Естественный отбор никоим образом не может вызвать у одного вида какое-либо изменение, исключительно полезное для другого вида, хотя повсюду в природе одни виды постоянно извлекают пользу из организации других. Но естественный отбор может производить и часто производит органы, клонящиеся к прямому вреду других животных; мы видим это в ядовитых зубах гадюки и в яйцекладе наездника, при помощи которого он кладет яйца в живые тела других насекомых. Если бы можно было доказать, что какая-либо часть в организме какого-нибудь вида была образована исключительно на пользу другого вида, это уничтожило бы мою теорию, потому что такая часть не могла бы быть осуществлена путем естественного отбора. Хотя в сочинениях по естественной истории можно встретить много указаний в этом смысле, но я не нашел ни одного, которому можно бы было придать какой-нибудь вес. Допускают, что ядовитые зубы служат гремучей змее для самозащиты и для убийства своей добычи, но некоторые авторы предполагают, что ее гремучий аппарат наносит ей самой вред, так как предупреждает ее жертвы об опасности. Я почти так же легко готов поверить, что кошка, готовясь прыгнуть, кружит кончиком своего хвоста для того, чтобы предупредить мышь, обреченную на смерть. Гораздо вероятнее предположить, что гремучая змея пользуется своей гремушкой, кобра раскрывает свой воротник, а шумящая гадюка (капская рогатая гадюка) надувается с громким, пронзительным шипением для того, чтобы напугать многих птиц и зверей, которые, как известно, нападают даже на самые ядовитые виды. Змеи действуют в силу того же основания, которое заставляет курицу растопыривать перья и распускать крылья, когда собака приближается к ее цыплятам; но у меня нет здесь места, чтобы распространяться о тех многочисленных способах, при помощи которых животные пытаются отпугивать своих врагов.
Естественный отбор никогда не может привести к образованию у какого бы то ни было существа органа, который был бы для этого существа скорее вреден, чем полезен, потому что естественный отбор действует только на благо каждого существа и через посредство этого блага. Никогда не сможет образоваться орган, который, как заметил Пэйли, причинял бы боль или какой-либо вред его обладателю. Если подвести итог добру и злу, причиняемому каждой частью организации, то в целом каждая данная часть окажется скорее полезною. Если с течением времени, при изменяющихся жизненных условиях, какая-либо часть сделается вредной, она будет изменена, а если это окажется невозможным, то самый организм исчезнет, как и действительно исчезли мириады.
«Хорошо развитый хвост, образовавшийся у водного животного, мог впоследствии найти себе применение и в совершенно иных направлениях – как хлопушка для мух, как хватательный орган или как помощь при поворачивании»
Естественный отбор стремится лишь сделать каждое органическое существо столь же совершенным или немного более совершенным, чем другие обитатели той же страны, с которыми ему приходится конкурировать. И мы видим, что таково мерило совершенства, достигаемого в природе. Туземные произведения, например, Новой Зеландии совершенны, если сравнивать их друг с другом, но в настоящее время они быстро уступают натиску легионов растений и животных, ввозимых из Европы. Естественный отбор не создает абсолютного совершенства, да и на деле, насколько мы в состоянии судить, абсолютное совершенство мы не всегда встречаем в природе. По словам Мюллера, поправка на аберрацию света не вполне совершенна даже в этом наиболее совершенном из органов – в человеческом глазе. Гельмгольц, суждения которого никто, конечно, не станет оспаривать, описав в самых сильных выражениях удивительные качества человеческого глаза, заключает свое описание следующими замечательными словами: «То, что мы успели открыть в смысле неточности и несовершенства в оптическом аппарате и образуемом им изображении на сетчатой оболочке, ничто по сравнению с несообразностями, с которыми мы только что встретились в области ощущений. Можно сказать, что природа словно тешилась, нагромождая противоречия ради того, чтобы отнять всякое основание у теории предустановленной гармонии между внешним и внутренним миром». Если наш разум внушает нам чувство изумления перед множеством неподражаемых приспособлений, представляемых природой, то он же учит нас, – хотя ошибки одинаково возможны и в ту, и в другую сторону, – что другие приспособления менее совершенны. Можем ли мы считать совершенным жало пчелы, которое, при употреблении его против некоторых из врагов, не может быть вытянуто благодаря обращенным назад зубцам, и тем неизбежно причиняет смерть насекомому, у которого вырываются внутренности?
Если мы предположим, что жало пчелы существовало у отдаленного предка в качестве буравящего зазубренного инструмента, какие встречаются у многочисленных представителей этого обширного отряда, что с тех пор оно изменилось, хотя и не усовершенствовалось для выполнения своего современного назначения, и что яд, первоначально приспособленный для совершенно иного назначения, как, например, образования галлов, также усилился, то, может быть, поймем, почему употребление жала может так часто сопровождаться смертью насекомого; если, в итоге, способность жалить окажется полезной для живущих сообществами пчел, она будет соответствовать всем требованиям естественного отбора, хотя бы и причиняла смерть отдельным членам сообщества. Если мы удивляемся поистине чудесной силе обоняния, благодаря которой самцы многих насекомых разыскивают своих самок, можем ли мы в одинаковой мере восхищаться тем, что ради этой единственной цели развиваются тысячи трутней, которые во всех других отношениях совершенно бесполезны для сообщества и которых их более трудолюбивые, но бесплодные сестры, в конце концов, умерщвляют? Хотя, быть может, это и трудно, но мы должны восхищаться дикой инстинктивной ненавистью пчелиной матки, побуждающей ее истреблять молодых маток, своих дочерей, при самом их рождении или же погибать самой в этой борьбе, – так как это, несомненно, клонится ко благу всего сообщества; материнская любовь или материнская ненависть, хотя последняя, по счастью, проявляется чрезвычайно редко, равны перед неумолимым принципом естественного отбора. Если мы восхищаемся разнообразными искусными приспособлениями, благодаря которым орхидеи и многие другие растения оплодотворяются при содействии насекомых, то можем ли мы считать одинаково совершенной выработку нашими соснами целых облаков пыльцы только для того, чтобы несколько пыльцевых зернышек случайно достигло при содействии ветра яичка.
Краткие выводы. Законы единства типа и условий существования охватываются теорией естественного отбора
Мы обсудили в этой главе некоторые затруднения и возражения, которые могут быть выдвинуты против моей теории. Многие из них серьезны; но я полагаю, что при их обсуждении нам удалось объяснить некоторые факты, которые с точки зрения веры в независимые акты творения остаются совершенно непонятными. Мы видели, что виды в каждый данный период не безгранично изменчивы и не связаны друг с другом множеством промежуточных звеньев отчасти потому, что процесс естественного отбора всегда совершается крайне медленно и в каждый данный момент действует только на небольшое число форм, отчасти же потому, что самый процесс естественного отбора предполагает постоянное вытеснение и истребление предшествующих и промежуточных ступеней. Близко родственные виды, теперь занимающие непрерывные области, во многих случаях должны были образоваться еще тогда, когда область эта не была непрерывной и когда жизненные условия в ее различных частях, будучи различными, не переходили нечувствительно одни в другие. Когда две разновидности образуются в двух районах одной непрерывной области, нередко может образоваться промежуточная разновидность, приспособленная к промежуточному поясу; по причинам, выше изложенным, эта промежуточная разновидность будет обыкновенно представлена меньшим числом особей, чем те две формы, которые она соединяет; следствием этого будет тот факт, что при дальнейшем ходе изменений эти две формы, благодаря своей большей численности, будут находиться в более благоприятных условиях по сравнению с этой малочисленной промежуточной разновидностью и будут обыкновенно с успехом ее вытеснять и, наконец, истребят ее.
Мы видели в этой главе, что нужно соблюдать крайнюю осторожность, когда утверждаешь, что не может быть переходов между самыми различными привычками; что летучая мышь, например, не могла образоваться путем естественного отбора из животного, первоначально только скользившего по воздуху.
Мы видели, что виды при новых условиях жизни могут изменять свои привычки или могут иметь разнообразные привычки, порою совершенно несходные с привычками ближайших к ним родственных форм. Отсюда, помня, что каждое органическое существо стремится жить там, где оно может жить, мы могли понять, каким образом возникли такие формы, как горный гусь с перепончатыми лапами, живущий на земле дятел, ныряющие дрозды и буревестники с образом жизни чистиков.
Хотя убеждение в том, что орган такой высокой степени совершенства, каков глаз, мог возникнуть путем естественного отбора, может поразить всякого, тем не менее если мы знаем для любого органа длинный ряд постепенных усложнений, из которых каждое полезно для его обладателя, то при изменении условий жизни приобретение путем естественного отбора любой возможной степени совершенства органа логически возможно. В тех случаях, когда нам не известны промежуточные или переходные ступени, мы должны быть весьма осторожны в заключении, что они никогда и не существовали, так как метаморфоз многих органов показывает, какие удивительные изменения функций оказываются возможными. Плавательный пузырь, например, по-видимому, превратился в дышащие воздухом легкие. Один и тот же орган, исполнявший одновременно различные функции, а затем отчасти или вполне специализировавшийся на одной из них, или два разных органа, исполнявшие одновременно одну и ту же функцию, причем один совершенствовался благодаря содействию другого, во многих случаях значительно облегчали такой переход.