бракулы существовали первоначально как части органа, похожего на птичью голову, неправильную коробку или колпак. Любопытно, что два столь различные органа имеют одно и то же происхождение, а так как подвижная крышка ячейки служит для защиты зооида, то нетрудно представить себе, что все постепенные переходы, посредством которых крышка превратилась сначала в нижнюю челюсть авикулярии, а потом в удлиненную щетинку, одинаково служили для защиты различными способами и в разных условиях.
В растительном царстве м-р Майварт останавливается только на двух случаях, а именно на строении цветов орхидей и на движениях вьющихся растений. Относительно первых, говорит он, «толкование их происхождения должно быть признано совершенно неудовлетворительным, крайне недостаточным для объяснения начальных бесконечно малых изменений строения, которые становятся полезными только тогда, когда они достигают значительного развития». Так как этот предмет обсуждается мною со всей полнотой в другом сочинении, то я сообщу здесь только несколько подробностей относительно одной из наиболее замечательных особенностей в цветках орхидей, именно устройства их пыльцевых масс (pollinia). Пыльцевая масса в наивысшем состоянии своего развития представляет комок зернышек пыльцы, соединенных с упругим стебельком или хвостиком, несущим на своем конце комочек очень липкого вещества. Эти пыльцевые массы, таким образом, переносятся с одного цветка на рыльце другого насекомыми. У некоторых орхидей пыльцевые массы не снабжены хвостиком и зернышки пыльцы только связаны друг с другом тонкими нитями; так как эти последние не представляют исключительной особенности орхидей, то можно было бы здесь и не останавливаться на них; тем не менее я укажу, что у Cypripedium, занимающего самое низкое место в системе орхидей, мы можем наблюдать, каким образом, вероятно, эти нити первоначально развились. У других орхидей эти нити сходятся у одного конца пыльцевой массы, что и представляет первую, или зачаточную, стадию хвостика. Что таково происхождение хвостика, даже когда он достигает значительной длины и высокого развития, мы имеем право заключить на основании недоразвившихся зернышек пыльцы, иногда заключенных внутри центральных и твердых частей.
Что касается до второй главной особенности, именно присутствия маленьких комочков липкого вещества на конце хвостиков, то здесь можно указать длинный ряд ступеней развития, каждая из которых вполне полезна для растения. У большинства цветов, принадлежащих к другим отрядам, рыльце выделяет немного липкого вещества. У некоторых орхидей подобное вязкое вещество выделяется, но в несравненно больших количествах, только одним из трех рылец, которое, вероятно, вследствие этого обильного выделения становится бесплодным. Когда насекомое посещает подобный цветок, оно стирает часть этого липкого вещества и в то же время захватывает некоторое количество зернышек пыльцы. Начиная с этого простого состояния, только мало отличающегося от того, что встречается у многих обыкновенных цветов, существуют бесконечные переходы к таким видам, у которых пыльцевые массы оканчиваются очень коротким, свободным хвостиком, и к другим, у которых хвостик оказывается прочно связанным с липкой массой, причем бесплодное рыльце сильно изменено. В этом последнем случае мы имеем пыльцевую массу в ее наиболее развитом и совершенном состоянии. Тот, кто тщательно изучит строение цветков орхидей, не станет отрицать существования указанного выше ряда переходов – начиная с массы зерен пыльцы, только связанных друг с другом нитями, и с рыльцем, едва отличающимся от рыльца обыкновенного цветка, и кончая в высшей степени сложно устроенной пыльцевой массой, поразительно приспособленной к переносу ее насекомыми; не станет он также отрицать и того, что все эти ступени у различных видов замечательно приспособлены к общему строению цветков данного вида и его оплодотворению при помощи различных насекомых. В этом, как и почти во всяком другом случае, исследование можно продолжить и несколько далее назад: могут спросить, каким же образом рыльце обыкновенного цветка сделалось липким; но так как нам неизвестна полная история ни одной группы существ, то так же бесполезно спрашивать, как и безнадежно пытаться отвечать на такие вопросы.
Обратимся теперь к вьющимся растениям. Они могут быть расположены в длинный ряд, начиная с тех, которые просто вьются вокруг подпорки, до тех, которых я назвал листолазами (leaf-climbers), и далее до тех, которые снабжены усиками. У этих последних двух классов стебли обыкновенно, хотя не всегда, утрачивают способность виться, но сохраняют способность вращаться, которой обладают и усики. Переходы от листолазов (т. е. цепляющихся листьями) к обладающим усиками поразительно постепенны, и некоторые растения могли бы быть безразлично отнесены к любому из этих двух классов. Но при переходе от обыкновенных вьющихся растений к листолазам прибавляется совершенно новое свойство, а именно чувствительность к прикосновению, вследствие чего черешки листьев и цветоножки или те же органы, измененные и превращенные в усики, при раздражении искривляются и охватывают соприкасающийся с ними предмет. Тот, кто прочтет мою работу об этих растениях, я полагаю, допустит, что все многочисленные переходы в функциях и строении между простыми вьющимися растениями и растениями, снабженными усиками, в каждом частном случае в высокой степени полезны для обладающих ими видов. Так, например, очевидно то большое преимущество, которое получит вьющееся растение, превратившись в листолаза; и весьма вероятно, что каждое вьющееся растение, обладавшее листьями с длинными черешками, превратилось бы в листолаза, если бы только эти черешки обладали хотя бы в слабой степени необходимой чувствительностью к прикосновению.
Так как способность виться представляет простейший способ всползать по подпорке и простейшую форму, лежащую в основе всего ряда, усложнений, то естественно возникает вопрос: как приобрели растения эту способность в начальном состоянии, лишь позднее развитую и усовершенствованную естественным отбором? Способность виться зависит, во-первых, от того, что стебли, пока они молоды, крайне гибки (признак, общий весьма большому числу и невьющихся растений), а во-вторых, от того, что они непрерывно сгибаются во все стороны горизонта, последовательно в одну сторону за другой, в одинаковом порядке. Благодаря этому движению стебли наклоняются во все стороны и вращаются кругом. Когда нижняя часть стебля встречает какой-нибудь предмет и задерживается в своем движении, верхняя продолжает сгибаться и вращаться и, таким образом, обязательно обвивается вокруг этой подпорки и вверх по ней. Вращательное движение прекращается вместе с первоначальным ростом каждого побега. Так как этой способностью вращаться обладают отдельные виды и отдельные роды далеко друг от друга отстоящих семейств растений, то, очевидно, они сделались вьющимися растениями совершенно независимо друг от друга, а не в силу унаследования этой способности от одного общего предка. Вследствие этого я мог предсказать, что слабая наклонность к подобного рода движению должна оказаться далеко нередкою и среди невьющихся растений и что эта наклонность послужила основой, которую естественный отбор разработал и усовершенствовал. Когда я сделал это предсказание, мне был известен только один очень несовершенный случай, а именно молодые цветоножки Maurandia, которые вращаются слабо и неправильно, подобно стеблям вьющихся растений, но не используя эту свою особенность. Вскоре затем Фриц Мюллер заметил, что молодые стебли у Alisma и Linum, – растений невьющихся и отстоящих очень далеко друг от друга в естественной системе, – явно вращаются, хотя и неправильно; он добавляет, что имеет основание подозревать существование этого явления и у некоторых других растений. Эти слабые движения, по-видимому, не имеют никакого значения для упомянутых растений, во всяком случае они не имеют никакого отношения к способности растения всползать на другие предметы, что нас собственно здесь и занимает. Как бы то ни было, мы можем себе представить, что если бы стебли этих растений легко гнулись и если бы при условии их существования им было выгодно взбираться на высоту, то и эта привычка к незначительному и неправильному вращению могла бы быть усилена и утилизирована естественным отбором в такой степени, что эти виды превратились бы в настоящие вьющиеся растения.
«Зародыш (эмбрион) является как бы свидетелем прошлых состояний, через которые прошел вид»
Относительно чувствительности листовых черешков, цветоножек и усиков можно сделать те же замечания, как и по отношению к вращательным движениям вьющихся растений. Так как большое число видов, принадлежащих к далеко друг от друга отстоящим группам, обладает этого рода чувствительностью, то мы должны ожидать, что встретимся с нею в зачаточном состоянии и у многих растений, которые не сделались вьющимися. Это и наблюдается в действительности: я заметил, что молодые цветоножки упомянутой выше Maurandia слегка сгибались в ту сторону, с которой к ним прикасались. Моррен обнаружил, что у некоторых видов Oxalis листья и черешки, особенно после сильной инсоляции их, обнаруживали движения при осторожных повторенных прикосновениях или при сотрясении растения. Я повторил эти наблюдения на некоторых других видах Oxalis с тем же результатом; у некоторых движение было очень явственно, но всего лучше замечалось оно на молодых листьях; у других видов движения были крайне незначительны. Весьма важен тот факт, засвидетельствованный таким высоким авторитетом, как Гофмейстер, что молодые побеги и листья всех растений обнаруживают движение после сотрясения; и мы знаем, что у вьющихся растений черешки и усики чувствительны только на ранних стадиях их роста.
«Переходные особенности строения, благоприятные в каждой стадии, дело очень сложное, и нет ничего удивительного, если какая-нибудь переходная форма не встречается в том или другом случае»
Едва ли возможно допустить, чтобы подобные, едва заметные движения, вызываемые в молодых растущих органах растений прикосновением или сотрясением, могли иметь для них функциональное значение. Но растение обладает способностью обнаруживать под влиянием различных внешних раздражений движения, значение которых для них очевидно; таковы, например, движения к свету и реже – от света, по направлению действия силы тяжести, или чаще – против этого направления. Когда нервы и мускулы животного раздражаются гальваническим током или стрихнином, проистекающие от этого движения могут быть названы случайными, потому что нервы и мускулы, конечно, не обладают специальной чувствительностью к этим раздражителям. По-видимому, так обстоит дело и с растениями: обладая способностью приходить в движение под влиянием известных раздражений, они случайно раздражаются и от прикосновения или от сотрясения. Отсюда можно без затруднения допустить, что и у растений, цепляющихся листьями и усиками, эта общая способность была подхвачена и развита естественным отбором. Но представляется вероятным, на основании причин, изложенных мною в моем труде о лазящих растениях, что это имело место лишь у тех растений, которые уже приобрели способнос