ть к вращению и, таким образом, сделались вьющимися.
Я уже пытался объяснить, каким образом растения сделались вьющимися благодаря усилению способности к слабым и неправильным вращательным движениям, первоначально не представлявшим для них никакой пользы; а эти движения, равно как и вызываемые прикосновением или сотрясением, являлись в свою очередь случайным результатом общей способности к движению, приобретенной ради совершенно иных и полезных целей. Не берусь решить вопроса, происходило ли постепенное развитие лазящих растений путем естественного отбора при содействии унаследованных результатов упражнения; но нам известно, что некоторые периодические движения, как, например, так называемый сон растений, зависят от привычек.
Я разобрал достаточное, пожалуй, даже более чем достаточное число примеров, тщательно подобранных искусным натуралистом, как доказательства невозможности объяснить при помощи естественного отбора зачаточные стадии полезных особенностей строения; мне кажется, я сумел показать, что с этой стороны не встречается никакого серьезного затруднения. Попутно представился случай остановиться несколько подробнее на постепенных переходах в строении, нередко связанных с изменением функций, – важный вопрос, который не был достаточно подробно рассмотрен в предшествовавших изданиях этого труда. Я повторю теперь вкратце приведенные примеры.
По отношению к жирафе постоянное сохранение особей какого-то исчезнувшего высокого жвачного, обладавшего самой длинной шеей, ногами и пр. и способного поэтому обгрызать растения на высоте, несколько превышающей обычную, равно как и постоянное истребление среднего роста особей, которые не могли тянуться так высоко, может вполне объяснить образование этого замечательного четвероногого; но продолжительное упражнение этих частей, связанное с наследственностью, в значительной мере могло способствовать их координации. По отношению ко многим насекомым, обнаруживающим сходство с различными предметами, не представляется невероятным, что основой для работы естественного отбора являлось в каждом отдельном случае случайное сходство с каким-нибудь широко распространенным предметом; это сходство могло все более совершенствоваться путем случайного сохранения незначительных изменений, увеличивавших это сходство, причем этот процесс продолжался до тех пор, пока насекомое продолжало изменяться и пока все более и более усиливавшееся сходство могло служить средством, ограждавшим насекомое от преследования зорких врагов. У некоторых видов китов обнаруживается наклонность к образованию на нёбе неправильных мелких роговых бугорков; вполне возможно, что естественный отбор сохранял все благоприятные изменения, пока эти бугорки не превратились сначала в слоеватые шишки или зубцы, подобные тем, какие мы встречаем на клюве гуся, затем в короткие пластинки, как у домашней утки, далее в пластинки, столь же совершенные, как у широконоски, и, наконец, в гигантские пластинки китового уса, какой мы видим во рту гренландского кита. В семействе уток эти пластинки употребляются вначале в качестве зубов, затем отчасти как зубы, отчасти как процеживающий аппарат и, наконец, исключительно для этой последней цели.
При образовании таких органов, как только что упомянутые роговые пластинки или китовый ус, насколько мы можем судить, привычка или упражнение могли только очень мало способствовать или даже вовсе не способствовали процессу их развития. С другой стороны, перенос нижнего глаза у плоскотелых рыб на верхнюю сторону головы или образование цепкого хвоста могут быть почти исключительно приписаны непрерывному упражнению в связи с наследственностью. По отношению к млечным железам высших животных самое вероятное предположение заключается в том, что первоначально кожные железы на всей поверхности мешка сумчатых выделяли питательную жидкость и что затем эти железы были усовершенствованы в своей функции естественным отбором и сконцентрированы на ограниченном участке, что и положило основание образованию млечных желез. При объяснении превращения ветвистых игол, служивших для защиты у некоторых древних иглокожих, в трехветвистые педицеллярии при помощи естественного отбора представляется так же мало затруднений, как и при объяснении образования клешней ракообразных путем медленных полезных уклонений из последнего и предпоследнего сегментов конечностей, первоначально имевших значение исключительно для передвижения. Авикулярии и вибракулы у Polyzoa представляют собой органы, резко различающиеся по своей внешности, но происшедшие из одного источника, и по отношению к вибракулам мы можем понять, какую пользу приносили последовательные переходные формы. Что касается пыльцевых масс орхидей, то можно проследить, как нити, первоначально связывавшие зернышки пыльцы, сливаются в хвостики; таким же образом можно проследить те стадии, через которые липкое вещество, подобное тому, которое выделяется на рыльцах обыкновенных цветов и служит почти, хотя и не вполне, для той же цели, оказывается связанным со свободными концами хвостиков, причем все эти переходные ступени явно полезны для обладающих ими растений. О лазящих растениях я считаю излишним повторять то, что было только что сказано.
«Нельзя судить, через какие полезные переходные ступени одно образование могло перейти в другое; но из этого никак не следует, что таких переходов не было»
Нередко спрашивали: если естественный отбор представляет собою такую могучую силу, то почему он не снабдил некоторые виды тем или другим органом, который, казалось бы, мог быть для них полезным? Но было бы совершенно неблагоразумно ожидать точного ответа на подобные вопросы, учитывая, как глубоко наше незнание относительно прошлой истории любого вида и тех условий, которые в настоящее время определяют его численность и пределы распространения. В большинстве случаев можно указать только общие и лишь в очень редких случаях ближайшие причины. Для приспособления какого-нибудь вида к новому образу жизни почти необходимы многочисленные координированные изменения, и нередко могло случаться, что в соответственных частях не обнаружилось изменений в надлежащем направлении или в надлежащей степени. Увеличение численности многих видов могло быть задержано вследствие разрушительного действия факторов, не имевших никакого отношения к тем органам, которые нам представляются полезными и, казалось бы, могли образоваться путем естественного отбора. В таких случаях, так как борьба за жизнь не была связана с этими органами, они и не могли быть выработаны путем естественного отбора. Часто для развития известного органа требуются сложные и долго длящиеся условия совершенно специального свойства, а такие условия могли только очень редко осуществляться. Предположение, что какой-нибудь орган, который, по нашему мнению, мог бы оказаться полезным для вида – в чем мы нередко можем ошибаться, – должен при каких бы то ни было обстоятельствах образоваться путем естественного отбора, прямо противоречит тому, что нам известно о способе действия последнего. М-р Майварт не отрицает, что естественный отбор кое-что сделал, но полагает, что он «явно недостаточен» для объяснения целого ряда явлений, которые я объясняю его деятельностью. Его главнейшие доводы были здесь разобраны, а остальные будут рассмотрены далее. Мне кажется, что они не обладают ни малейшей доказательностью и представляют очень мало веса по сравнению с теми, которые говорят в пользу естественного отбора, поддерживаемого и другими факторами, о которых часто упоминалось. Считаю своим долгом заметить, что некоторые из фактов и доводов, мною здесь представленных, были уже выдвинуты с той же целью в прекрасной статье, недавно появившейся в «Medico-Chirurgical review».
В настоящее время почти все натуралисты допускают эволюцию в той или иной форме. М-р Майварт полагает, что виды изменяются благодаря «некоторой внутренней силе или наклонности», относительно которой нам ничего неизвестно. Что виды обладают способностью изменяться, это допускают все эволюционисты, но, по моему мнению, нет никакой нужды призывать вмешательство какой бы то ни было внутренней силы, помимо наклонности к обыкновенной изменчивости, которая при содействии искусственного отбора дала начало многочисленным прекрасно приспособленным домашним расам, а при содействии естественного – так же могла произвести, путем нечувствительных переходов, естественные расы, или виды. Конечным результатом, как уже было объяснено, является общий прогресс, но в некоторых немногочисленных случаях и регресс организации.
М-р Майварт далее, по-видимому, склоняется к мнению, которое разделяют с ним и другие натуралисты, что новые виды появлялись «внезапно, путем изменений, проявлявшихся сразу». Так, например, он полагает, что различие между вымершим трехпалым гиппарионом и лошадью возникло внезапно. Ему кажется, что трудно допустить, чтобы крыло птицы «могло образоваться иначе, как путем сравнительно внезапного изменения резко выраженного и важного свойства»; по-видимому, тот же взгляд он готов распространить и на крыло летучих мышей и птеродактилей. Это заключение, заставляющее предположить наличие больших перерывов, т. е. прерывистости в ряду органических существ, представляется мне в высшей степени невероятным.
Всякий, кто убежден в медленности и постепенности эволюции, конечно, допустит, что видовые изменения могли быть столь же резки и значительны, как и всякое единичное изменение, которое мы встречаем в природе или даже в условиях одомашнения. Но так как виды более изменчивы в условиях одомашнения и культуры, чем в естественных условиях, то не представляется вероятным, чтобы в природе встречались так же часто такие резкие и внезапные изменения, какие встречаются иногда при одомашнении. Некоторые из этих последних изменений должны быть приписаны реверсии, а признаки, которые при этом вновь появляются, по всей вероятности, первоначально во многих случаях приобретались постепенно. Еще большее число должно быть отнесено к так называемым уродствам; таковы шестипалые люди, люди с колючей кожей (porcupine men), анконские овцы, рогатый скот ньята и пр., и так как они резко отличаются по своим признакам от естественных видов, то и бросают весьма мало света на занимающий нас вопрос. Если исключить подобные случаи внезапных изменений, то немногие остающиеся случаи, если бы они были найдены в природе, были бы в лучшем случае отнесены к числу сомнительных видов, тесно связанных с их родоначальными типами.