Ты что, не любишь фарс?
Прости, я виновата.
Я думала, ты хочешь того же, что и я.
Прости, мой дорогой.
Но где же клоуны?
Зовите клоунов.
Спокойно, они уже здесь.
Гнев, ревность и возмездие – это эмоции животных. Они являются частью инстинктивных программ, уже установленных в гипоталамусе и других центрах эмоционального контроля наших предков десятки миллионов лет назад. Ирония – это нечто другое. Это тихое чувство принадлежит только нам, оно связано с мозгом, оно по существу сформировано культурной эволюцией в социальной среде, созданной языком. Чтобы объяснить эмоции животных, мы должны опираться на биологию, но, конечно же, привлекать к делу гуманитарные науки. Для объяснения иронии требуется рассматривать нечто обратное этому процессу.
20. Третья эпоха просвещения
Вопреки распространенному мнению, гуманитарные науки не отличаются от наук естественных. Ни в реальном мире, ни в мозгу человека между ними нет фундаментальных различий. Эти области взаимопроникаемы. Независимо от того, насколько явления, рассматриваемые научным методом, могут казаться отделенными от обычного опыта, независимо от того, насколько обширны или, наоборот, микроскопически малы рассматриваемые объекты, все научные знания о них должны обрабатываться человеческим разумом. Акт открытия – это полностью деяние человека. Рассказ о нем – это достижение человека. Научное знание – своеобразный, абсолютно гуманистический продукт человеческого мозга.
Из этого следует, что связь между естественными и гуманитарными науками является полностью взаимной. Независимо от того, насколько тонкой, мимолетной и персонализированной может быть человеческая мысль, под любой из этих мыслей лежит физическая основа, которую в конечном счете можно объяснить научным методом. Но если тем самым естественные науки являются основой гуманитарных наук, то гуманитарные науки идут гораздо дальше естественных. Если наблюдение методами естественных наук касается всех явлений, существующих в реальном мире, если естественнонаучные эксперименты затрагивают все возможные реальные миры, а естественнонаучная теория касается всех мыслимых реальных миров, то гуманитарные науки охватывают все эти три уровня и плюс еще один – бесконечность всех миров, которые создает фантазия человека.
В эпоху Просвещения в Европе, которая продолжалась с XVII по конец XVIII века, знания делились на три большие области: естественные науки, социальные науки и гуманитарные науки. К настоящему времени социальные науки в основном разделились, словно амебы, на две категории: одна из них связана с естественными науками, а другая по языку и стилю исследований тесно связана с гуманитарными науками. Результаты, полученные социальными науками первого рода, можно увидеть в таких ведущих журналах, как Nature, Science и The Proceedings of the National Academy of Sciences. Результаты, полученные гуманитарными науками второго рода, можно найти в журналах The New Yorker, The New York Review of Books, Public Interest, а также Daedalus, журнале Американской академии искусств и наук.
Иными словами, естественные и гуманитарные науки пока все еще остаются обособленными, но все более тесно переплетаются между собой, причем степень их взаимосвязанности представляет собой континуум. На том конце, где представлены чисто естественные науки, типичный отчет об исследованиях, помещенный в уважаемом профессиональном журнале, является неумолимо фактологическим по содержанию, он отягощен результатами наблюдений и анализа, демонстративно осторожен в выводах и исключительно скучен для читателя. Все рассуждения (если автор вообще на них отваживается) должны быть представлены исключительно как гипотезы, подлежащие проверкам с помощью новых наблюдений и экспериментов. Метафоры, которые профессионалы этих наук считают чем-то вроде коробки спичек на бочке с порохом, должны встречаться редко и использоваться с предельной осторожностью.
На противоположном краю естественно-гуманитарного континуума, где обитают самые креативные из креативных искусств, – метафоры, напротив, являются самой полновесной монетой. Эмоциональные удары, которые наносят эти эстетические сюрпризы в литературе, музыке или изобразительном искусстве, и являются целью усилий художника, мерилом его новизны и мастерства. Знатоки естественных наук, как правило, в деталях обсуждают научное открытие, но не говорят о личности ученого. И наоборот: художественные критики много говорят о художнике, но не так много – об искусстве.
С течением времени естественнонаучный и гуманитарный компоненты все более перемешивались. Геологический разлом, который когда-то их разделял и который стал известен благодаря концепции «двух культур», сформулированной в 1954 году Чарльзом Перси Сноу, был преодолен не благодаря узкому мосту, а из-за того, что на границе между двумя подходами возникло множество новых научных дисциплин.
По мере сближения естественных и гуманитарных наук усиливается синергетический эффект взаимодействия между ними. Гуманитарные науки всегда считались комплексом дисциплин, которые объясняют, «что значит быть человеком». Однако это не совсем так. Они хорошо описывали условия человеческого существования, но по большей части не могли объяснить, что они все значат. Для достижения этой цели потребуется гораздо больше информации, взятой из естественнонаучных исследований, чем ее использовали представители гуманитарных наук.
Характерная черта поэтов и других творческих личностей высокого полета, а также лучших из критиков, оценивающих их работы, – это незнание биологии того, что они воспевают. Они неподдельно удивляются, когда сталкиваются с архитектурой человеческого тела, прорисованной от органа чувств до молекулы; когда узнают об истинном диапазоне человеческих чувств; когда знакомятся с турбулентной и всегда неопределенной историей эволюции и гоминин. И не в последнюю очередь они удивляются сложности мира живого, который дал нам жизнь и от которого зависит каждый наш вздох. И, как правило, они остаются совершенно невежественными в деталях, предпочитая общаться исключительно с себе подобными.
Вот, например: что именно мы узнали из той огромной библиотеки романов, которую поглотила читающая публика? Очень трудно опровергнуть оценку, которую дал в связи с этим Т. С. Элиот: «Знание жизни, получаемое из художественной литературы, возможно лишь посредством иного способа осмысления. Иначе говоря, оно может быть лишь знанием знания жизни других людей, а не знанием самой жизни»[21].
Заметной эмоциональной особенностью человеческой природы является желание пристально наблюдать за людьми, изучать связанные с ними истории, и, как следствие, оценивать их характеры и степени надежности. И, надо сказать, так повелось с плейстоцена. Первыми, кого представители рода Homo и их потомки научились оценивать, были охотники-собиратели из своей группы. Чтобы выжить не только сегодня, но и завтра, они почти наверняка должны были вступать в сложные отношения сотрудничества, как это делают теперь люди жу|хоан из пустыни Калахари. А это, в свою очередь, требовало точного знания личной истории и достижений каждого из их товарищей по группе, и в равной степени им было нужно понимать чувства и намерения других. Это дает глубокое удовлетворение (назовите его, если хотите, главным человеческим инстинктом): важно не просто что-то узнать, но и разделить чувства, вызванные рассказами спутников. Все эти представления потом окупаются за счет выживания и размножения. Иначе говоря, сплетни и рассказы – это совершенно дарвиновские явления.
Основной причиной тревожного снижения уровней уважения и поддержки гуманитарных наук со стороны общества является их чрезмерно узкое сосредоточение на состоянии человека в нынешнее и недавнее по историческим масштабам время. Если следовать формальному определению гуманитарных наук как наук о человеке, то на первый взгляд такой подход может показаться приемлемым. Но он почти полностью ограничил гуманистическое сознание крошечным пузырем в обширном физическом и биологическом мире, в котором возник наш вид и в котором мы продолжаем существовать. Другой эффект этого узкого эпистемологического акцента заключается в том, что он в определенном смысле лишает человека корней, делает его безродным. Хотя гуманитарные науки великолепно захватывают и анализируют детали истории, они чаще всего не обращают внимания на эволюционные события предыстории, создавшие человеческий разум, который в свою очередь создал ту историю, на изучении которой сосредоточены гуманитарные науки. Кроме того, художественное творчество и соответствующий критический анализ оставляют в стороне и не упоминают большинство физических и биологических процессов, которые напрямую не связаны с человеком, но которые непрестанно протекают вокруг нас и влияют на каждого из нас. Мы по-прежнему в значительной степени остаемся слепыми по отношению к окружающей среде и к силам внутри нее, направляющим нас к той судьбе, которую мы заслужили своей деятельностью.
С другой стороны, эксперты в области естественных наук равным образом не готовы к сотрудничеству с творческими людьми и учеными-гуманитариями. Подавляющее большинство ученых естественников является ремесленниками, которые строят свою карьеру на небольших специализированных участках всей огромной области знаний и исследований (в наши дни их часто называют башнями или норками). Эти ученые могут рассказать вам почти все, что известно, скажем, о клеточных мембранах или о мигаломорфных пауках (пауках-птицеедах), или о каком-либо другом узком предмете, в котором они являются специалистами, но не о чем-то другом. Причина состоит в том, что настоящим ученым (а не журналистом, популяризатором или историком науки, причем независимо от степени одаренности) должен считаться тот, кто сделал достоверное научное открытие. Лакмусовой бумажкой в тесте на профессионализм ученого должна быть способность завершить предложение «Я обнаружил, что…» При этом важность откры