Отбор на групповом уровне влияет на те признаки, которые определяют взаимодействие в группе; в этом случае «успешность» генов индивидуума зависит, по крайней мере частично, от успеха общества, к которому принадлежит индивидуум. В самых продвинутых общественных организациях, которые характеризуются наличием касты стерильных бесполых рабочих (примеры: сифонофоры, которые напоминают медуз, а также муравьи, пчелы, осы и термиты), групповой отбор почти полностью отменяет индивидуальный.
А где в этом спектре отборов (от чисто индивидуального до чисто группового) находится человечество? Мы находимся где-то недалеко от середины. Как следствие, вся человеческая природа обусловлена конфликтом между индивидуальным отбором, который способствует эгоизму со стороны индивидуумов и их ближайших родственников, и групповым отбором, который способствует альтруизму и сотрудничеству, в рамках более крупного сообщества. Это смешение уровней отбора, выливающееся в борьбу инстинктов и разума, и является частью того, что делает человечество уникальным.
Роль группового отбора в социальной эволюции согласуется с твердо установленными основами популяционной генетики. Его присутствие во всем животном мире подтверждается множеством доказательств, которые получены как «в поле», так и в лабораториях. Тем не менее, существует и альтернативное объяснение социальной эволюции, которое называется теорией совокупной приспособленности. По сути, эта теория утверждает, что социальное поведение развивается в соответствии со степенью родства членов группы. Чем ближе их родство, тем более вероятно, что члены группы будут делиться друг с другом имеющимися у них ресурсами и сотрудничать в сфере трудовой деятельности. Цена, которую платит каждый член группы за свое выживание, компенсируется увеличением числа генов, идентичных его собственным, которые содержатся в группе, сложившейся по родству. Если вы жертвуете жизнью ради своей обширной семьи, то это имеет большее значение, чем в том случае, когда эти особи были бы генетически отдаленно связаны с вами или не были бы связаны с вами вовсе. В общем, по этой теории получается так, что в популяции сохранится больше генов вашей храбрости, если вы принесете жертву вашим близким родственникам.
На первый взгляд кажется, что эта концепция родственного отбора, простирающегося через непотизм к сотрудничеству и альтруизму внутри целой группы, заслуживает особого внимания. И я тоже так считал, когда в 1960-х – начале 1970-х стал пионером создания науки социобиологии. И все же такой подход оказался глубоко ошибочным. Несмотря на повышенное внимание, которое ему первое время уделялось, никто и никогда так и не смог измерить ту самую «совокупную приспособленность» как основной параметр этой теории. Чтобы преуспеть в этом деле, нужно было не только определять попарное родство по всей группе, но и в динамике оценивать взаимные выгоды и потери от этой приспособленности. Было показано, что помимо чисто технических трудностей, сопровождавших решение этой задачи, она не может быть решена в принципе, потому что уравнения, предлагавшиеся для проведения ее общего анализа, оказались математически некорректными. У ошибочности такого подхода есть и базовая причина: в поле зрения данной теории в качестве единицы отбора пригодности находился отдельный член группы, а не геном. Совокупная приспособленность показывает, насколько хорошо человек связан с каждым партнером по группе, с учетом процентного соотношения общих с ним геномов, в течение всей своей репродуктивной жизни. Внешне такой подход выглядит привлекательным, но нет никаких доказательств реального существования такого процесса, как нет и никакой необходимости именно им объяснять происхождение продвинутого социального поведения.
Я признаю, что и сам сильно увлекался этой теорией, хотя знал, что хороший ученый должен всегда сохранять некоторую степень неопределенности и говорить в терминах вероятности. Но сейчас возникла необходимость преодолеть ту путаницу, которую создают все менее многочисленные исследователи, которые по-прежнему поддерживают теорию совокупной приспособленности, и уделять меньше внимания теоретическим обоснованиям и описаниям процесса группового отбора.
Почему так важны эти расхождения? Невозможно переоценить важность группового отбора как для естественных, так и для гуманитарных наук, а также для обоснования множества положений морали и политики. Это нужно совершенно ясно понимать.
Как впервые заметил Дарвин в своем труде «Происхождение человека» (прошу простить меня за обращение к авторитету), конкуренция между группами людей стала основным фактором, ответственным за формирование таких черт, которые всюду считаются благоприятными: щедрость, храбрость, самоотверженный патриотизм, справедливость, мудрость правителя. Чтобы объяснить эти качества исключительно индивидуальным отбором, необходимо встать на сторону циничной точки зрения на человека, признав существование генов эгоизма и порождаемые им хитроумные методы обмана и манипуляций. Здравый смысл говорит нам, что в человеке есть что-то, что стремится сделать его намного лучше. Мы восхищаемся группой братьев, вместе сражающихся на поле брани, пожарным, который рискует всем, анонимным филантропом, смелым преподавателем, приехавшим в Аппалачи. Это настоящие герои, и они живут среди нас. Их добрые дела – это страховочная сеть нашей цивилизации.
Из-за наличия группового отбора и его очевидных последствий для эволюции социального поведения человека есть основания предполагать, что лучшие черты нашей природы не вдалбливаются в нас под угрозой божественного возмездия, а являются биологически унаследованными. По случайному следствию фундаментальных принципов естественного отбора мы представляем собой нечто гораздо большее, чем сборище обученных дикарей.
В равной степени такому подходу отвечает и тот факт, что все люди в мире с приязнью относятся к дикой природе, любят ее флору и фауну, причем даже те из них, кто всю свою жизнь провели в городах. В этом смысле было бы ошибкой считать парки и заповедники прежде всего экономическими активами или хотя бы общедоступными оздоровительными клиниками. Задача сохранения дикой природы стоит на собственной моральной основе, которая является независимой и самодостаточной.
Происхождение морали (или ее отсутствия) хорошо описано в древней басне о скорпионе и лягушке. Скорпион хочет пересечь ручей, но не умеет плавать и просит лягушку перевезти его на ту сторону. «Так ты же ужалишь меня, – говорит лягушка, – тут мне и конец придет». «Да нет же, – отвечает скорпион, – я этого не сделаю; ведь если я ужалю тебя, то мы оба погибнем». Они начинают переправляться через ручей, и тут на полпути скорпион жалит лягушку. Когда становится ясно, что они оба утонут, лягушка спрашивает скорпиона, зачем же он так поступил. «Ну такая уж у меня природа!» – отвечает скорпион.
10. Прорыв
Становится все более очевидным, что естественный отбор запрограммировал каждый бит биологии человека – каждый палец ноги, каждый волосок и сосок, конфигурацию каждой молекулы в каждой клетке, каждую цепь нейронов в мозге и в пределах всего этого каждый признак, который делает нас людьми.
Наличие естественного отбора в качестве великого мастера эволюции означает, что создание людей не было запланировано каким-то суперразумом и что в дальнейшем мы не руководствуемся какой-то судьбой, находившейся вне пределов последствий наших собственных действий. Продукт под названием «человек» тестировался и часто пересматривался в каждом из тысяч поколений его жизни, которая происходила на геологических масштабах времени. Успех для наших эволюционирующих видов означал выживание во время каждого из сменявших друг друга репродуктивных циклов. Каждая неудача могла бы привести к ухудшению и, в конце концов, к вымиранию, к завершению эволюционной игры.
Это и произошло в мире с подавляющим большинством других видов, многие из которых исчезли на наших глазах. Умерли в неволе последний странствующий голубь и последний тасманийский сумчатый тигр, последняя бескрылая гагарка была убита охотниками за ее яйцами, последнего белоклювого дятла последний раз видели, когда в глухом лесу на Кубе его преследовала ворона…
Та же судьба могла постигнуть в любое время за последние шесть миллионов лет и наших предков. Нашему виду, как, собственно говоря, и любому другому сохранившемуся сегодня виду, просто невероятно повезло. Более 98 процентов видов, которые когда-либо жили на нашей планете, исчезли с ее лица – их заменили размножающиеся дочерние виды тех, кто выжил. Результатом такого процесса является примерное равенство числа видов, исчезнувших и родившихся в каждую геологическую эпоху. История каждой конкретной генеалогической линии – это проход через постоянно меняющийся лабиринт. Один поворот не туда, один неверный ход эволюции, даже одна неудачная задержка в эволюционной адаптации – и результаты могут оказаться фатальными. Средняя продолжительность жизни видов млекопитающих в кайнозойскую эру, во время которой жили наши дочеловеческие предки, составляла около полумиллиона лет. Линия, которая в конечном итоге привела к современному человеку, откололась от линии общего предка шимпанзе и человека около семи миллионов лет тому назад. Удача не оставляла его и в дальнейшем. Настали трудные времена, когда число предков человека сократилось колоссально, возможно, до нескольких тысяч особей, а численность многих видов, связанных с нами, упала вообще до нуля. Однако наша линия как-то ухитрилась пройти свой путь через шесть миллионов лет четвертичного периода. Человек продолжал существование как постоянно развивающийся субъект. Иногда он разделялся на два или большее число видов. Все продолжали развиваться, но только один сохранился как линия, которая, похоже, и привела к возникновению Homo sapiens. Другие родственные виды по-прежнему развивались и все дальше отходили от линии общих предков с человеком. Со временем каждый из этих видов вымирал или распадался на свои собственные дочерние виды. В конце концов все они прервались и исчезли с лица Земли.