«Многие инстинкты столь удивительны, что их развитие, вероятно, покажется читателю затруднением, достаточным для ниспровержения всей моей теории»
Если мы предположим, что какое-нибудь привычное действие становится наследственным, – а можно доказать, что иногда так и бывает на самом деле, – то сходство между тем, что было первоначально привычкой, и инстинктом становится близким до неотличимости. Если бы трехлетний Моцарт стал играть на фортепиано не после поразительно малой практики, а совсем без практики, то справедливо было бы сказать, что он это делает инстинктивно. Но было бы большой ошибкой думать, что большое число инстинктов может зародиться из привычки одного поколения и быть наследственно передано следующим поколениям. Без труда можно доказать, что самые удивительные инстинкты из тех, с которыми мы имеем дело, именно – инстинкты пчелы и многих муравьев, не могли быть приобретены путем привычки.
Всеми принимается, что инстинкты настолько же важны для благополучия данного вида при настоящих условиях его существования, как и особенности строения его тела. При изменении жизненных условий возможно по крайней мере, что слабые изменения инстинкта могут оказаться полезны для вида; и если можно доказать, что инстинкты изменяются хотя в слабой степени, то я не вижу трудности в том, чтобы естественный отбор, сохраняя и постоянно накопляя уклонения в инстинктах, мог развить их до любой степени полезности. Таким образом, как я думаю, произошли самые сложные и удивительные инстинкты. Подобно тому, как изменения в строении тела происходят и развиваются от употребления или привычки и ослабевают или исчезают от неупотребления, так точно, не сомневаюсь, было и с инстинктами. Но я думаю, что воздействие привычки во многих случаях имеет второстепенное значение, сравнительно с естественным отбором того, что можно назвать самопроизвольными вариациями инстинктов, т. е. изменениями, вызываемыми теми же самыми неизвестными причинами, которые обусловливают и слабые уклонения в строении тела.
Едва ли какой бы то ни было из сложных инстинктов может развиться под влиянием естественного отбора иначе, как путем медленного и постепенного накопления многочисленных слабых, но полезных уклонений. Отсюда, как и в строении тела, мы должны находить в природе не постепенные переходы, путем которых развился каждый сложный инстинкт, – это можно было бы проследить только в ряде прямых предков каждого вида, – но должны найти некоторые указания на эту постепенность в боковых линиях потомков или по крайней мере мы должны доказать, что некоторая постепенность возможна, и это мы действительно можем доказать. Принимая во внимание, что инстинкты животных изучены очень мало вне Европы и Северной Америки, инстинкты же вымерших видов нам совершенно неизвестны, я был удивлен, как много можно найти постепенных переходов к самым сложным инстинктам. Изменения в инстинкте иногда могут быть облегчены тем, что один и тот же вид имеет различные инстинкты в течение разных периодов своей жизни, в разные времена года, находясь в разных условиях существования и т. д.; в таком случае естественный отбор может сохранить то тот, то другой инстинкт. И подобные случаи разнообразия инстинкта у одного и того же вида, как можно доказать, действительно существуют в природе.
Далее, так же, как и в отношении строения тела, – и согласно с моей теорией, – инстинкт каждого вида полезен для него самого, но, насколько мы можем судить, никогда не развивался исключительно для блага других видов. Насколько мне известно, один из самых выразительных примеров такого рода, когда животное совершает действие, видимо полезное только для другого, представляют собой травяные тли, добровольно отдающие, как это было впервые замечено Губером, сладкое выделение муравьям; что они делают это добровольно, доказывается следующими фактами. Я удалил всех муравьев от группы приблизительно с дюжину тлей, сидевших на листе щавеля, и не давал им приблизиться в продолжение нескольких часов. Я был уверен, что по истечении этого времени у тлей явится потребность выделить свой экскрет. Некоторое время я рассматривал их в увеличительное стекло, но ни одна из них не выделила; затем я трогал и щекотал их волосом, стараясь сделать это по возможности так, как делают муравьи своими усиками, но все-таки ни одна не выделяла. После этого я пустил к ним муравья, и по его быстрым движениям стало сразу видно, что он хорошо знает, какое богатое стадо он нашел; затем он начал трогать своими усиками брюшко сначала одной, потом другой тли, и каждая из них, как только чувствовала прикосновение усиков, немедленно поднимала свое брюшко и выделяла прозрачную каплю сладкого вещества, которая жадно пожиралась муравьем. Даже совсем молодые тли вели себя точно так же, доказывая, что этот акт является у них инстинктивным, а не результатом опыта. Из наблюдений Губера известно, что тли не выказывают к муравьям неприязни; но если последних нет, они, в конце концов, вынуждены выделить свой экскрет без помощи муравьев. Так как это экскрет чрезвычайно клейкий, то, несомненно, удаление его выгодно для тлей; а поэтому вероятно и то, что они выделяют экскрет не только на пользу муравьям. Хотя, таким образом, нет доказательства, чтобы какое бы то ни было животное совершало действие, полезное исключительно для другого вида, однако каждый стремится извлечь выгоду из инстинктов других, точно так же, как каждый извлекает пользу из более слабого телесного строения других видов. Следовательно, некоторые инстинкты не могут считаться абсолютно совершенными; но так как подробности относительно этого и других подобных пунктов необходимы, то на них можно здесь не останавливаться.
«Нет доказательства, чтобы какое бы то ни было животное совершало действие, полезное исключительно для другого вида, однако каждый стремится извлечь выгоду из инстинктов других, точно так же, как каждый извлекает пользу из более слабого телесного строения других видов»
Так как некоторая степень изменения инстинктов в естественном состоянии и наследственная передача таких изменений необходимы для деятельности естественного отбора, то в подтверждение этого надо бы привести по возможности больше примеров, но недостаток места мешает мне это сделать. Я могу только утверждать, что инстинкты, несомненно, изменяются; так, например, инстинкт миграции может изменяться по размеру и направлению миграций и даже совершенно утрачиваться. Точно так же с гнездами птиц, которые иногда изменяются в зависимости от выбранного для них места, характера и температуры страны, часто же от причин, нам совершенно неизвестных; Одюбон привел несколько замечательных случаев разницы в устройстве гнезд одного и того же вида в северных и южных Соединенных Штатах. Если, однако, инстинкт может изменяться, то можно спросить, почему он не дает пчелам «уменья пользоваться каким-либо другим материалом, когда нет воска»? Но какой другой материал могли бы употреблять пчелы? Они могут употреблять в дело, как я видел, затвердевший воск с киноварью и мягкий, смешанный с жиром. Эндрю Найт наблюдал, что его пчелы, вместо того чтобы трудолюбиво собирать клей, пользовались цементирующей смесью из воска и скипидара, которой были обмазаны деревья с ободранной корой. Недавно было указано, что пчелы, вместо того чтобы собирать пыльцу, охотно пользуются весьма различными веществами, например овсяной мукой. Боязнь какого-либо определенного врага, конечно, инстинктивное качество, как это можно видеть на птенцах птиц, но оно усиливается опытом и зрелищем страха, обнаруживаемого другими животными перед тем же врагом. Боязнь человека, как я показал это в другом месте, приобретается различными животными, населяющими пустынные острова, медленно, и пример этого мы видим даже в Англии – все наши крупные птицы более пугливы, нежели мелкие, так как крупные усиленно преследуются человеком. Мы можем спокойно приписать большую пугливость крупных птиц этой причине, потому что на необитаемых островах крупные птицы не боязливее мелких, и сорока, столь осторожная в Англии, настолько же доверчива в Норвегии, насколько серая ворона в Египте.
Что умственные качества животных одного и того же вида, рожденных в диком состоянии, варьируют очень сильно, может быть доказано многими фактами. Точно так же можно привести много примеров случайных и странных привычек у диких животных, которые, в случае если бы они оказались полезными для вида, могли бы дать начало при содействии естественного отбора новым инстинктам. Но я хорошо знаю, что такие общие утверждения, без подробного изложения фактов, произведут мало впечатления на ум читателя. Я могу лишь повторить свое уверение, что я не говорю без веских доказательств.
Наследственные изменения привычки и инстинкта у домашних животных
Возможность или даже вероятность наследственных изменений инстинкта в естественных условиях может быть подкреплена кратким обзором некоторых случаев у домашних животных. Благодаря этому мы увидим, какую роль играли привычка и отбор так называемых самопроизвольных вариаций при изменении умственных качеств наших домашних животных. Известно, как сильно варьируют у домашних животных умственные качества. Так, например, одни кошки естественно ловят крыс, другие – мышей, и эти наклонности передаются по наследству. Одна кошка, по свидетельству м-ра Ст. Джона, всегда приносила домой дичь, другая зайцев или кроликов, третья охотилась в болотистой местности и почти каждую ночь добывала вальдшнепов и бекасов. Можно привести большое число любопытных и несомненных случаев наследственной передачи разных оттенков склонностей и вкуса, а также в высшей степени странных повадок, стоящих в связи с известным душевным состоянием или с определенными периодами времени. Но остановимся на хорошо известном случае с породами собак; нет никакого сомнения, что молодые пойнтеры (я сам видел этому поразительный пример) могут иногда делать стойку, и даже лучше, чем другие собаки, в первый же раз, как их выводят в поле; подача дичи, без сомнения, до некоторой степени наследуется охотничьими собаками; овчарки наследуют привычку бегать вокруг стада, вместо того чтобы бросаться на стадо овец. Я не могу признать, что эти действия, совершаемые без всякого предварительного опыта молодью и притом почти одинаково каждой особью, совершаемые каждой породой с большим удовольствием, но без знания, к чему это приведет, – потому что молодой пойнтер так же мало понимает, что, делая стойку, он помогает своему хозяину, как и капустница – почему она откладывает свои яички на лист капусты, – я не могу признать, что эти действия существенно отличаются от настоящих инстинктов. Видя, как молодой и ненатасканный волк одной породы, почуяв добычу, останавливается, как вкопанный, и затем медленно, особой походкой, крадется вперед, тогда как волк другой породы, вместо того чтобы бросаться на стадо оленей, бегает вокруг него, чтобы загнать его в отдаленное место, – мы с уверенностью можем назвать эти действия инстинктивными. Домашние инстинкты, как их можно назвать, конечно, гораздо менее постоянны, нежели естественные, но они подчинены гораздо менее суровому отбору и передавались в течение несравненно более короткого периода при менее постоянных условиях существования.