менев (протокол: «продолжительные аплодисменты»), Бухарин («продолжительные аплодисменты»), Рыков («аплодисменты»), Троцкий («долго не смолкающие аплодисменты»). Троцкий сказал юным пионерам: «Помните, Ленины рождаются веками. Лениным никто стать не может. Но ленинцем может стать всякий» («Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет», 1963, стр. 707–709). Съезд утвердил следующую повестку дня:
Политический отчет ЦК — Зиновьев.
Организационный отчет ЦК — Сталин.
Отчет Центральной Ревизионной комиссии — Курский.
Отчет ЦКК — Куйбышев.
Отчет Коминтерна — Бухарин.
Торговля и кооперация — Каменев, Кржижановский, Андреев.
О работе в деревне — Калинин, Крупская.
О работе среди молодежи — Бухарин.
Партийно-организационные вопросы — Молотов.
10. Сообщения Рязанова о рукописях Маркса и Энгельса и Каменева об открытии Института Ленина.
Ни Троцкому, ни его сторонникам не дали делать доклады. Более того, съезд подтвердил резолюцию XIII партийной конференции с осуждением троцкистского «мелкобуржуазного уклона в партии», то есть еще раз осудил позицию Троцкого и его сторонников («платформа 46»), Обвинение это было, что называется, «вытянуто за уши», ибо Троцкий ничего другого не требовал, кроме выполнения ЦК решения сентябрьского пленума ЦК (1923) о развертывании и усилении внутрипартийной демократии.
Политический отчет ЦК Зиновьев начал со стихов поэта А. Безыменского, которые были посвящены данному съезду:
Медленно, грозно и веско
Кто-то шум прервал…
— В съездовской повестке…
Братцы, провал! Слово бредет, шатаясь
…
Видно, у мыслей
Дрогнули колени,
В омуте глаз
Заблудилась тоска.
Политотчет Цека…
Читает… читает
Не Ленин…
Судя по докладу Зиновьева и по его собственному же признанию (Зиновьев: «здесь, действительно, верно схвачен»), «провал» был очень глубоким. Но проделанную без Ленина работу Зиновьев все-таки оптимистически оценил, сказав: «без Ленина, без светильника, без самой гениальной головы на земле ЦК подводит итоги истекшего года с плюсом».
К несомненному «плюсу» последнего года, с точки зрения сохранения власти в руках «тройки», надо было отнести и смерть Ленина. «Завещание» Ленина, которое она прятала не только от партии, но и от ЦК, пока Ленин не умер и «тройка» окончательно не уселась в седле власти, не было ей теперь так страшно.
Все-таки «тройка» не решилась его огласить даже на этом XIII съезде партии. Его содержание было доведено частным порядком до сведения отдельных делегаций, но без права ознакомления с ним в оригинале, а тем более без права высказывания или обсуждения его. Было сказано, что Ленин дал в нем характеристики «отдельным членам ЦК» — кому, какие характеристики давались Лениным, осталось неизвестным, пока Сталин не начал, цитируя отрывок за отрывком «завещания», громить группу за группой своих соперников.
Зиновьев и Каменев тесно связали судьбу своей карьеры с сохранением Сталина на посту «генсека», как орудие борьбы с Троцким, и они хорошо понимали, что «бомба» Ленина против Сталина могла взорвать и всю «тройку». Поэтому письмо Ленина к XII съезду не было оглашено и не было принято к руководству и на XIII съезде.
Доклад Зиновьева, как обычно, был многословный, бессодержательный, без какого-либо проблеска оригинальных мыслей, хотя и не без дешевого сарказма. Но в нем есть некоторые места, на которых стоит остановиться. Зиновьев говорил о настроении русской интеллигенции со слов делегата на съезде инженеров в Ленинграде. Этот беспартийный инженер сказал: «Коммунисты, как материалисты, считают нужным дать людям в первую очередь предметы первой необходимости, а мы интеллигенты говорим, что в первую очередь нужны права человека… В этом вся сила. Сейчас мы этих прав человека не имеем, и пока мы их не получим, мы будем инертны… Интеллигент — это всякий человек, будь то крестьянин, будь то рабочий, будь то человек с дипломом, это человек, который ставит выше всего права человека, считает, что человек — высшая ценность в государстве». Зиновьев ответил ленинградским инженерам: «Совершенно ясно, что таких прав они, как своих ушей без зеркала, в нашей республике не увидят» («Тринадцатый съезд»…, стр. 103–104). Имея в виду бдительность, Зиновьев сказал съезду: «Помни о мелкобуржуазном обволакивании, которое проникает в уши, глаза, незаметно проникает в сердце и мозг». Обращаясь к оппозиции, Зиновьев предложил ей выйти на трибуну съезда и сказать: мы были неправы, а партия была права! Зиновьев не удержался, чтобы не подчеркнуть свою роль как главного вождя партии: «Нам говорили: на XII съезде, дескать, Зиновьев предсказывал, что 9/10 будет за большинство ЦК, и был прав, а на XIII съезде мы еще посмотрим. Так посмотрите же, товарищи (продолжительные аплодисменты)» (там же, стр. 106–107).
В конце доклада Зиновьева протокол отмечает: «бурная, горячая овация; долго не смолкающие аплодисменты; делегаты встают и поют Интернационал» — такого приема никогда не удостаивался даже Ленин!
В конце же второго доклада ЦК — доклада Сталина — в протоколе нет указания о «бурной овации» (на следующем съезде протокол будет писаться иначе).
Зато Сталин изложил четкую и стройную концепцию тотальной власти партии на всех уровнях и во всех отраслях жизни общества и государства. В центре этой концепции он поставил кадровую политику, он потребовал превращать пленумы ЦК и ЦКК «в школу выработки лидеров рабочего класса», а пленумы губкомов и уездных комитетов в «школу лидеров местного и областного характера» (там же, стр. 121). Сталин предложил систематически пополнять кадры за счет выдвижения «партийного молодняка» сверху донизу. Об оппозиции Сталин сказал, что оппозиционеры, «каркавшие еще недавно о гибели нашей партии, очень напоминают людей, которых следовало бы назвать чужестранцами в партии» (там же стр. 127).
«Тройка» и руководимый ею партаппарат были очень грубы в полемике с троцкистами и действовали по методу «клевещите, клевещите, — что-нибудь да останется». Такие методы считались недопустимыми даже в острые периоды борьбы между фракциями большевиков и меньшевиков. Сейчас ЦК обвинял Троцкого и авторов «заявления 46», ссылаясь на решение X съезда, но не в том, что они составили фракцию, ибо таковой не было, а в том, что они вообще осмелились написать закрытые письма на имя партии с критикой ее исполнительного органа — ЦК. Критика партаппарата даже с партийных позиций объявлялась преступлением.
Из критиков или оппозиционеров ЦК на съезде выступили четыре человека: Троцкий, Преображенский, Радек и гость от Коминтерна Б. К. Суварин.
Троцкий обещал воздержаться от всякой полемики, которая может обострить положение или внести в дискуссию личные моменты. Это была, пожалуй, самая содержательная и самая аргументированная из всех речей Троцкого на партийных съездах. В то же время она находилась и по форме, и по тону в таком резком контрасте с той грубой, примитивной и развязной полемикой сторонников ЦК, что вслед за Углановым Зиновьев назвал речь Троцкого «парламентской». Он пояснил, что он понимает под «парламентской» речью: «Парламентскую речь можно охарактеризовать двумя чертами. Первая, когда человек говорит не совсем то, что он думает, или даже совсем не то, что он думает. Вторая черта — когда человек, выступая в парламенте, «через окно» говорит какой-то другой среде… Я думаю, что в речи т. Троцкого были обе эти черты» (там же, стр. 251). Речь Троцкого с точки зрения партийной ортодоксии, с точки зрения ленинизма, была настолько неуязвима, что Зиновьев, как и Сталин с Каменевым, объявил ее неискренней.
Поскольку критиковать позиции Троцкого по существу было невозможно, его критиковали не за то, о чем он говорит, а за то, о чем он не говорил, но, по мнению «тройки», должен был говорить. Этот уникальный прием полемики с противником был изобретен Сталиным.
Троцкий начал с констатации факта, что сам ЦК в единогласном решении Политбюро от 5 декабря 1923 года «открыто провозгласил изменение внутрипартийной политики», чтобы ликвидировать, как отмечено в этой резолюции, «наблюдающуюся бюрократизацию партийных аппаратов и возникающую отсюда угрозу отрыва партии от масс» (там же, стр. 146).
Надо указать, что это постановление ЦК не было актом доброй воли ЦК — это был компромисс подкомиссии ЦК в составе Троцкого, Каменева и Сталина (об этом Сталин говорил на XIII съезде). Политбюро вынуждено было временно пойти на этот компромисс ввиду сильного, возрастающего давления партийной массы. Поэтому ЦК хотя и опубликовал решение от 5 декабря, но совершенно не собирался руководствоваться этим компромиссным решением (недаром его никогда не включали и до сих пор не включают в партийную кодификацию — в «КПСС в резолюциях»).
Однако Троцкий воспользовался этим решением и через три дня — 8 декабря — выпустил свой знаменитый «Новый курс», который являлся как бы комментарием решения ЦК от 5 декабря.
Сейчас партийные историки квалифицируют «Новый курс» почти как контрреволюционный документ (3. И. Ключева, «Идейное и организационное укрепление компартии…», 1970, стр. 129), хотя он печатался с согласия ЦК в «Правде», начиная с 11 декабря 1923 г. Конечно, Троцкий писал там очень неприятные для «тройки» вещи. Стоит привести только три цитаты:
«Партия живет на два этажа: в верхнем — решают, в нижнем — только узнают о решениях» (Л. Троцкий, «Новый курс», Москва, 1923, стр. 12);
«Опасность старого курса… состоит в том, что он обнаруживает тенденцию ко все большему противопоставлению нескольких тысяч товарищей, составляющих руководящие кадры, всей остальной массе, как объекту воздействия» (там же);
«Было бы смешной и недостойной политикой страуса не понимать, что формулированное резолюцией ЦК обвинение в бюрократизме есть обвинение именно по адресу руководящих кадров… Дело в аппаратном курсе, в его бюрократической тенденции. Заключает ли в себе бюрократизм опасность перерождения или нет? Было бы слепотой эту опасность отрицать. Бюрократизация грозит отрывом от масс, сосредоточением всего внимания на вопросах управления, отбора, перемещения, сужения поля зрения, ослабления революционного чутья, то есть большим или меньшим перерождением старш