Вольные, заключенные и служащие потом долго делились друг с другом деталями произошедшего. Беглецы покатывались со смеху – им до последнего не верилось, что их безумный замысел оказалось столь легко воплотить в жизнь; сопутствующая удача пьянила их, кружила им головы, подначивала их дерзость. Продавщица, попятившись от кассы, круглыми глазами наблюдала за вторженцами. Она была женщиной сговорчивой и трусливой, а потому, обнаружив у мужчин лопаты, покорно подняла руки и уселась на табурет в углу, тем самым предоставив грабителям полную свободу действий. Она не препятствовала, когда голодавшие целый день из принципа штрафники налетели на булки с изюмом, когда они стали откусывать зубами сервелат, словно одичавшие звери, и даже когда они вскрыли пол-литровую банку осетровой икры, убранную с витрины и припрятанную для кого-то важного. Откупорив бутылку армянского коньяка, мужчины окунулись в блаженную эйфорию; они перестали замечать притихшую женщину в фартуке и прохожих, изредка мелькавших снаружи размытыми тенями.
Гулаговцы всласть набивали желудки всем, что попадалось им под руку, а утолив голод, принялись собирать продукты с собой. Выбирая самое дорогое, самое недоступное, они набивали карманы американским беконом в банках, сгущенкой, плюшками с сахаром, карамелью, шоколадными конфетами, бразильским кофе, и конечно, они опустошили полки с алкоголем, кое-как запихнув его в найденную походя авоську. Но всего этого им было мало. Движимые яростью и жаждой мести, взбудораженные до мозга костей жестоким наказанием, они похватали лопаты и начали разносить все на своем пути, лишь бы зажравшимся начальникам нечем было завтра набить свои ненасытные брюхи. Разбивались вдребезги банки с молоком, опрокидывались наземь ящики с крупой и макаронами, разламывались головки нежнейшего сыра, шмякались на пол замороженные нельмы и сиги. Доставалось и витринам – заключенным, видимо, доставляло особое удовольствие, когда осколки стекла падали на аккуратно разложенную снедь. Однако последняя выходка погубила их. Странный шум привлек внимание мимо проходящих, и по дороге обратно в лагпункт шайка топала уже в сопровождении солдат.
Следующее утро грабители встречали в ШИЗО – за разбой в магазине и «нереализованный побег» им впаяли 15 суток и пообещали, что по прошествии оных дадут еще 15 сверху, а потом отправят на суд в Игарку. Рядовой Степанченко, конвоировавший бригаду на расчистку снега у управления, попал на «губу» (гауптвахту) на 10 суток. Температура в Ермакове тем временем держалась на минус 36 градусах, и поднялся сильный ветер, но рабочий день, вопреки установленным правилам, объявили сокращенным всего на два часа.
Накинув на плечи телогрейку, Зоя Ильинична вышла на улицу и перехватила первого попавшегося конвойного. Она попросила передать полковнику просьбу, чтобы тот зашел в свободную минуту. Конвойный, сжимая зубами самокрутку и усердно чиркая спичкой, коротко кивнул. Свободной минуты у Юровского не находилось целых три дня, и мы уж было помянули забывчивого охранника недобрым словом, как начальник стройки наконец появился на кухне.
– Простите, раньше не получилось, – промямлил он вместо приветствия.
Полковник потер красные отечные глаза, снял варежки и расстегнул полушубок. Он был небрит, хмур и изнервничан. Веки его сонно хлопали, меж бровей залегла морщинка. Кожа на костяшках пальцев засохла, в маленьких трещинах запеклась кровь.
– Ну что вы, что вы, гражданин начальник, – затараторила Ильинична. – Садитесь, садитесь. Мы вам сейчас чайку горячего нальем.
Она наскоро вытерла мокрые руки о полотенце и подтащила за спину начальника табурет. Ножки заскрежетали по полу. Юровский тупо посмотрел на этот табурет, будто не сразу понял, что с ним делать, а потом все-таки сел. Нет, не сел, а рухнул. Ильинична, возможно сама того не сознавая, с благоговением погладила его плечи.
– Нинка, поставь чай, – велела она мне. – Что же вы себя не бережете, Андрей Юрьевич! Так и здоровье подорвать недолго. Раздевайтесь, иначе, ей-богу, спечетесь тут у нас. Ей-богу, спечетесь.
Выдавив слабую улыбку, Юровский разделся и расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Ильинична дотащила кое-как тяжелый полушубок до крючков, встала на цыпочки и повесила его в самом дальнем углу – чтобы не успел пропитаться запахами еды. После она закинула шапку на верхнюю полку, что тоже стоило ей немалых усилий.
– С сахаром, Андрей Юрьевич? – на всякий случай уточнила я, со знанием дела сыпнув ему две чайные ложки.
– Угу, – донеслось сзади. – Две ложки, пожалуйста.
Я залила заварку кипятком, размешала сахар и передала ему в руки кружку. Юровский кивнул, внимательно осмотрев меня. Точнее, не меня, а мой мешковатый серый свитер. Он был мне не по размеру: рукава свисали у пальцев, полы болтались на заднице. Не свитер, в общем, а какая-то палатка.
– Так зачем я вам понадобился? – спросил полковник, хлебнув чаю.
– Вы уж извините, Андрей Юрьевич, что я к вам с мелочами, но тут такое дело, – причмокнув, проскрипела Зоя Ильинична. – Так уж получилось, что у нас продовольствие заканчивается раньше времени.
Юровский вскинул голову.
– Почему я узнаю об этом от вас, а не от завскладом? Где Степанов?
– Да на месте он, на месте, – махнула рукой Ильинична. – Просто Данила думает, что до конца месяца протянем. Дескать, урежьте маленько, пока не пришла новая поставка.
– Ничего урезать нельзя, – возмутился начальник, напрочь забыв про свой чай. – Куда еще урезать-то? Мы и так строителей кормим абы как, а на дворе зима. Меня самого скоро порежут на мясо…
– Поэтому я и хотела именно с вами посоветоваться.
– Подождите, но ведь у вас же всегда все рассчитано, – недоумевал он. – Разве продуктов не должно было хватить до следующей поставки?
– Должно было, должно, – пробормотала Ильинична. – Только в последнее время очень уж часто на наш склад налеты устраивают, Андрей Юрьевич… Продукты улетают, хватиться не успеешь. Озверели все от голода из-за холодов.
Другие поварихи сиюсекундно отвернулись: одна бросилась копаться на полках, вторая – оттирать несуществующее пятно, третья притворилась, будто очень занята у котла. А мне и притворяться не надо было – грязные миски летели в мой умывальник водопадом.
Юровский почувствовал волнение, но виду не подал.
– Все – это кто? – осведомился он.
– А то не знаете, кто… – Ильинична понизила голос и потупила взгляд. – Начальники политотдела, культурно-воспитательной части, оперчекистского отдела, конвой. Они чаще всего заходят.
– Самые голодные, что ли? – с издевкой вскинул брови полковник.
– Праздники у них, во как. – Она попыталась разрядить обстановку, рассмеявшись, но у нее ничего не вышло. – Пируют они якобы заслуженно. То, мол, норму перевыполнили благодаря успешной политагитации, то заговор раскрыли. Вчерась лейтенант Полтавченко рассказывал, пока продукты собирал, что надзиратели во время шмона нашли у одного из заключенных в матрасе географическую карту. То бишь мужик побег продумывал, а мы молодцы – вовремя пресекли.
– Угу, угу, – мычал начальник. У него на лбу было написано: а прежде сами же карту туда подсунули…
Повисла напряженная пауза. Юровский поразмыслил, вздохнул, поразмыслил еще немного, а потом спросил:
– На сколько времени хватит того, что осталось?
– Ну, если ужиматься не будем, то на недельку, – подсчитала Ильинична. – Никак не до конца месяца.
– А если честно, то на четыре дня, – вставила упрямо Шахло.
Лицо начальника будто бы съехало вниз. Ильинична распереживалась.
– Не беспокойтесь, я уж похлопотала, чтобы пекарня больше хлеба в день рассчитывала, – стала успокаивать она начальника, глянув на Шахло с укоризной. – Выкрутимся как-нибудь.
Юровский тупо уставился на свой остывавший чай, не проронив ни звука. Наши вести застали его врасплох. В то время как заключенные работали все хуже и хуже и даже ударники сдавали позиции, а некоторые и вовсе дошли до того, что ограбили магазин – ясно при том осознавая, какое наказание им грозит, – вот в это вот самое время на продовольственном складе иссякают запасы, и через считаные дни кормить строителей будет вообще нечем!..
Воспользовавшись заминкой, в разговор вступила Света. Она была пышной дамой около 40 лет. Родом из Львова, Света некогда рапортовала за «самостийну Украину», поэтому, собственно, и угодила в лагеря.
– Хлибу, воно звычайно добре, хоча б з голоду не помруть, – сказала она. – Але вы сами нам говорылы, що одным хлибом робочых не прокормышь… Рыби треба, круп…
– Разумеется, не прокормишь, – ответил полковник.
– Чы не можна тоди дистаты продукты швидше?
– Или что, вопросы сверху возникнут? – добавила Шахло.
– Нет, проблема не в этом. – Юровский сильно тер щеку ладонью. – Просто погода опять испортилась, в станке сугробы по крыши домов. Нужна поставка из Игарки, а ледовой аэродром утоп в заносах. Самолету там не сесть. Зимник тоже замело… Чтобы расчистить площадку, мне нужно отстранить от работы много строителей. А мы и так отстаем по графику…
Он метнул угрюмый взор в окно, покрытое инеем. Там, за толстым стеклом, заснеженная зона синела в полумраке. Ситуация казалась тупиковой, безнадежной, и поварихи смолкли. Вдруг меня осенила безумная мысль.
– А вы не трогайте заключенных, Андрей Юрьевич, – прервала тишину я, ополаскивая миски. – Лучше используйте животных.
Следующим утром на Енисее принялись расчищать ледовый аэродром. На все ушло двое суток беспрерывной работы. Сегодня самолет должен был приземлиться, и мы отправились принимать груз.
Снег тем временем прибывал и прибывал. Сугробы достигали двух, где-то и трех метров. Основные тропинки в Ермакове разгребли, дальше же надо было идти напролом, буквально проваливаться в белых топях. Юровский шел передо мной, протаптывая путь и подавая мне руку, если я начинала падать. Один раз, когда он отвернулся, я оступилась и с головой ушла под снег; обернувшись, он поначалу растерялся, но потом нашел пропажу и вытащил меня, прямо как дрожащего кот