«Шансы нахождения в ископаемом состоянии видов с переходными ступенями в строении органов будут всегда малы по сравнению с шансами нахождения видов с вполне выработанными органами, так как первые всегда были менее многочисленны»
У другой, близкой в систематическом отношении, орхидеи – у Catasetum – строение цветка совершенно иное, хотя не менее удивительное и служащее для той же цели. Шмели посещают эти цветки, так же как и цветки Coryanthes, для того чтобы обгладывать губу, – при этом они неизбежно задевают за длинный, заостряющийся к концу чувствительный отросток или, как я его назвал, сяжок. Этот сяжок при малейшем прикосновении передает раздражение или сотрясение перепонке, которая моментально разрывается, благодаря чему освобождается пружина, которая выбрасывает пыльцевую массу, как стрелу, в надлежащем направлении, так что своим липким концом она пристает к спинке шмеля. Пыльцевая масса мужского растения (у этой орхидеи цветы раздельнополы) переносится таким образом на цветок женского растения, приходит в соприкосновение с его рыльцем, поверхность которого достаточно липка, чтобы порвать эластичные нити и удержать пыльцу, благодаря чему и достигается оплодотворение.
Спрашивается, каким образом можем мы объяснить в этом последнем случае и в бесчисленном множестве других случаев постепенное усложнение организации и осуществление одной цели самыми разнообразными средствами. Ответ, как уже было замечено, будет, несомненно, тот, что при изменении двух форм, уже отличающихся одна от другой в некоторой слабой степени, эти изменения не могут быть совершенно одинакового свойства, а следовательно, и результаты, достигаемые естественным отбором, хотя и клонятся к одинаковой цели, не могут быть одинаковыми. Мы не должны также упускать из виду, что каждый высокоразвитый организм прошел через много изменений, что каждое изменение в строении имеет наклонность передаваться по наследству, так что ни одно изменение не может быть легко полностью утрачено, а будет вновь и вновь изменяться далее. Таким образом, организация каждой части любого вида, для чего бы она ни служила, является суммой многих унаследованных изменений, через которые прошел данный вид в своем последовательном приспособлении к менявшимся условиям и образу жизни.
В конце концов, хотя во многих случаях трудно даже себе представить, через какой ряд переходных форм тот или другой орган достиг своего современного состояния, тем не менее, имея в виду, как ничтожно число современных, нам известных форм по сравнению с вымершими и нам неизвестными, я могу только удивляться тому, насколько незначительно число органов, по отношению к которым нам не известно никаких переходных ступеней. Несомненно верно то, что новые органы, как бы созданные для некоторой специальной цели, редко или даже никогда не возникают у одного какого-нибудь существа – это выражено в старинном, хотя, может быть, и несколько преувеличенном естественно-историческом изречении «Natura nоn facit saltum.» («Природа не делает скачков»). Мы встречаемся с этим допущением в произведениях почти всех опытных натуралистов; Мильн-Эдвардс превосходно выразил ту же мысль в следующих словах: Природа щедра на разнообразие, но крайне скупа на нововведения. Почему же на основании теории Творения так много разнообразия и так мало действительной новизны? Почему все части и органы многочисленных, совершенно независимых существ, которые, как предполагает эта теория, были созданы каждое отдельно для занятия определенных мест в природе, обыкновенно связаны друг с другом постепенными переходами? Почему Природа не переходит внезапными скачками от одного строения к другому? На основании теории естественного отбора мы можем ясно понять, почему естественный отбор действует, только пользуясь каждым слабым последовательным уклонением; он никогда не может делать внезапных больших скачков, а всегда продвигается короткими, но верными, хотя и медленными шагами.
Действие естественного отбора на органы, кажущиеся несущественными
Так как естественный отбор действует через посредство жизни и смерти – через переживание наиболее приспособленных особей и истребление менее приспособленных, – то я иногда испытывал серьезное затруднение в том, как объяснить происхождение или образование частей организма, имеющих небольшое значение; затруднение это хотя совершенно иного рода, но почти так же велико, как и в отношении более совершенных и сложных органов.
Во-первых, мы слишком мало знаем относительно общей экономии какого бы то ни было органического существа, чтобы говорить о том, какое незначительное видоизменение существенно, какое не существенно. В одной из предшествующих глав я приводил примеры таких несущественных признаков, как пушок на плодах или окраска их мякоти, цвет кожи или шерсти четвероногих, которые, в силу ли корреляции с конституциональными особенностями или как защита от нападения насекомых, могли сделаться предметом естественного отбора. Хвост жирафы напоминает искусственную хлопушку для мух, и представляется с первого взгляда невероятным, чтобы этот орган мог выработаться для его настоящего назначения путем последовательных слабых изменений, все более и более приспособленных к такой ничтожной цели, как отпугивание мух; тем не менее даже в этом случае не мешает воздержаться от слишком поспешного суждения, так как мы знаем, что распространение и существование рогатого скота и других животных в Южной Америке прямо связано с их способностью противостоять нападениям насекомых, так что особи, которые могут каким-нибудь способом обороняться от этих мелких врагов, могли бы переходить на новые пастбища и этим путем приобретать значительное преимущество. Не то чтобы крупные четвероногие фактически истреблялись мухами (за исключением некоторых редких случаев), но эти враги, постоянно тревожа их, обессиливают их так, что они становятся более подверженными заболеваниям и менее способными разыскивать себе пищу во время голода или спасаться от хищников.
Органы, теперь имеющие ничтожное значение, в некоторых случаях, вероятно, представляли большую важность для отдаленного предка и после продолжительного, медленного усовершенствования были переданы почти в том же состоянии нынешним видам, которым они приносят теперь лишь ничтожную пользу; но всякому действительно вредному уклонению в структуре естественный отбор, конечно, положил бы предел. Зная, сколь существенным органом передвижения является хвост у большинства водных животных, можно, быть может, объяснить его обычное наличие и полезное значение для разных целей у столь многих сухопутных животных, у которых легкие, т. е. измененный плавательный пузырь, обнаруживают их водное происхождение. Хорошо развитый хвост, образовавшийся у водного животного, мог впоследствии найти себе применение и в совершенно иных направлениях – как хлопушка для мух, как хватательный орган или как помощь при поворачивании, как у собак, хотя в этом последнем случае значение его едва ли значительно, так как заяц, почти лишенный хвоста, делает повороты гораздо быстрее.
Во-вторых, мы можем легко ошибиться, приписывая важность известным признакам и предполагая, что они выработались при содействии естественного отбора. Мы ни в коем случае не должны упускать из виду определенного влияния измененных жизненных условий; так называемых самопроизвольных изменений, по-видимому, только очень мало зависящих от природы условий; тенденции возвращаться к давно утраченным признакам; сложных законов роста, как-то: корреляции, компенсации и взаимного давления различных частей и т. д., и, наконец, полового отбора, при помощи которого признаки, полезные для одного пола, нередко приобретаются и затем передаются более или менее совершенно другому полу, хотя для него они и бесполезны. Но образования, приобретенные таким косвенным путем и первоначально совершенно бесполезные для вида, могут впоследствии оказаться полезными для его изменившихся потомков при новых условиях их жизни и вновь приобретенных привычках.
«Чувство красоты, очевидно, зависит от природы ума и независимо от какого-нибудь реального качества, присущего предмету наслаждения. Идею красоты нельзя считать прирожденной и неизменной»
Если бы существовали только зеленые дятлы, и мы не знали бы о существовании черных и пестрых, мы, по всей вероятности, воображали бы, что зеленый цвет представляет прекрасное приспособление для того, чтобы скрывать эту древесную птицу от ее врагов, и, следовательно, представляет признак, весьма существенный и приобретенный при помощи естественного отбора; на деле же эта окраска, вероятно, главным образом обязана своим происхождением половому отбору. Одна вьющаяся пальма в Малайском архипелаге всползает на самые высокие деревья при помощи изумительно искусно построенных крючков, собранных на концах ветвей, и это приспособление, без сомнения, оказывает чрезвычайно важную услугу растению; но так как почти такие же крючки встречаются на многих деревьях невьющихся, у которых, как можно судить по распределению колючих видов Африки и Южной Америки, они служат защитой от пасущихся четвероногих, то колючки нашей пальмы могли сначала развиться для этой цели, а только впоследствии, когда растение испытало изменение и превратилось во вьющееся, крючки усовершенствовались и доставили преимущество растению. Обнаженная кожа на голове грифа обыкновенно рассматривается как прямое приспособление для копания в падали; это объяснение, может быть, и верно, а может быть, эта особенность происходит от непосредственного воздействия гниющих веществ, но только приходится очень осторожно делать такие выводы, когда мы видим, что кожа на голове всегда питающегося чистой пищей самца индюка также голая. Черепные швы у молодых млекопитающих рассматривались как прекрасное приспособление, облегчающее акт родов, и, без сомнения, они могут ему способствовать или даже оказаться необходимыми, но так как эти швы существуют и на черепах молодых птиц и пресмыкающихся, которым приходится только вылупляться из яйца, то мы вправе заключить, что это строение вытекает из самых законов роста, и только впоследствии оно доставило пользу при акте рождения высших животных.