[363]. Тот факт, что в польском употреблении слово «отчизна» могло означать не только государство, но и любую из его составляющих, и было относительно независимым от персоны монарха, пожалуй, помог казацким авторам, которые хотели обозначить Гетманщину как свою родину. До начала XVIII века в официальных универсалах гетмана Мазепы случаются упоминания о «малороссийской отчизне» (то есть левобережной Гетманщине)[364]. Некоторые панегиристы заходили так далеко, что именовали Мазепу, подобно Богдану Хмельницкому, «отцом отчизны»[365].
Неудивительно, что эмоционально насыщенный термин «отчизна» сыграл важную роль в попытках 1708 года легитимировать или, наоборот, дискредитировать восстание Ивана Мазепы против Петра I. Первым публичным актом Мазепы после объединения сил с Карлом XII была присяга перед казацкой старшиной, которая его сопровождала. В присяге он заявил, что действует не для своей выгоды, а ради добра всей отчизны и Войска Запорожского[366]. В письме к полковнику (и будущему гетману) Ивану Скоропадскому Мазепа призвал его как «истинного сына отчизны» напасть на московские войска[367]. В предыдущей части уже говорилось, что Мазепа был первым, кто использовал представление о лояльности по отношению к отчизне. Произошло это во время «войны манифестов» с Петром I в течение 1708–1709 годов.
Иван Мазепа. Портрет-гравюра, опубликованная в немецком издании, 1704 г.
В универсале от 8 декабря 1708 года Мазепа утверждал, что «Москва, то есть, народ Великороссийский, нашему народови Малороссийскому завше ненавистен, издавна в замыслах своих поставил злосливых народ наш к згубы приводити». Новый гетман Иван Скоропадский, который был поставлен на место Мазепы по царской воле, ответил 10 ноября универсалом, в котором заявил, что «мы повинны со всею отчизной нашею» быть благодарными «Великим Государям Нашим Православным Монархам» за защиту, которую они обеспечили, и за цветущее положение «Украйны, отчизны нашей» после затяжных войн конца XVII века. Далее он добавил, что Мазепа совершил измену не для защиты «отчизны нашей», а ради собственной выгоды. Никогда не будучи ее истинным сыном, «так и барзей теперь явным супостатом и изгубцею стался». Скоропадский также утверждал, что «овшем маем отчизна наша Малороссийская остерегатись от того называючегося сына, а рачей мовити, выродка, злочестивого Мазепы», и обвинял Карла XII в намерении передать «отчизну нашу» польскому королю. Новый гетман призвал своих сторонников поддержать великорусские войска «за Веру Православную, за церкви благочестивые и за отчизну свою»[368]. В обращении от «малороссийских архиереев», которое по настоянию царя распространяли в Украине, Мазепа был изображен не только как предатель, который покинул православного царя ради монарха-еретика, но и как тот, кто «малороссийские отчизни отчуждился», пытался запрячь ее в польское ярмо и передать православные церкви униатам.[369]
Тема добра отечества как высшей ценности и объекта лояльности, которую внес в пропагандистскую войну Мазепа, вытеснила на обочину понятие личной верности монарху, которое занимало центральное место в первом письме Петра по поводу выступления Мазепы. Другим Мазепиным новшеством было представление конфликта не как акта личной измены, а как конфронтации двух наций (народов): малороссийской и великорусской. Реакция Петра Скоропадского на обвинения Мазепы показывает, что им пришлось принять навязанную логику и правила национального дискурса. Они начали писать не только о «малороссийском народе», «малороссийских» и «великороссийских» войсках, к чему московские власти всегда были готовы[370], но и о великорусских подданных царя и великорусском народе. Пусть даже эти термины и не были абсолютно новыми, но они не были и привычными для царских манифестов, в которых преимущественно отдавали предпочтение государственному дискурсу перед национальным, а деяния царя легитимировали ссылками на интересы российского государства.
Хотя все участники войны манифестов единогласно называли жителей Гетманщины «малороссами», среди них не было согласия по терминологии, которая бы описывала царское войско и государство. Называние московских сил «великорусскими», которое встречаем в манифестах Петра I и гетмана Ивана Скоропадского, восставший Мазепа и его окружение отбрасывали. В письме к Скоропадскому Мазепа противопоставлял малороссийскую родину не Великой России, а тиранической «московской силе» и московскому войску. Эта терминология повторилась в письме Мазепы запорожским казакам и в универсале Карла XII, составленном с помощью казацких советников[371]. Мазепа отказывался от «великорусской» терминологии, которой он и его левобережные предшественники пользовались в переписке с Россией, возвращаясь к терминам, которые были привычны для польской традиции и, судя по тексту Летописи Самовидца, обрели популярность среди казацкой старшины среднего уровня и среди широкой общественности. Мазепа в своей антимосковской пропаганде избегает упоминаний о Великой России, видимо, чтобы не навеивать мысли о какой-либо связи между двумя противоборствующими нациями.
Казацкая нация
Политический язык и идеологические понятия, которые использовал Мазепа во время конфронтации с царем, получили дальнейшее разъяснение в произведениях его сторонников, в том числе преемника в изгнании гетмана Филиппа Орлика. Орлик, который был генеральным писарем при гетманстве Мазепы, написал немало гетманских универсалов, изданных осенью-зимой 1708 года. В письме от 1721 года митрополиту Стефану Яворскому, который тогда фактически возглавлял имперскую Церковь, Орлик рассказал, что когда Мазепа признался ему в намерении восстать против царя, гетман утверждал, что делал это «для васъ всѣхъ, подъ властію и реиментомъ моимъ зостаючихъ, для жонъ и дѣтей вашихъ, для общаго добра матки моей отчизны бѣдной Украины, всего войска Запорожскаго и народу Малороссійскаго, и для подвышшеня и разширеня правъ и волностей войсковыхъ»[372].
Титульный лист оригинальной версии «Конституции Филиппа Орлика»
Авторы «Pacta et Constitutiones» (1710) — условий, на которых казацкая изгнанническая старшина и запорожцы избрали Орлика на место покойного Мазепы, — также объясняли Мазепины деяния его заботой о единстве и благосостоянии отечества. Они утверждали, что покойный гетман продолжил дело Богдана Хмельницкого, который заключил союз со шведским королем Карлом X в середине XVII века, чтобы освободить свою родину из-под чужеземного ига. Как преемник Мазепы Орлик, в свою очередь, должен заботиться о благосостоянии отчизны, название которой в латинском тексте «Pacta» писали как «Ucraina» или «Parva Rossia»[373].
Историческая часть «Pacta» свидетельствовала о существенном пересмотре отношений казацкой элиты с Московией. Документ начинался с краткого вступления, в котором было подано историю казаков и их отношений с Польшей, Московией и Швецией. Это вступление во многих смыслах порывало с русской историографической традицией, предложив нерусскую генеалогию казачества и тем самым оборвав все исторические и этнокультурные связи между ним и Московией. Так появляется отдельная казацкая нация («народ» в украинской версии документа, «gens» — в латинской), которую иначе называют «народом малороссийским» в украинском тексте и «Rossiaca» — в латинском, но ее главное название — это «народ казацкий». И «казацкая», и «малороссийская» терминология позволяли отделить жителей Гетманщины от московитов и русского населения Речи Посполитой. Понятие «Русь», которое связывало все эти три группы, было вытеснено за пределы дискурса. Авторы «Pacta» использовали термины «казацкий» и «малороссийский» как синонимы, не оставляя сомнения, что они имели в виду и Войско Запорожское, и «малороссийский народ», традиционно разграничивающиеся в тогдашнем официальном дискурсе. Теперь их объединили в понятии казацкой нации — это был важный прорыв в определении нового сообщества, образовавшегося в пределах Гетманщины. Впрочем, несмотря на то что термин «казацкий народ» объединял эти две категории, он не уравнивал их: простолюдинов отнюдь не рассматривали как ровню казакам. Сам термин «казацкий народ» намекал на ведущую роль казацкого элемента в малороссийской нации — это был отголосок особого места, которое занимала шляхта в дискурсе старого русского и польского народов-наций. Фактически новая элита Гетманщины, хоть и использовала казацкое самоназвание и претендовала на исторические права, прежде дарованные казачеству, быстро превращалась в замкнутое социальное положение, которое Зенон Когут обозначил как «новую шляхту». В течение десятилетий, последовавших после Полтавской битвы, эта «новая шляхта» полностью превратилась в ведущий слой казацкой или малороссийской нации Гетманщины[374].
Авторы «Pacta» использовали этимологию слова «казак», чтобы вывести историческую генеалогию новой нации. Согласно «Pacta», казаки в древние времена были известны как хазары и снискали славу за свои военные походы на различные государства, в частности на Византию («Imperia Orientalis»). Чтобы заключить с ними мир, византийский император даже согласился женить своего сына на дочери кагана, то есть хазарского князя. Согласно дальнейшему изложению, казацкую нацию поработили позже польские короли Болеслав Храбрый и Стефан Баторий, но она постоянно стремилась к свободе и, в конце концов, сбросила польское владычество под руководством гетмана Богдана Хмельницкого, которого Бог послал как защитника святого православия, прав отечества и вольностей Войска. При поддержке Швеции и Крыма Хмельницкий освободил Войско Запорожское и малороссийскую нацию. Казаки приняли протекторат Московской империи («Imperio Muscovitico»), надеясь, что московиты, будучи того же вероисповедания, сохранят их свободы, однако они были нарушены сразу после смерти Хмельницкого. Поэтому Мазепа должен был принять протекторат шведского короля ради единства родины и прав и вольностей Войска Запорожского