Пожалуй, можно подумать, что я слишком самонадеян в своей вере в принцип естественного отбора, раз я не допускаю, что столь удивительные факты, будучи доказанными, не разрушают сразу мою теорию. В более простом случае, когда все бесполые насекомые принадлежат к одной касте, происшедшей, как я думаю, от плодовитых самцов и самок путем естественного отбора, можно заключить, – по аналогии с обыкновенными изменениями, – что последовательные, слабые, благоприятные изменения произошли не сразу у всех бесполых особей одного муравейника, но сначала появились у немногих особей, и что от выживания сообществ с самками, которые производили наибольшее количество бесполых особей с благоприятными изменениями, все бесполые особи приобрели в конце концов эти особенности. Согласно с этим взглядом, мы можем рассчитывать найти иногда в одном и том же гнезде бесполых насекомых, представляющих последовательные градации строения; и мы, действительно, находим их, и даже нередко, если принять во внимание, как немного бесполых насекомых подверглось тщательному исследованию вне пределов Европы. М-р Ф. Смит показал, что бесполые особи разных британских муравьев резко отличаются друг от друга по величине и иногда по окраске и что крайние формы связываются друг с другом особями, взятыми из одного и того же муравейника; я сам сравнивал постепенные переходы такого рода. Иногда случается, что либо крупные, либо мелкие рабочие особенно многочисленны; либо что те и другие многочисленны, особи же промежуточных размеров редки. У Formica flava есть крупные и мелкие рабочие с небольшим числом особей промежуточной величины, и у этого вида, по наблюдениям м-ра Ф. Смита, крупные рабочие имеют простые глазки (ocelli), которые хотя и невелики, но вполне различимы, тогда как у мелких рабочих они рудиментарны. На основании тщательного анатомического изучения нескольких особей этих рабочих я могу утверждать, что глаза мелких рабочих гораздо более рудиментарны, чем это можно было бы ожидать на основании только их относительно более малого размера; и я вполне убежден, хотя не могу этого утверждать столь же решительно, что у рабочих промежуточной величины ocelli занимают как раз промежуточное место по своему развитию. Таким образом, в этом случае мы имеем в одном муравейнике две группы бесплодных рабочих, различающихся не только по величине, но и по своим органам зрения, и притом связанных друг с другом немногими особями, занимающими промежуточное положение. Я могу пойти еще далее и прибавить, что если бы рабочие меньшего размера были очень полезны для сообщества, и отбор постоянно распространялся на тех самцов и самок, которые производили все большее и большее количество мелких рабочих, пока все рабочие не стали бы такими, то мы имели бы вид муравья с бесполыми особями, приблизительно сходными с теми, каких мы видим у Myrmica. Ибо у рабочих Myrmica нет даже рудиментарных ocelli, хотя у самцов и самок этого рода муравьев они хорошо развиты.
Приведу еще пример: будучи глубоко уверен в возможности найти как-нибудь постепенные переходы в существенных чертах строения между различными кастами бесполых форм того же вида, я с удовольствием воспользовался привезенными м-ром Смитом из Западной Африки многочисленными особями муравья-погонщика (Anomma), взятыми из одного гнезда. Быть может, читатель лучше представит себе различие между этими рабочими, если я вместо действительных размеров приведу для наглядности такое вполне точное сравнение: различие было бы точно таким же, как если бы мы видели рабочих, строящих дом, из которых одни имеют в вышину пять футов четыре дюйма, другие же – шестнадцать футов; в добавление к этому предположим, что у больших рабочих голова не в три, а в четыре раза более головы меньших, челюсти же в пять раз больше. Челюсти рабочих муравьев разных размеров представляют особенно поразительное разнообразие по своему виду, по форме и числу зубцов. Но самое важное для нас это
то, что хотя рабочие могут быть подразделены на несколько каст разных размеров, однако между ними существует ряд постепенных переходов, как существуют переходы и между их поразительно разнообразными по своему строению челюстями. Я смело говорю о последнем, потому что сэр Дж. Леббок нарисовал для меня при помощи камеры-люциды челюсти, вырезанные мною у рабочих разных размеров. М-р Бейтс в своей интересной книге «Натуралист на Амазонской реке» описал аналогичные случаи.
«Под влиянием одомашнения некоторые инстинкты были приобретены, естественные же утрачены»
Имея перед собой такие факты, я не сомневаюсь, что естественный отбор, путем воздействия на плодовитых муравьев, или родителей, мог бы произвести такой вид, который систематически давал бы нейтральных особей, причем все они были бы большой величины с челюстями одной формы, или все – малой величины с совершенно иными челюстями, или, наконец, – что представляет наибольшее затруднение, – одну группу рабочих одной величины и строения и одновременно другую – иной величины и строения; при этом сначала образовался бы последовательный ряд, как это мы видим у муравья-погонщика, а потом крайние формы появлялись бы все в большем и большем числе как результат выживания производящих их родителей, пока промежуточные особи не перестали бы совсем появляться.
Аналогичное объяснение было предложено м-ром Уоллесом для столь же сложного случая постоянного появления у некоторых малайских бабочек двух или даже трех различных форм самок и Фрицем Мюллером для некоторых бразильских ракообразных с двумя весьма различными формами самцов. Но здесь нет надобности входить в обсуждение этих явлений.
Таким образом, как я думаю, мне удалось объяснить удивительный факт существования в одном и том же муравейнике двух резко различных каст бесплодных рабочих, которые сильно отличаются как друг от друга, так и от своих родителей. Насколько это полезно для муравьиных сообществ, можно понять, исходя из того же самого принципа разделения труда, который приносит такую большую пользу цивилизованному человеку. Однако муравьи работают при помощи унаследованных инстинктов и унаследованных органов или орудий, тогда как человек работает при помощи приобретенного знания и изготовленных им самим инструментов. Но я должен сознаться, что при всей моей вере в естественный отбор я никогда не предположил бы, что этот принцип может проявляться в столь значительной степени, если бы меня не привел к этому заключению пример, представляемый бесполыми насекомыми. Поэтому я и остановился на этом вопросе несколько долее, хотя в общем и недостаточно подробно, как для того, чтобы доказать значение естественного отбора, так и потому, что этот случай представляет собой одно из самых серьезных специальных затруднений для моей теории. Кроме того, этот случай очень интересен, так как доказывает, что животное, как и растение, может подвергнуться любому изменению путем накопления многочисленных, слабых, самопроизвольных изменений, лишь бы они были в каком-либо отношении полезны, и притом без всякого участия упражнения или привычки. Ибо своеобразные привычки, присущие рабочим, или бесплодным самкам, сколько бы времени они ни существовали, конечно, не могли бы воздействовать на самцов и плодовитых самок, которые только и дают потомство. Меня удивляет, что до сих пор никто не воспользовался этим показательным примером бесполых насекомых против хорошо известного учения об унаследованных привычках, защищаемого Ламарком.
Краткий обзор
Я посвятил эту главу краткому доказательству изменяемости умственных способностей у наших домашних животных и наследственной передачи этих изменений. Еще более коротко я старался доказать, что инстинкты слабо изменяются в естественных условиях. Никто не станет оспаривать, что инстинкты имеют огромное значение для каждого животного. Поэтому нет никакого действительного затруднения в том, что при изменении условий существования естественный отбор накоплял до известных пределов слабые изменения инстинктов, если только они полезны в каком-либо направлении. Возможно, что во многих случаях свое влияние оказывают также привычка и употребление или неупотребление органа. Я не претендую на то, чтобы приведенные в этой главе факты делали мою теорию более прочной в очень большой степени; но, насколько я могу судить, ни один из приведенных затруднительных случаев не опровергает ее. С другой стороны, такие факты, как то, что инстинкты не всегда бывают вполне совершенными и могут вести к ошибкам, – что ни для одного инстинкта нельзя доказать его образования на пользу других животных, хотя одни животные извлекают пользу из инстинктов других, – что естественно-исторический закон «Natura nоn facit saltum.» («Природа не делает скачков») настолько же приложим к инстинктам, как и к строению тела организма, и вполне объясним на основании вышеизложенных взглядов, но необъясним никаким другим путем, – все это скорее служит к подкреплению теории естественного отбора.
Эта теория подкрепляется и некоторыми другими фактами, касающимися инстинктов, как, например, тем обыкновенным случаем, когда два близкие, но различные вида, живущие в разных странах света и находящиеся в совершенно различных условиях, часто сохраняют почти одни и те же инстинкты. Например, исходя из принципа наследственности, мы можем понять, почему дрозд тропических частей Южной Америки вымазывает свое гнездо глиной, совершенно так, как это делает наш британский дрозд; почему птицы-носороги Африки и Индии обладают одним и тем же своеобразным инстинктом замуровывать своих самок в дуплах деревьев, оставляя в замазке только небольшое отверстие, через которое самец кормит самку и птенцов, когда последние выведутся;
почему самцы североамериканского крапивника (Troglodytes) устраивают для отдыха так называемые петушьи гнезда совершенно так, как это делается нашим крапивником, но что представляет собою привычку, совершенно не свойственную другим птицам. Наконец, хотя, быть может, это и не особенно убедительно с логической точки зрения, но мне кажется гораздо более удовлетворительной мысль, что такие инстинкты, как инстинкт молодой кукушки, выбрасывающей своих сводных братьев, инстинкт муравьев, захватывающих рабов, инстинкт личинок наездников, питающихся внутри живого тела гусеницы, представляют собой не специально дарованные или сотворенные инстинкты, а только небольшие следствия одного общего закона, обусловливающего прогресс всех органических существ, именно – размножения, изменения, переживания наиболее сильных и гибели наиболее слабых.