вы думаете, что, будь у меня выбор, я бы стал убивать?! Никогда в жизни я не убивал - кажется, и мухи не обидел! - да и сейчас не смог бы поднять руки не то что на человека, а и на ничтожного муравья...
Представьте на минуту, что одна из заповедей, данных человеку, гласила бы: убий, а за ослушание полагалась бы смерть -подобное, кстати, происходит на войне, - в таком случае меня бы немедленно приговорили к смертной казни, ибо и тогда тоже я был бы лишен выбора по той простой причине, что убийство противно моей натуре. Однако в тот ужасный день все происходило с точностью до наоборот: я не мог не убивать...
- Лишнее свидетельство того, что вы были тогда невменяемы и действовали в состоянии какого-то странного аффекта, ощущая себя другим человеком! Тем более следовало сделать все возможное, лишь бы избегнуть несправедливого приговора, ибо на смертную казнь должен быть осужден тот, другой... - с жаром возразил я.
Ляпондер протестующе вскинул руку:
- Вы ошибаетесь, сударь! И судьи по-своему совершенно правы. Неужто можно оставлять на свободе человека, подобного мне? А что, если завтра или послезавтра на меня снова что-нибудь найдет и случится новое,несчастье?..
- Ну хорошо, допустим, вас нельзя оставлять без присмотра, тогда вы, наверное, должны быть помещены в лечебницу для душевнобольных... Но казнить... Нет, сударь, я хочу вам сказать, смертный приговор - слишком суровая и несправедливая мера для человека, не отвечающего за свои поступки.
- И были бы абсолютно правы, если бы речь в моем случае шла о душевном расстройстве, но ведь все дело в том, что я не сумасшедший, - невозмутимо парировал Ляпондер. - Мной владеет нечто совсем иное - это какая-то потусторонняя сущность, которая приводит одержимого ею человека в некое особое состояние, по своим проявлениям очень напоминающее безумие и все же полярно противоположное каким бы то ни было человеческим психозам. Пожалуйста, выслушайте меня, сударь, и, быть может, кое-какие обстоятельства не только моей, но и
вашей собственной жизни уже не покажутся вам столь безнадежно темными...
Все, что вы мне рассказали о фантоме с туманностью вместо головы - разумеется, это тоже символ, скрытый смысл которого вы легко поймете, если как следует подумаете, - мне известно, ибо со мной произошло то же самое. Только я принял зерна и, таким образом, избрал «путь смерти»! Высший долг для братии нашего красного круга состоит в том, чтобы всего себя, все свои поступки и помыслы, без остатка подчинить той высшей духовной субстанции, коей будет угодно избрать нас своим орудием: отдаться ей слепо, бездумно, безраздельно и, куда бы ни вела уготованная нам стезя - на виселицу или на трон, к бедности или к богатству, - идти по ней без оглядки, никуда не сворачивая и не обращая внимания ни на какие соблазны, до самого конца.
Никогда не колебался я, если выбор был доверен мне, моему сокровенному Я, поэтому и следователю не солгал...
Вам знакомы слова пророка Михея: «О, человек! сказано тебе, что - добро и чего требует от тебя Господь»?[123]
Если бы я солгал, то посеял бы причину, ибо выбор зависел только от меня; совершенное мной убийство - это просто кошмарное следствие некой давно дремавшей в глубине моей души причины, к рождению которой мое Я не имело никакого отношения и над которой у меня уже не было власти.
Таким образом, руки мои чисты.
Сделав меня убийцей, духовная сущность, овладевшая мной, обрекла свое безропотное орудие на смертную казнь, теперь дело за судом человеческим: вздернув тело господина Ляпондера на виселице, люди прервут те узы, которыми его судьба была связана с их судьбами, и мое Я обретет наконец долгожданную свободу...
Волосы встали у меня на голове дыбом, когда я, раздавленный сознанием собственной малости, вдруг почувствовал, что предстою святому.
- Вы рассказывали, как гипнотическое вмешательство лишило вас юношеских воспоминаний, заключив их в своеобразную блокаду амнезии, - продолжал Ляпондер. - Знайте же, сие есть печать, сакральная стигма всех тех, кого ужалил мудрый «змий духовного царствия». Жизнь таких клейменных змием избранников всегда делится на две части - до и после рокового укуса, когда к прежней их личности, как к грубому дичку, прививается благородный привой духа, и такое мучительное раздвоение продолжается до тех пор, пока не случится чудо воскресения: то, что у обычных смертных отделяет гробовой порог, у носителей духовных стигм отмирает, изъятое из сознания либо помрачением памяти, либо внезапным внутренним обращением.
Именно это и случилось со мной. В одно прекрасное утро, на двадцать первом году своей ничем не примечательной жизни, я без всякой видимой причины проснулся совершенно другим человеком. Все, что было мне до сих пор дорого, стало вдруг абсолютно безразличным, та жизнь, которую вел я и большинство населяющих эту земную юдоль людей, показалась мне такой же глупой и бессмысленной, как сусальные романы об индейцах, и сразу превратилась в моих глазах в скучную, бездарно намалеванную декорацию, не имеющую ничего общего с настоящей действительностью. Мир словно перевернулся: верх стал низом, низ - верхом, левое - правым, правое - левым, сны же обрели статус реальности - поймите меня правильно, сударь: речь идет о безусловной, истинной и достоверной реальности ! - а тот обманчивый мираж, который угодливо являет нашему взору каждый грядущий день, ничем теперь не отличался от моих прежних, сумбурных и бестолковых, снов.
Любой смертный мог бы подвергнуть себя этому сокровенному обращению, если бы обладал ключом. Ключ к сему таинству обретает тот, и только тот, кто сумеет осознать во сне образ собственного Я, так сказать, его оболочку, метафизическую кожу, и найдет узкую, как игольное ушко, щель между явью и глубоким сном, чрез которую сознание, подобно линяющей змее, покидает свое прежнее, изношенное линовище и, обновленное, проскальзывает на свободу.
Вот почему я предпочитаю говорить о «странствовании», а не о «сне».
Завоевание бессмертия - это борьба за монарший скипетр с облепившими нашу душу алчными призраками и голосами сирен, навевающими сладостные грезы, а ожидание королевской коронации собственного Я - ожидание грядущего во славе Мессии.
Явившийся вам «хавел герамим», «дыхание костей» каббалы, и есть тот преоблаченный в белоснежные ризы король, который должен быть коронован и помазан на царствие. Когда предвечная корона увенчает его сияющее чело, прервется надвое веревка внешних чувств - примотанная к чадящей дымовой трубе рассудка, она, подобно пуповине, связывает каждого смертного с миром сим.
Судя но всему, вам, сударь, не дает покоя мысль: как могло случиться, что я, уже не имеющий никакого отношения к этой жизни, в одну ночь превратился в кровожадного монстра? Да будет вам известно, человек - как стеклянная трубка, в которую заключены разноцветные шарики; число их обычно ограничено, для большинства людей вполне хватает одного-единственно-го - медленно и лениво катится он через всю их серую, однообразную жизнь. Обыватель не ломает себе голову: красный шарик - значит, человек «плохой», желтый - «хороший», если же их два, красный и желтый, тут уж надо держать ухо востро - от такого переменчивого характера можно ждать чего угодно. Мы, клейменные жалом гностического змия, обязаны пережить за тот краткий срок, который отведено нам пребыть на этой бренной земле, всю историю рода человеческого с сотворения мира - шарики всех цветов и расцветок один за другим пулей проносятся в стеклянном жерле, ну а когда их запас иссякает, наш дух становится настолько ясным и прозрачным, что отныне нас называют не иначе как пророками - зерцалом Господним...
Ляпондер замолчал.
Долго еще, потрясенный его исповедью, я не мог вымолвить ни слова.
- Почему же вы с таким пристрастием расспрашивали меня о событиях моей никчемной жизни, вы, рядом с которым я -
ничтожный пигмей? - обретя наконец дар речи, недоуменно вопросил я.
- Опять вы ошибаетесь, сударь, - спокойно ответствовал Ляпондер, - в духовной иерархии я нахожусь много ниже вас. А спрашивал потому, что чувствовал: вы обладаете тем единственным и последним ключом, которого мне так недостает.
- Я? Ключом? О господи!
- Да, да, именно вы! И вы мне его дали... Не думаю, что найдется сейчас на земле человек более счастливый, чем я!
Снаружи послышались звуки шагов, раздались голоса надзирателей, загремели засовы - Ляпондер даже бровью не повел.
- Гермафродит - вот тот заветный ключ, который я долго и безуспешно пытался найти. Теперь, когда он у меня в руках, я обрел наконец покой. Эти люди пришли за мной, но если бы вы знали, сударь, какая великая радость переполняет меня от счастливого сознания того, что уже скоро я достигну своей высочайшей цели...
Сквозь пелену слез, застлавшую глаза, я не мог различить лица говорившего, зато очень хорошо расслышал иронию, прозвучавшую в его голосе:
- Засим прощайте, господин Пернат, и помните: то, что завтра вздернут на виселице, - всего лишь мое старое, изношенное и обветшалое, линовище... От всей души благодарю вас, су... брат мой, вы открыли мне глаза на самое прекрасное, последнее, чего я еще не знал... Ну что же, возрадуемся и возвеселимся, ибо, истинно говорю, дело идет к свадьбе... - Человек с улыбкой божества встал и проследовал за надзирателем к дверям. - И пом ните, все это неразрывно связано с тем садистским убийством, которого я не мог не совершить... - были его последние, долетевшие уже из коридора слова, темный смысл которых так и остался для меня тайной...
Много воды утекло с того памятного дня, но всякий раз, когда на ночном небосклоне всходила полная луна, мне казалось, что вновь вижу я на грубой серой холстине тюремного тюфяка бледное, отрешенное от всего земного лицо Ляпондера.
После того как его увели, в течение нескольких дней со двора, где обычно казнили узников, доносился приглушенный шум - стучали молотки, визжали пилы - иногда работа продолжалась всю ночь напролет.