскурс в эдиакарскую и кембрийскую эпохи позволяет обоснованно предположить, что у «личности» есть (как минимум) и еще одна задача, по важности сопоставимая с самоидентифи- кационной—способность управлять рефлексами и концентрировать их на том или ином обстоятельстве, противопоставляя этому обстоятельству сумму управляемых рефлексов, т.е. агрессию.
В переводе на язык приблизительных понятий я бы обозначил это свойство одновременно и как генерацию конфликтности, и как ее строжайшую регуляцию.
Напомню: когда-то именно конфликтность была тем важнейшим фактором, которого недоставало эдиакарской эпохе, чтобы от стагнации перейти к развитию; но как только организмы получили возможность конфликтовать друг с другом и средой — выход из тупика был найден, et vita genuina incepit.
Вглядимся и оценим: нейрон по самой своей природе исключительно конфликтен, barbare dictu, конфликтность (т.е. обеспечение реакции организма на обстоятельство) и есть его основная биологическая специализация.
С учетом того, что большинство «обстоятельств», предлагаемых средой — неблагоприятно или прямо враждебно, конфликтная роль нейрона становится еще более понятна.
Разумеется, объединенные в сложные сети и цепи, связанные меж собой в многомиллиардные сообщества (как дифференцированные, так и сегрегированные), нейроны способны к исключительно мощной и скоростной конфликтности, которая мгновенно «воспламеняет» весь организм, творя поведенческий ответ среде или обстоятельству.
Но мы знаем, что нервная деятельность состоит не только из возбуждений, механизм которых более или менее понятен, но и из торможений, когда вся сила нейронального «ответа» на обстоятельство может быть употреблена либо на погашение (ослабление или недопущение) рефлекса, либо вообще на изобретение парадоксальных (соотносительно с обстоятельствами) форм поведения.
Здесь следует признать, что происхождение и природа такого существенного фактора, как торможение нервной системы, так и осталась, molliter dictu, крайне дискутивной.
Sane, ситуация становится ясна, когда мы, подобно Ивану Михайловичу Сеченову, посредством малюсенького пинцетика, кладем на обнаженный ствол мозга лягушки — кристаллик соли и видим торможение почти всех моторных процессов, угнетение части рефлексов.
«Этот эффект развивается обыкновенно в течение первой минуты по приложению к мозгу раздражающего вещества, прежде чем успеет раздражение вызвать какое-либо движение (прямое или отраженное). Бывают, однако, случаи, когда угнетение отраженной деятельности заставляет ждать себя дольше. Тогда лучше всего вместо раствора приложить к мозгу кристаллы соли, которые действуют энергичнее и скорее... эффект раздражения мозга солью постепенно исчезает, если раздражитель удален (несколько капель воды на мозг и обсушивание его пропускной бумагой)» (Сеченов И. М. Исследование центров, задерживающих отраженные движения в мозгу лягушки, 1863).
Sane, «соляные опыты» Ивана Михайловича лишь продемонстрировали факт искусственно вызванной временной травмации нервной системы и сопутствующих ему состояний организма, т.е. угнетения.
(Термин «торможение», когда-то предложенный еще Декартом, будет введен в нейрофизиологический обиход самим же И. М. Сеченовым, но чуть позже. Выше мы процитировали самую первую из девяти его «лягушачьих» работ.)
На первый взгляд ничего удивительного в этих опытах не было, так как любая травма, особенно важных структур, вызывает «угнетение» организма.
Примечательным в этом простом опыте было лишь то, что возникшие при искусственной травмации состояния были аналогичны тем, что возникают и без всяких «кристалликов соли», т. е. благодаря лишь процессам, естественно происходящим в механизмах мозга.
Тут-то и стало понятно, что совершено открытие не просто сверхважного механизма, а возможно, коренного принципа работы нервной системы.
Конечно, сами по себе опыты были очень грубым выявлением этого принципа, а результат каждого из них — предельно условной моделью реально происходящего в головном и спинном мозге.
Ad verbum, secundum naturam, И. M. Сеченов использовал не только соль, но и другие травматоры: кислоты и электричество. Средства воздействия намеренно были избраны столь жесткие, с таким мощным некротизирующим потенциалом. Дело в том, что И. М. Сеченов и не ставил своей целью выявить агент, провоцирующий торможение, важным было лишь наличие самого его факта, его продолжительность, нюансировки, влияния.
Итогом «лягушачьих» экспериментов Сеченова, продолжавшихся почти пять лет и подробно описанных в девяти его научных работах45 стало понимание факта, что нервная система, управляемая только возбуждающей силой, нежизнеспособна и обладает тенденцией к «саморазнесению», к уничтожению организма, в котором живет.
Только при наличии молниеносного контроля за силой и нарастанием рефлекса (за потенциальной конфликтностью нейрона) нервная система способна создать вокруг себя управляемый организм и «провести» его сквозь внешнюю среду, обеспечив ему нормальную биологическую этапность: рождение-размножение-гибель.
Necessario notare, что формальным первооткрывателем явления был (как я упомянул выше) Рене Декарт (Картезий), попытавшийся разъяснить движение глаз «возбуждением» и «расслаблением» соответствующих глазных мышц. В 1854 году братья Веберы, раздражая блуждающий нерв, сумели понизить частоту сердечных сокращений, что добросовестно описали, но должного значения своему открытию не придали, хотя их эксперимент был прямым доказательством именно тормозящих факторов (Weber Е. F., Weber Е. Н. Experiments quibus probatur nervos vagos rotatione machinae galvanomagneticae irritatos, motum cordis retardare et adeo intercipere, 1845).
Глобальность роли «торможения» несомненна, обсуждать ее даже несколько странно; причем не только по части контроля над рефлексами, но и в деле их формирования. Понятно, что при «вычитании» торможения становятся невозможными не только все сложные физиологические процессы и все поведенческие акты, но даже и такой банальный вид рефлексов, который именуется «тоническими».
Exempli causa: «Тонические рефлексы относительно медленные, длительно продолжающиеся установки, которые поддерживают мышечный тонус, позу и равновесие» (Dethier V., Stellar Е. Animal Behaviour: Its Evolutionary and Neurological Basis, 1967). Понятно, что эти, да и еще множество других рефлексов и проявлений — в чистом виде «дети» торможения, а не возбуждения. Таких примеров можно было бы привести множество, но все они давно являются locus communis, следовательно, общеизвестны.
С того момента, когда пинцет И. М. Сеченова впервые возложил кристаллик поваренной соли на обнаженный лягушачий мозг, прошло почти 150 лет, но физиологический принцип торможения остался, по выражению И. П. Павлова, «проклятым вопросом» (Павловские среды, 1949. Т. 2).
Надо сказать, что последнее время, безоговорочно констатируя сам факт торможения, уверенно оперируя связанной с ним терминологией, даже классифицируя его как «реципрокное», «синаптическое», «латеральное» et cetera, вопрос о его происхождении и принципе действия — большинство исследователей благоразумно «обходит».
Это неудивительно: им памятен пример Ч. С. Шеррингтона.
Сэр Чарльз Скотт как Дон Кихот Ламанчский — на мельницы, в семи главах своего великого труда «The Integrative Action of the Nervous System» бросался на штурм этой загадки, но «изломав копья», отступил практически ни с чем, заключив: «Однако для нас остается непонятной природа торможения».
Он же, в том же труде, точно подметил: «Самой удивительной особенностью торможения является то, что оно представляет собой феномен, где агент, который в других случаях возбуждает или усиливает проявление реакции, в данном случае ослабляет или прекращает ее. Активность ткани может быть понижена или прекращена, если в ней вызвать разрушительные изменения, как, например, полное истощение, или как высший предел — гибель. Однако нет никаких поводов считать, что торможение ткани когда-либо сопровождается даже минимальным повреждением ее. Напротив, после торможения ткань более предрасположена к повышенной активности».
Ж. Дюссе де Варен и В. Мак-Каллок в результате долгих экспериментов ограничились констатацией феномена «угашения» импульсов во всех отделах мозга, включая корковые (Dusser de Barenne 1, McCulloch W. Factors for Facilitation and Extinction // J. Neurophysiol., 1939). С. Тауэр (S. Tower, 1936), за ней С Пикок (S. Peacock, 1954); Ф. Дженкнер (F. Jenkner) и А. Уорд (A. Ward) 1953; 6. Джернард и Ц. Тулин (В. Jernandt, С. Thulin, 1955)) и другие авторитетные исследователи, нисколько не претендуя на обобщение или «разгадку», ограничились реестрацией типов торможений и аккуратными предположениями о причинах, препятствующих установлению истины в этом вопросе.