До сих пор я иногда выражался таким образом, как будто изменения – столь обыкновенные и разнообразные у организмов в условиях одомашнения и более редкие в естественном состоянии – были делом случайности. Это выражение, конечно, совершенно неверно, но оно ясно обнаруживает наше незнание причины каждого отдельного изменения. Некоторые авторы полагают, что в функции воспроизводительной системы входит осуществление индивидуальных различий или слабых уклонений в строении, так же как и сохранение сходства детей с родителями. Но тот факт, что уклоняющиеся формы и уродства встречаются чаще в одомашненном, чем в естественном состоянии, а равно и более значительная изменчивость видов, широко распространенных, по сравнению с видами, имеющими ограниченное распространение, – приводит к заключению, что изменчивость обыкновенно связана с жизненными условиями, которым подвергался вид в течение нескольких последовательных поколений. В первой главе я пытался показать, что измененные условия действуют двояким образом – непосредственно на всю организацию или только на известные ее части и косвенно, через воспроизводительную систему. В каждом случае участвуют два фактора: природа организма, наиболее важный из двух, и природа действующих условий. Непосредственное воздействие измененных условий может вызывать определенные и неопределенные результаты. Во втором случае вся организация как бы становится пластичной, и мы получаем значительную, но колеблющуюся изменчивость. В первом – природа организма такова, что он легко поддается действию известных условий, и все или почти все особи изменяются одинаковым образом.
«Естественный отбор может вызвать значительное развитие какого-нибудь органа, не нуждаясь, в качестве обязательной компенсации, в сокращении какой-нибудь смежной с ним части»
Крайне трудно решить, как далеко простирается в этом определенном направлении действие измененных условий, каковы климат, пища и т. д. Есть основание думать, что на протяжении времени их действие было значительнее того, какое может быть доказано с полной очевидностью. Но мы можем быть уверены, что бесчисленные сложные взаимные приспособления в строении, которые мы наблюдаем у разнообразных организмов повсеместно в природе, нельзя приписать просто этому действию. В следующих случаях жизненные условия, по-видимому, произвели некоторое, хотя и слабое, определенное действие: Э. Форбс утверждает, что раковины моллюсков, живущих в мелких водах, на южной границе их распространения окрашены более ярко, чем раковины того же вида на севере или на большей глубине; но это, по-видимому, не всегда верно. М-р Гулд полагает, что у птиц одного и того же вида, живущих в условиях прозрачной атмосферы, окраска ярче, чем в странах прибрежных или на островах; а Уолластон убежден в том, что жизнь по соседству с морем влияет на окраску насекомых. Мокен-Тандон приводит перечень растений, которые, обитая по берегу моря, приобретают в известной степени мясистые листья, хотя в других местностях они не мясисты. Эти слабо изменяющиеся организмы любопытны в том отношении, что обладают признаками, аналогичными тем, какими обладают виды, постоянно живущие в подобных условиях.
Если изменение хотя бы в слабой мере полезно обладающему им организму, то мы не в состоянии сказать, в какой мере мы должны приписать его накопляющему действию естественного отбора и в какой мере – определенному воздействию жизненных условий. Так, всем меховщикам хорошо известно, что чем севернее обитает животное того же вида, тем гуще и лучше его мех; но кто сумел бы сказать, насколько этот факт зависит от того, что теплее одетые особи, как более благоприятствуемые, сохранялись в течение многих поколений, и насколько – от непосредственного воздействия сурового климата, ибо, по-видимому, климат действительно оказывает непосредственное действие на мех наших домашних четвероногих.
Можно привести примеры разновидностей одного вида, совершенно сходных друг с другом и возникших при внешних жизненных условиях, настолько различных, насколько можно себе представить; а с другой стороны, примеры не сходных друг с другом разновидностей, образовавшихся при внешних условиях, по-видимому, совершенно одинаковых. Каждому натуралисту известны бесчисленные примеры видов, остающихся чистыми при разведении или совсем не изменяющихся, несмотря на то, что они живут в самых противоположных климатических условиях. Подобного рода соображения и побуждают меня придавать менее веса действию окружающих условий, чем наклонности к изменению, которая зависит от причин, нам совершенно неизвестных.
В одном только смысле жизненные условия, можно сказать, не только вызывают изменчивость, прямо или косвенно, но и включают естественный отбор; это в том именно смысле, что эти условия определяют, выживет ли та или другая разновидность. Только в том случае, когда фактором отбора является человек, мы ясно усматриваем независимое действие этих двух элементов изменения: так или иначе проявляется изменчивость, но только воля человека накопляет эти изменения в известных направлениях, и этот последний фактор соответствует переживанию наиболее приспособленного в природе.
Действие усиленного упражнения и неупражнения органов, контролируемое естественным отбором
На основании фактов, приведенных в первой главе, мне кажется, невозможно сомневаться в том, что упражнение нашими домашними животными некоторых их органов увеличило размеры этих последних, а неупражнение, наоборот, их уменьшило, – а равно и в том, что подобные изменения передаются по наследству. В естественном состоянии мы не имеем необходимых образцов для сравнения, по которым мы могли бы судить о влиянии продолжительного упражнения или неупражнения органов, так как нам неизвестны родоначальные формы; но многие животные обладают органами, строение которых всего лучше объясняется их неупражнением. Как замечает профессор Оуэн, во всей природе нет большей аномалии, как птица, не могущая летать; и тем не менее их существует несколько. Южноамериканская толстоголовая утка (утка-пароход) может только хлопать крыльями по поверхности воды; крылья у нее почти в таком же состоянии, как у домашней айлесберской утки; замечательно, что, по наблюдениям м-ра Каннингема, молодые птицы могут летать, тогда как старые утратили эту способность. Так как крупные пасущиеся птицы редко летают, кроме тех случаев, когда спасаются от опасности, то, вероятно, почти бескрылое состояние некоторых птиц, живущих или недавно живших на некоторых океанических островах, где нет хищных зверей, было вызвано неупражнением их крыльев. Страус, правда, живет на континентах и подвергается опасностям, от которых он не в состоянии спастись полетом, но зато он защищается, лягаясь не хуже любого четвероногого. Мы можем предположить, что предок рода страусов походил образом жизни на дроф и что по мере увеличения роста и веса его тела в течение ряда последовательных поколений его ноги упражнялись все более и более, а крылья – все менее, пока, наконец, не стали окончательно непригодными для полета.
Кёрби заметил (и я могу подтвердить его наблюдение), что лапки передних конечностей многих самцов у питающихся навозом жуков часто обломаны; он просмотрел семнадцать экземпляров в своей коллекции, и ни у одного не оказалось и следов этой части ноги. У жука Onites apelles лапки настолько часто теряются, что насекомое описывалось как не имеющее этих частей. У некоторых других родов они имеются, но в рудиментарном состоянии. У священного жука египтян (Ateuchus) они полностью отсутствуют. Пока еще нет окончательного доказательства, что случайные повреждения могут наследоваться, но поразительные случаи наследственной передачи последствий операций, наблюдавшиеся Броун-Секаром у морских свинок, должны заставить нас быть осторожными при отрицании этого. Во всяком случае безопаснее рассматривать полное отсутствие лапки у Ateuchus и ее недоразвитие у других родов не как случаи унаследованных повреждений, но как последствия продолжительного отсутствия упражнения; так как мы встречаем многочисленных навозных жуков обычно с обломанными лапками, то потеря их должна происходить у них уже в очень молодом возрасте, а это показывает, что лапки не имеют большого значения и, следовательно, мало упражняются этими насекомыми.
«Чем севернее обитает животное того же вида, тем гуще и лучше его мех; но кто сумел бы сказать, насколько этот факт зависит от того, что теплее одетые особи сохранялись в течение многих поколений, и насколько – от непосредственного воздействия сурового климата»
В иных случаях мы легко можем приписать неупражнению такие видоизменения в строении, которые исключительно или главным образом вызваны отбором. М-р Уолластон открыл замечательный факт, что из 550 видов жуков (теперь их известно уже больше), живущих на Мадере, 200 настолько лишены крыльев, что совершенно не могут летать, и из двадцати девяти туземных родов не менее чем в двадцати трех все виды находятся в этом состоянии! Ряд фактов – а именно, что во многих частях света жуки заносятся ветром в море и погибают; что, по наблюдениям м-ра Уолластона, жуки на Мадере прячутся, пока ветер не уляжется и солнце не засияет; что относительная численность бескрылых жуков еще значительнее на сильно обдуваемых ветрами островках Дезерта, чем на самой Мадере; и в особенности тот необычайный факт, особенно подчеркиваемый м-ром Уолластоном, что некоторые большие группы жуков, для которых их крылья безусловно необходимы и которые многочисленны во всех других странах, почти совершенно отсутствуют на Мадере, – все эти соображения заставляют меня предполагать, что бескрылое состояние столь многочисленных мадерских жуков зависит главным образом от действия естественного отбора, быть может, в сочетании с отсутствием упражнения, – потому что в каждом последующем поколении этих жуков каждая особь, хуже летавшая, в силу ли хотя бы ничтожного недоразвития крыльев, в силу ли более ленивых привычек, имела более шансов на выживание, так как менее подвергалась опасности быть занесенной ветром в море; а с другой стороны, те жуки, которые охотнее пускались летать, чаще заносились ветром в море и погибали.