– Если хочешь, оставайся домохозяйкой и рисуй просто для себя, – сказал он мне как-то раз. – Тебе необязательно работать.
– Целыми днями сидеть дома? – деланно задумалась я. – Стряпать как в ресторане? Протирать невидимую пыль с серванта? Встречать тебя вечером, как в праздник? Менять платья три раза в сутки и продавливать диван перед телевизором?
– Ладно-ладно, я понял, – рассмеялся Андрей.
Он поцеловал меня в висок и перевернул шампуры с шашлыком. Пес, устроившийся в его ногах, внимательно следил – вдруг мясо прожарится неравномерно, ай-яй-яй… С брыли свисала длинная тягучая слюна, а в круглых карих глазах сияла надежда на угощение. Собаке, конечно, досталось – но не шашлыка, а ласкового почеса за ушком. Пойдет, рассудил питомец, закряхтел и блаженно закатил глаза.
Оттепель растопила погруженное в вечную мерзлоту государство. Полезли первые ростки свободы, греясь в лучах весеннего солнца. Народ сначала боязливо, осторожно, а затем уже более уверенно и обличительно заговорил о культе личности Сталина. Что ж, раз Никите Сергеевичу можно, так и нам чего остерегаться?..
Лагеря ГУЛАГа постепенно исчезали с карт страны, рассевались один за другим. Пал авторитет чекистов, и не просто споткнулся, а рухнул навзничь и никак не мог подняться. Слабела цензура. Литераторы, режиссеры и музыканты расправляли крылья, которые, казалось, из-за долгого обездвижения стали немощными, непригодными к полетам. Встрепенулась пресса, поднимая из анналов памяти странное, загадочное выражение «свобода слова». Нет, настоящей свободы слова нам, конечно, не даровали и я сомневалась, что даруют через год или через триста лет, но тем не менее статьи стали более человечными, приближенными к реальной жизни, из уст их авторов проскальзывала критика, вырисовывалось самовыражение.
Всё в стране с громом, подобным залпу орудий, скоропостижно менялось, переворачивалось с ног на голову, вытряхивалось наизнанку. Рушились одни судьбы, возрождались другие. Но был среди этого бурного водоворота событий человек, жизнь которого продолжала течь размеренно. Подобно телеге на ровной, без единой колдобины дороге, жизнь его исправно катила в одном и том же направлении, не встречая на своем пути никаких преград. Сергей Загорский, стоя под валом обломков прежней системы, умудрился не ушибиться и устоять на ногах, а потом, отряхнувшись от пыли, преспокойно пошел дальше по своим делам. Карьера его поднималась в гору, и не влияли на нее ни чистки, ни перестановки. Отслужив несколько лет на посту заместителя управляющего делами Совета Министров СССР, Загорский в итоге сместил своего начальника и сам стал управляющим. Авторитет его рос. Секретари и заведующие отделов ЦК КПСС согласовывали с Сергеем самые важные проекты и постановления, министры приходили к нему за советом, и не было такой области, в которой Загорский обнажил бы невежество или отсутствие опыта. В конце концов, он был единственным, помимо членов Политбюро, кому направляли самые секретные решения Совета Министров.
Личная жизнь Сергея тоже наладилась. Он женился на молодой девушке из профессорской семьи, и она через год после свадьбы родила ему сына, еще через год – второго сына, а нынче была беременна в третий раз.
Все, в сущности, случилось именно так, как и предсказывал папа в далеком 1937 году. Загорский стоял надежно, точно скала, какие бы штормы вокруг него ни бушевали; он был влиятелен и состоятелен, а семья его, приютившись под теплым крылом, не знавала ни нужды, ни бед. И все же я никогда не горевала по бывшему мужу, не завидовала его второй супруге, не сомневалась в сделанном мною выборе. Теперь я бы пошла вслед за Андреем с самого начала, хоть в Мурманск, хоть в Норильск, хоть на Колыму или куда там могла направить его партия, я ужилась бы с ним в коммунальной квартире, если бы это потребовалось, и я никогда не отвергла бы Андрея, как Андрей в свое время не отверг меня. Впрочем, тогда бы не случилось этой истории.
В лагере я чувствовала себя с ним более свободной, чем за всю свою вольную жизнь. Андрей не стремился к славе героя и не уповал на место в раю. Вне зависимости от того, выгодно ему это или нет, поблагодарит его кто-то или нет, похвалит его кто-то или нет, он всегда оставался самим собой и помнил, что у него есть выбор.
Холодным зимним днем, когда за окном крутилась пушистая метель, мы с Юровским лежали в обнимку на диване. Он дремал после обеда, а я глядела на языки пламени в камине и вспоминала, сколько раз разворачивалась в противоположном от счастливого финала направлении, сколько раз сдавалась, проявляла слабину, сколько раз путалась под давлением чужого мнения.
«Жили долго и счастливо» далось нам нелегко. Мы шли к нему много лет, то и дело теряясь в пути, – но все-таки шли, взбирались наверх, к своим спокойствию и любви. Верно говорят: человек – кузнец своего счастья. И уж если случилось так, что вы чувствуете себя несчастливо, спрашивайте не с окружающих, не с судьбы, не с бога, не со вселенной. Спрашивайте в первую очередь с себя.
Эпилог
Июнь 1957 года
Деревянная лодка, покачиваясь, плавно скользила по поверхности озера. Я лежала на ее дне и прислушивалась к глухому плеску рядом с ухом, когда волны ударялись о борт и когда весла врезались в воду. Горячий ветер легонько обдувал мое лицо, бросал на лоб каштановые пряди и трепыхал подол белого сарафана – да, я любила время от времени воскрешать в памяти Андрея старые, самые яркие наши воспоминания. Только теперь эта вещица возвращала его мыслями не в Усово, а в ветхую избушку в тайге, где мы любили друг друга осознанно, со всей мощью душевных порывов, оставив позади юношескую импульсивность.
Андрей ерзал на узкой перекладине у кормы, ругаясь на неудобство лодки. Время обеда давно прошло, но солнце до сих пор шпарило вне себя, так что и его открытые руки, и кривой после перелома нос, и мои плечи чуть порозовели. Юровский повернул назад, без устали гребя веслами. Я лениво наблюдала за тем, как он оборачивался, чтобы выровнять лодку, и как бережно обходил кувшинки. Шумно выдохнув, Андрей вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб и потянулся к походной фляге, в которую мы налили воду. Я села и свесила руку с борта. Прохладные волны лизнули кончики пальцев.
На дальнем берегу, мимо которого плыла наша лодка, веселилась детвора. Дети бегали, галдели, смеялись, в шутку толкали друг друга. Все им было нипочем – и зной, и песок, в котором вязнут ноги, и кусачие слепни. Кто-то предложил сыграть в казаков-разбойников, и все, подхватив идею, бросились врассыпную.
Один из разбойников, угодив в лапы казачков, завизжал с досады, а может быть просто от бешеного возбуждения. Захватчик был очень доволен собой и залился хохотом, однако секундное замешательство сыграло с ним злую шутку. Воспользовавшись шансом, из кустов вылез другой разбойник и на цыпочках двинулся вперед. Он пришел на выручку товарищу, незаметно коснувшись весельчака рукой. Смех оборвался; казачок раздраженно крякнул, но против правил не попер – отпустил обоих удальцов, и те рванули перепрятываться. Мальчишка поругался, поплутал, в сердцах пнул песок, но тот лишь насмешливо стек по его тапочкам обратно вниз.
Уперев руки в боки, ребенок стал озираться и тут приметил нас. Мы уже подплывали к другому берегу. Он сощурился, старательно разглядывая лица среди слепящих бликов. Зазевавшись, мальчик позабыл об игре. Издалека донеслись возмущенные вопли его друзей.
Он вздрогнул и отвернулся. Я припомнила такие же светлые кудрявые волосы с невысоким, плотно сложенным телом.
– Я его знаю, – сказала Андрею. – Это Боря Жигарев. Познакомилась с его мамой в очереди за молоком.
Мы пришвартовались. Андрей спрыгнул босыми ногами в воду, намочив шорты, и подтянул лодку к суше. Внимательный какой, заботился, чтобы жена не вымокла… Я бы обязательно оценила этот жест, если бы, выползая наружу, не споткнулась самым неуклюжим образом.
Раздался громкий шлепок, когда в озеро свалилась моя туша.
– Ай-ай, – пищала я, сидя на песчаном дне и потирая лодыжку.
– Зинка, – хмыкнул Андрей.
Он вытянул мою ногу и нежно поцеловал ушибленную косточку. Боль, конечно же, сразу утихла. Я поднялась и выжала подол сарафана.
– Так о чем я рассказывала…
– О Жигареве, – напомнил Андрей, протянув мне флягу.
Я сделала глоток и умыла лицо, а он тем временем окунулся, нырнув в озеро с головой. Вышел весь мокрый, зато посвежевший. Мы вытолкали лодку на сушу и побрели к дому. С обоих текло, заливало тропинку.
– Так вот, очередь была длинная, нам стало скучно, и мы как-то слово за слово да разговорились, – начала я. – Вера Жигарева тоже из бывших заключенных. Посадили ее в тридцать шестом. Отсидела пять лет на Колыме, потом еще десять – в Норильске. От звонка до звонка.
– Угу, – сухо отозвался Андрей.
– Она не откровенничала, и я не наседала, сам понимаешь… Выяснила только, что она работала в основном на общих. У нее есть дети – сын Боря и дочь Юля, оба там, в Норильске, родились. Был еще третий ребенок, но он не выжил. Отцы, как я поняла, все разные… Вера рожала, затем возвращалась на общие и под конвоем ходила детей своих кормить. Инвалидом стала… Короче, несладко ей пришлось. Прямо скажем, совсем туго.
Под конец у меня задрожал голос.
– Понятно, – пробормотал Андрей, глядя себе в ноги.
– Освободилась, забрала своих из детприемника и уехала. Недавно ее дело пересмотрели…
– О нас спрашивала? – резко вклинился Андрей.
– Немного, – копалась я в своем спекшемся на солнце мозгу. – Где живем, есть ли дети, чем занимаемся… Как фамилию услышала – ее будто по затылку огрели. Осторожно так, тихонечко мне улыбнулась, буркнула что-то о погоде и слиняла.
Андрей встал у высоких зарослей тимофеевок, внутри которых стрекотали сотни насекомых, отломил травинку и сунул себе в рот. Так и шагал, задумчиво мотая ее зубами туда-сюда, полный каких-то невеселых дум.
Когда солнце склонилось к горизонту, воздух остыл и на улице посвежело, мы наконец избавились от ленивой полудремы. Я спустилась на кухню и открыла нараспашку панорамные двери, что выходили на террасу и во внутренний садик. Из-за жары мы не успели сильно проголодаться к ужину, поэтому я принялась резать легкий салат.