На шкале биологической эволюции нашего вида появление языка, с очевидностью, предшествовало появлению музыки, а язык и музыка явно возникли раньше изобразительного искусства. Правильно ли выстроена эта временная шкала, и если да, то к каким последствиям приводит наличие такой структуры? Каким образом связаны между собой эмоции, вызываемые произведениями литературы, музыкой и изобразительным искусством? Из исследований эволюционных изменений у других видов мы знаем, что промежуточные этапы, «звенья» эволюции, часто представляют собой мозаику. То есть некоторые особенности вида развиваются, другие достигают промежуточного состояния и останавливаются в своем развитии, а третьи меняются мало или вообще остаются неизменными. Когда, например, я в 1968 году исследовал первого обнаруженного муравья эпохи мезозоя (он девяносто миллионов лет хранился в янтаре), то понял, что он находился в середине крупномасштабной эволюционной мозаики. Это было «недостающее звено» между древними осами и современными муравьями в том смысле, что это насекомое имело мандибулы, как у осы, талию, как у муравьев, и усики, промежуточные по форме между усиками древних ос и усиками современных муравьев. Я дал ему научное название Sphecomyrma («осиный муравей»).
На каком уровне находились способности человека современного типа в то время, когда он вырвался из Африки и распространился по всему миру? И почему они так эволюционировали? Нельзя полностью понять человеческую природу, базируясь только на том, что по-английски называется STEM (science, technology, engineering, mathematics), то есть на данных естественных наук, технологий, инженерии и математики. Для этого нужно сочетать их с результатами, полученными в менее превозносимых ныне науках. Из последних наиболее важными являются те, которые я называю Большой пятеркой: палеонтология, антропология, психология, эволюционная биология и нейробиология. Эти области исследований могут создать благоприятную основу для естественных наук и начать создавать с ними полноценные союзы. Конечно, они примерно так же могут взаимодействовать с астрофизикой или с планетологией, но все же главной задачей для них остается описание того мегатеатра, в котором ставится пьеса о человеческих эмоциях, потому что до сих пор им никак не удавалось объяснить нам ее смысл.
Основным недостатком гуманитарных наук является их крайний антропоцентризм. Кажется, что для творческой деятельности и критического анализа гуманитарных проблем важно только то, что можно описать в рамках современной письменной культуры. Значимость любого явления, как правило, оценивается его непосредственным воздействием на людей. Смысловое содержание каждого события выводится из того, что оценивается исключительно в терминах, связанных с человеком. Самое важное следствие такого подхода состоит в том, что для сравнения нам остается только очень маленькая часть мира. Узость методов сжимает область, в рамках которой мы можем понимать и судить.
История, как она понимается в общепринятом смысле, является продуктом культурной эволюции. Историки – это ученые, которые анализируют непосредственные причины культурной эволюции в таких сферах, как торговля, миграция, экономика, идеология, военное дело, управление или мода. Они успешно проследили нашу жизнь до начала неолита, когда было изобретено сельское хозяйство и, как следствие, образовались излишки еды и возникли поселения, а вслед за ними – вожди, нации и империи. Насколько можно понять, именно совместное изменение всех этих структур и вылилось в культурную эволюцию, которая и создала современный мир. Но такая история является неполной, усеченной без предыстории, а предыстория, в свою очередь, неполной без биологии. Неолитическая революция началась около десяти тысяч лет тому назад, то есть недостаточно давно для того, чтобы у представителей недавно образовавшихся популяций произошли значительные изменения в группах генов. Такой промежуток слишком мал для того, чтобы саму природу человека можно было объяснить наследственностью и экологическими причинами. Распространявшиеся по всему миру популяции изначально несли с собой геном, определявший интеллект человека и основы социального поведения людей.
Человек утвердился на земле за промежуток времени, который простирается, грубо говоря, от 60 000 до 10 000 лет до н. э., что эквивалентно смене примерно 500 поколений. Этого времени также явно недостаточно для того, чтобы объяснить происхождение всех тех черт, которые объединяют нас в один вид: наши диковинные двуногие тела, не покрытые шерстью, наши шаровидные черепа, заполненные огромным мозгом, наши обезьяньи эмоции. Отметим и еще одно важное обстоятельство с важнейшими следствиями: существовал общий инстинкт, который привел к возникновению языков, состоящих из звуков и произвольно приписанных к ним значений. Наконец, у всех людей существуют общие способности: они могут заниматься творческой деятельностью, изучать окружающую среду и изобретать новые средства для управления ею, наконец, создавать мифы о сотворении мира, которые укрепляют племенные религии.
Мне кажется, что нам повезло: срок в 500 поколений оказался слишком коротким для того, чтобы вид человека разделился на несколько видов, каждый из которых оказался бы репродуктивно изолирован, не подвергался гибридизации и со временем все сильнее расходился бы с другими видами. Такое умножение видов было характерно для наших более старых, «дочеловеческих» предков. При похожем развитии событий в нашем случае возникли бы неразрешимые моральные и политические проблемы, решением которых могло бы послужить лишь полное уничтожение всех видов, кроме одного (по-видимому, именно так наш вид Homo sapiens поступил с родственным ему видом Homo neanderthalensis).
Люди не только с трудом заглядывают в глубины времени, но и почти не понимают, что происходит вокруг них здесь и сейчас. В нашей повседневной жизни мы достаточно ясно представляем себе лишь то, что происходит в непосредственной близости от нас. Фактически мы ощущаем менее одной тысячной от одного процента тех воздействий, которые оказывают на нас постоянно носящиеся вокруг людей молекулы и волны энергии. Этой воспринимаемой части оказывается достаточно для того, чтобы обеспечить наше личное выживание и воспроизводство. При этом большинство этих воздействий похоже на те, которые испытывали еще наши палеолитические предки – таков путь эволюции посредством естественного отбора. Все мы являемся продуктом действия силы, которая одновременно является мощной и максимально расчетливой.
Биологи называют ту часть окружающей среды, которую мы можем непосредственно воспринимать нашими «невооруженными» органами чувств, словом умвельт (Umwelt) (приблизительный перевод – «мир вокруг нас»). В течение миллионов лет умвельт всех наших дочеловеческих предков был связан с окружавшей их африканской саванной; эти существа обладали свойствами, которых оказалось достаточно для выживания в таких условиях. Да, мы выжили, в то время как другие, родственные нам виды гоминин, обладавшие иными механизмами восприятия, оказались менее удачливыми и вымерли. В этом смысле мы похожи на кондоров, патрулирующих вершины Анд, которые обладают великолепным зрением и тонким обонянием; на абиссальный бентос, то есть на обитателей зоны максимальных морских глубин, навсегда затерянных в кромешной тьме, но чувствующих малейшие следы гниющей плоти; на воронковых пауков, которые скрываются в своих конусообразных гнездах и выскакивают при малейшем шевелении шелковой нити, которое предупреждает их о появлении жертвы из числа насекомых…
Что же такое умвельт человека, как он стал таким и почему? Это один из центральных вопросов как в естественных, так и в гуманитарных науках. Быстрый ответ на его первую часть состоит в том, что наш вид, развивавшийся как смышленое дитя африканской саванны, приспособился к ней благодаря развитию нескольких механизмов восприятия, тогда как большинство оставшихся механизмов были задействованы слабо, а некоторые не задействованы вовсе.
Так, мы в основном «аудиовизуальные» существа, то есть являемся одними из немногих животных на планете, которые вместе с птицами и частью насекомых и других беспозвоночных двигаются, ориентируясь на изображение и звук. При этом наше зрение откликается на частицы только одного вида, фотоны. Еще больше ограничивает возможности наших фоторецепторов то обстоятельство, что они могут обнаруживать только узкую часть электромагнитного спектра. Видимый нами спектр начинается на низких частотах с красного (даже не инфракрасного!) света и на высокочастотном конце не доходит даже до ультрафиолетового. Если бы у нас был набор фоторецепторов получше, то мы могли бы регистрировать, а значит, видеть, более широкий спектр цветов и их оттенков и давать им названия. Надо ли говорить, что если бы мы смогли добавить к нашему зрению зрение ястребов и бабочек, то это бы привело к революционным переменам в изобразительном искусстве?
А звук? Он крайне важен для нашего общения, но в сравнении со слуховыми талантами животного мира мы очень близки к глухоте. Многие виды летучих мышей по слуху летают, делают в воздухе пируэты и с почти невообразимой точностью ловят быстролетящих насекомых. Еще более впечатляет то обстоятельство, что летучие мыши не полагаются на звуки, издаваемые насекомыми: они сами генерируют высокочастотные звуковые колебания и находят своих жертв по отраженным волнам, которые к ним возвращаются. В ответ на это у некоторых видов бабочек образовались уши, которые настроены на частоту звука, испускаемого летучими мышами. В результате такие бабочки оказались «запрограммированы» на падение на землю в тот момент, когда они слышат щелчок эхолота летучей мыши. Другие летучие мыши по ряби на поверхности водоема определяют положение находящейся в нем рыбы и выхватывают ее когтями прямо из толщи воды. Летучие мыши – вампиры, обитающие в тропиках Южной Америки, ночью находят по запаху спящих млекопитающих (в том числе людей, которые забыли закрыть окна), сдирают с них кусочки кожи и слизывают вытекающую кровь. (Похоже, пора писать новую эпопею о рукокрылом Дракуле!) На противоположном конце частотного спектра звуков можно обнаружить слонов, которые ведут свои сложные трубные разговоры на частотах, слишком низких для наших ушей.