Наверное, мне следовало пожалеть Шейлу. Проявить к ней сочувствие, поскольку по необъяснимым для меня причинам она совершила ужасающую глупость и заплатила самую высокую цену за свое неправедное решение.
Но в моей душе не было жалости. Я испытывал лишь раздражение и гнев из-за того, как она обошлась с теми, кто остался жить.
— Этого нельзя простить, — прошептал я ее вещам. — Ни при каких обстоятельствах…
— Папа?
Я резко обернулся.
Келли стояла возле кровати в джинсах, кроссовках, розовой куртке и с рюкзаком на плече. Ее волосы были собраны в хвостик и перетянуты красной резинкой.
— Я готова, — сказала она.
— Хорошо, — отозвался я.
— Ты не слышал меня? Я звала тебя раз сто.
— Извини.
Она посмотрела в мамин шкаф и с осуждением нахмурилась.
— Что ты делаешь?
— Ничего. Просто стою здесь.
— Ты ведь не собираешься выбросить мамины вещи?
— Я ни о чем таком не думал. Но мне придется что-то делать с ее одеждой. Понимаешь, к тому времени, когда ты сможешь носить ее вещи, они уже выйдут из моды.
— Я не буду носить ее одежду. Я хочу сохранить ее.
— Тогда хорошо, — мягко произнес я.
Похоже, мой ответ удовлетворил ее. С минуту она стояла молча, потом спросила:
— Отвезешь меня?
— Ты действительно хочешь ехать? Ты готова?
Келли кивнула.
— Не могу все время сидеть с тобой дома. — Она прикусила нижнюю губу и добавила: — Не обижайся.
— Я только оденусь.
Спустившись вниз, я достал из шкафа в холле куртку. Келли последовала за мной.
— Ты все взяла?
— Ага, — сказала Келли.
— Пижаму?
— Да.
— Зубную щетку?
— Да.
— Тапочки?
— Да.
— Хоппи? — Речь шла о мохнатом игрушечном кролике, которого она до сих пор укладывала с собой в кровать.
— Пааап! Я взяла все необходимое. Когда вы с мамой уходили куда-нибудь, она всегда напоминала тебе, что нужно взять! И потом — я уже не в первый раз иду в гости с ночевкой.
Келли права. Но это было в первый раз, когда ей предстояло ночевать не дома после того, как ее мать…
В общем, хорошо, если она будет куда-нибудь выезжать, проводить время с друзьями. То, что она все время сидела со мной, не шло на пользу ни мне, ни ей.
Я натянуто улыбнулся.
— Мама наверняка сказала бы мне: «Ты взял то? Ты взял это?» — а я бы ответил: «Да, конечно. Думаешь, я идиот?» Но половину вещей, про которые она стала бы спрашивать, я наверняка забыл бы, поэтому потихоньку прошел бы в спальню и собрал их. Один раз, когда мы уезжали, я не взял запасное белье. Правда, глупо?
Я надеялся, что мои слова вызовут у нее улыбку, но ничего подобного. За последние шестнадцать дней Келли ни разу не улыбнулась. Вечерами мы иногда сидели на кушетке и смотрели телевизор, и когда там показывали что-то веселое, она начинала смеяться. Но потом одергивала себя, словно не имела больше права смеяться, словно ничто уже не должно было ее смешить. Как будто ей становилось стыдно, если что-то доставляло ей радость.
— Телефон взяла? — спросил я, когда мы сели в машину. После смерти матери я купил ей мобильный, чтобы она могла в любой момент позвонить мне. К тому же это позволяло мне все время ее контролировать. Покупая мобильный, я подумал: как это странно, давать телефон такой маленькой девочке, но вскоре понял, что ее случай не был чем-то уникальным. В конце концов, мы жили в Коннектикуте, здесь к восьми годам у многих детей имелся свой психотерапевт, что уж говорить о сотовом телефоне. К тому же в наши дни мобильный стал не просто телефоном. Келли загружала туда песни, делала фотографии и даже снимала короткие видеоролики. Мой телефон, возможно, тоже обладал этими функциями, но я в основном использовал его только для переговоров, а также для фотосъемок рабочих объектов.
— Взяла, — ответила она, не глядя на меня.
— Я только проверяю. Если тебе станет не по себе, если захочешь вернуться домой, ты можешь позвонить мне. Даже если будет три часа ночи и тебе вдруг что-то не понравится, я приеду и…
— Я хочу пойти в другую школу. — Келли посмотрела на меня с надеждой.
— Что?
— Ненавижу мою школу. Хочу ходить в другую.
— Почему?
— Там все гадкие.
— Расскажи поподробнее.
— Все подлые.
— Кого ты имеешь в виду под «всеми»? Эмили Слокум хорошо к тебе относится. Ты остаешься у нее на ночь.
— Зато остальные ненавидят меня.
— Объясни, что случилось.
Келли сглотнула и отвернулась.
— Они называют меня…
— Как, милая? Как тебя называют?
— Пьяницей. Пьяницей и неудачницей. Это все из-за мамы и этой аварии…
— Твоя мама не была… не была пьяна… и уж тем более ее нельзя назвать пьяницей.
— Нет, была, — возразила Келли. — Поэтому и попала в аварию. И убила людей. Так все говорят.
Я стиснул зубы. Почему дети так говорили? Конечно, они видели заголовки газет и смотрели утренние новости. «Пьяная мамаша попала в аварию. Трое погибших».
— Кто тебя так обзывает?
— Не важно. Если я тебе скажу, ты захочешь поговорить с директором, он устроит родительское собрание, и все будут меня обсуждать. А я просто хочу в другую школу, где никто не знает о том, что моя мама — убийца.
В машине, которая врезалась в автомобиль Шейлы, погибли Коннор Уилкинсон тридцати девяти лет и его десятилетний сын Брэндон.
В довершение ко всем нашим несчастьям Брэндон учился в одной школе с Келли.
Другой сын Уилкинсона и брат Брэндона — шестнадцатилетний Кори — выжил. Он ехал на заднем сиденье и был пристегнут. Кори через лобовое стекло заметил припаркованный на съезде «субару» в тот самый момент, когда его отец воскликнул: «Боже!» — и ударил по тормозам, но было поздно. Кори утверждал, что перед столкновением он видел водительницу, она спала за рулем.
Коннор не потрудился пристегнуться и вылетел на капот, там его и нашли прибывшие на место полицейские. Когда я приехал, его и Брэндона уже увезли. Мальчик оказался пристегнут, но скончался от тяжелых ран.
Он учился в шестом классе и был на три года старше Келли.
Я предчувствовал, что моей дочери будет нелегко, когда она вернется в школу, и даже ходил к директору. Брэндон Уилкинсон был хорошим учеником, отличником, прекрасно играл в футбол. Я боялся, дети захотят отомстить Келли, ведь ее мать обвиняли в убийстве одного из школьных любимчиков.
Мне позвонили в первый же день после того, как Келли пошла в школу. И не потому, что ей сказали нечто обидное, а из-за поведения Келли. Одноклассница спросила у моей дочери, видела ли она тело матери в машине прежде, чем его оттуда достали, была ли у нее оторвана голова и не случилось ли с ней еще чего-то, такого же крутого. А Келли ударила ее ногой. Удар оказался такой сильный, что девочку отправили домой.
— Возможно, Келли еще не готова вернуться в школу, — сказал мне директор.
Я поговорил с Келли, даже заставил ее продемонстрировать мне, как она это сделала. Оказывается, подойдя к той девочке, она ударила ее пяткой по ноге. «Сама напросилась», — прокомментировала Келли.
Она пообещала никогда больше так не поступать и на следующий день вернулась в школу. Я больше не слышал ни о каких происшествиях и решил, что все наладилось, насколько это было возможно в данной ситуации.
— Я не стану с этим мириться, — заявил я. — Пойду к директору в понедельник, и эти маленькие выродки, которые так тебя называют…
— Почему я не могу учиться в другой школе?
Мои руки крепко сжимали руль, пока я ехал по Брод-стрит в центр города мимо Милфорд-Грин.
— Посмотрим. Я займусь этим в понедельник, хорошо? После выходных?
— Вечно это «посмотрим». Ты говоришь, а сам ничего не делаешь.
— Если я что-то сказал, то сдержу свое слово. Но это значит, что ты больше не будешь учиться с детьми, которые живут по соседству.
Она посмотрела на меня так, словно хотела сказать: «Ясное дело!»
— Хорошо, я понял. Сейчас тебе очень нравится этот план, но что будет через шесть месяцев или год? Ты окажешься полностью отрезанной от общественной жизни.
— Я ее ненавижу, — пробормотала Келли.
— Кого? Девочку, которая тебя обзывает?
— Маму, — сказала она. — Я ненавижу маму.
Я почувствовал спазм в горле. Сколько усилий я приложил, скрывая свой гнев, но был ли удивлен тому, что Келли казалось, будто ее предали?
— Не говори так. Ты ведь не хотела так сказать.
— Хотела. Она бросила нас, попала в эту дурацкую аварию, и теперь меня все ненавидят.
Я еще крепче вцепился в руль. Если бы он был деревянным, точно бы треснул.
— Мама тебя очень любила.
— Тогда почему она сломала мне жизнь?
— Келли, твоя мама не была дурой.
— А напиться и встать посреди дороги — это как?
Я не знал, что ответить.
— Хватит! — Я ударил кулаком по рулю. — Черт возьми, Келли, ты считаешь, будто я могу ответить на все вопросы? Тебе не приходило в голову, что я с ума схожу, пытаясь понять, почему твоя мама совершила такую глупость? Думаешь, мне легко? Думаешь, мне нравится, что твоя мама оставила меня и теперь я должен воспитывать тебя один?
— Ты сейчас сказал, что она не была глупой. — Губы Келли дрожали.
— Хорошо, то, что она сделала, было глупостью. Полным идиотизмом. Несусветной дуростью, понимаешь? Это совершеннейшая бессмыслица, поскольку твоя мама никогда, никогда не садилась за руль пьяной. — Я снова ударил по рулю.
Я представил себе реакцию Шейлы, если бы она услышала мои слова. Она сказала бы, что все это неправда и я знаю об этом.
Это случилось много лет назад. Тогда мы еще даже не были помолвлены. Мы пошли на вечеринку. Там собирались ребята с работы, их жены, подружки. Я напился и не стоял на ногах. О том, чтобы сесть за руль, и речи быть не могло. Шейла, возможно, и провалила бы алкотест, но оказалась в лучшем состоянии, чем я, поэтому повела машину.
Но это не считается. Тогда мы были моложе. Глупее. Теперь Шейла ни за что бы так не сделала.