енка, по неосторожности свалившегося в озеро. Впервые за последние дни он смеялся.
Здесь, на открытой местности, с двойной силой дул ветер. Порывы были настолько мощными, что сбивали с ног, душили, старались разорвать на мне телогрейку с бушлатом, сдуть валенки и шапку, вырвать клоками волосы. Юровский задыхался, отдавая распоряжения. Конвоиры внимали ему, держась для подстраховки за столбы.
Чтобы подготовить аэродром, на Енисей загнали огромное оленье стадо, предоставленное начальству стройки коренными жителями Крайнего Севера. Тысяча животных, подгоняемых лающими собаками, прыгала по сугробам и постепенно втаптывала их в лед. Сопротивляясь потокам воздуха, олени пригибали головы с длинными, причудливо загнутыми рогами к передним ногам и жмурили круглые глаза, чтобы защитить их от кружившегося вихрем снега. Одну из бегущих собак занесло, она упала, но быстро поднялась на лапы и вновь погнала стадо. Так олени намотали не один, не два и даже не десяток кругов, прежде чем сугробы были утрамбованы. Затем снег разровняли тяжелыми кедровыми бревнами и, когда все было готово, подали сигнал экипажу.
Вскоре к площадке стал снижаться военно-транспортный самолет Ли-2, штурвалом которого управлял летчик из авиаотряда 503-й стройки. Я следила, как воздушное судно выравнивается перед касанием, и спрашивала саму себя: как такая махина сядет на лед? Неужели не провалится ко дну вместе с людьми и со всей нашей провизией? Ничего, села, не провалилась, не поскользнулась; махина уверенно маневрировала колесами по снегу и подкатила аккурат к месту разгрузки. Помимо продуктов, самолет доставил в Ермаково новые теплые вещи для заключенных.
Неподалеку стояли ненцы, которые будто бы не замечали ни морозов, ни душащего ветра. Они были одеты в унты и в совики – такие длинные шубы с капюшонами, сшитые из зимнего меха взрослых оленей. Мужчины разглядывали белого гиганта и давались диву.
– Больша-а-я машина, – протянул один из них. – И хрипит так, дышит… У нее, наверное, сердце есть, сама она и летать умеет, и кричать…
Принимал поставку начальник отдела снабжения Бернштейн. Бригада заключенных ловко сгружала продовольствие на лед. Начальник стройки что-то объяснил им, активно жестикулируя руками, и они отодвинули часть ящиков в сторонку. Юровский поманил ненцев к себе. Те медленно подошли, с опаской озираясь на самолет, покивали, забрали оплату и потопали прочь, уводя за собой оленей и собак. Вскоре силуэты их исчезли, канули в обилии падавшего снега, как рассеялась и тень стада.
Юровский нашел меня глазами и стал приближаться. Остановившись позади, он спросил:
– Как вам пришла на ум идея с оленями?
– Я пару раз видела ненцев, пока была на общих, – ответила я. – Они ехали на санях вдоль трассы. Тогда мне кое-что вспомнилось о быте северных народов.
Я безразлично пожала плечами, хотя на самом деле внутри надувалась от гордости: мою сумасшедшую идею воплотили в жизнь! Надо же! И она ведь действительно сработала! Авиаотряд поначалу наотрез отказывался, опасаясь, как бы самолет, снизив скорость, не клюнул носом, не погнул винты…
– Я читала, что ненцы содержат очень крупные поголовья оленей, – силилась я говорить без придыхания. – Они ездят на них, шьют из их меха одежду, готовят из их мяса пищу. Олени для них – незаменимые спутники по жизни. На стройке мы используем их в основном для перевозок, но они и тут пригодились – помогли вам посадить самолет.
Я спиной чувствовала, что Юровский улыбается. И на моем лице губы тоже сами собой растянулись в улыбку.
– Ваша цена?
– Простите? – смешалась я.
– Совет ценный, я в долгу перед вами, – сказал он. – Чего хотите за помощь?
Чего хотите за помощь! С таким же успехом можно привести голодного ребенка в магазин сладостей и поинтересоваться, чего именно он желает – безе, орешки со сгущенкой, мармелад? А может быть, пирожок с повидлом? Дите сглатывает слюни и жаждет получить все, вообще все, но смутно помнит о том, что наглеть нехорошо. Наглеть нехорошо, на всякий случай повторила я себе.
– Андрей Юрьевич, я буду вам очень признательна, если вы найдете мне расческу. Как ни приду в ларек, их уже все разобрали! Дефицитный товар, кто бы мог подумать? А я не намерена через пару месяцев отрезать себе колтуны в парикмахерской.
Юровский долго молчал, и я уж было предположила, что он ушел, однако вскоре полковник выпалил:
– Я достану вам расческу, Нина Борисовна, если вы хоть изредка станете распускать свои пышные волосы из дурацкой косы.
На снегу захрустели удаляющиеся шаги.
Я зарделась и невольно закопала руку под шапку, в волосы, которые, как мне самой раньше казалось, превратились в жидкую и лохматую массу; вдруг захотелось раздобыть зеркало и поправить прическу да заодно посмотреть, как выглядит моя кожа, не зачерствели ли на ветру губы, не слиплись ли от снежинок ресницы…
Несмотря на то что продовольственный склад вновь был полон и что многим заключенным заменили пришедшую в негодность одежду, волнения в ермаковских лагпунктах все равно разрастались, приобретая тревожные масштабы. Очаг протестной инфекции, вспыхнувший в начале декабря в каком-то из мужских бараков, в середине месяца распространился почти на всю мужскую зону, а теперь прокрался и в зону женскую. Двадцать первое декабря, день 70-летия Сталина, было встречено гулаговцами холодно, хотя был объявлен выходной, и хотя многие из сидельцев искренне боготворили вождя, будучи благодарными за великую Победу. Начальник режима мужского ОЛП Джано Чантурия, озверев от происходящего, устраивал по три шмона за день, порой собственнолично перетряхивая жалкие пожитки заключенных. Особисты давили на стукачей, заставляя разговорить баламутивших воду людей, и допрашивали зачинщиков. Политработники активно проводили разъяснительные беседы, донося до своих подопечных, что международная обстановка сегодня складывается непростая и что очень важно выполнить в сроки поставленную генералиссимусом задачу – прикрыть Сибирь с севера. Чего бы это ни стоило, какая бы температура ни стояла на дворе.
К Агнии все чаще стали прислушиваться. Авторитет ее рос, как росло и число единомышленниц. Условия Крайнего Севера непригодны не то что для работы, но и для жизни! Как это возможно, что заключенные, отбывающие срок в Заполярье, имеют такой же график, как в лагерях центральной части СССР! Как у начальства поднимается рука отправлять строителей на участки в минус 40 и требовать выполнения нормы! Да они же погибнут там, во льдах, – не в этом году, так в следующем однозначно! Особенно красноречива Агния была в самые тяжелые дни, когда погода была неумолимой или начальство – чересчур кусачим.
После очередной встречи со своим знакомым, живущим в бараке зачинщиков, Агния объявила, что бунт будет удачным только в том случае, если к нему присоединятся и другие лагпункты стройки. Одухотворенная, преисполненная веры, она вещала, что победа – за теми, кого больше и кто настроен идти до конца; и если все рабочие в краю снегов и льдов сложат свои инструменты, управлению ничего более не останется, кроме как смириться и согласиться с выставленными условиями.
– Нина, – обратилась ко мне Агния во время одной из своих жарких речей, – а не ты ли у нас с двадцать пятого лесоповала? Слыхала ли ты об ихней забастовке, когда они накинулись, чертяки, на собственных конвойных, отобрали у них оружие и три дня держали в страхе всю округу, пока им не разрешили ходить на свидания к мужчинам?
Женщины обернулись в слух, воззрившись на меня с открытыми ртами.
– Три дня? – рассмеялась я. – Нет, мы сидели несколько часов и ни у кого оружия не отбирали. А многие вообще были ранены после стрельбы на реке…
– Неважно, – стушевалась она на миг, когда обнажилась плешь в доводах, – главное, что тогда все ваши требования были выполнены.
– Да, – подтвердила я.
– И что, никак не наказали? – опешила Эмигрантка. – Вы отказывались работать, сидели себе, и – ничего?..
– Ничего, – снова подтвердила я.
– Вот вам и доказательство! – провозгласила радостно Агния, вернув себе прежнюю уверенность. – Когда народ прав, его слушают! Когда народ взывает к справедливости, ему идут на уступки!
– Товарищи, что же мы, в самом деле, – раздались в бараке удивленные голоса. – Раз наказания не будет, чего бояться! Храбрые девушки с лесоповала не боялись, и мы не станем! Надо заявить! Надо покончить с этим! Действительно, мы же помрем там, на стройке!..
– Одному ничего не добиться – надо толпой идти, давить своим весом! – зажигала публику Агния, вошедшая в абсолютный кураж. Глаза ее искрились нехорошим огоньком. – Толпу не заткнуть, толпу не запугать! Пиши же!
Последние слова предназначались Асе, нашей мастерице строчить длинные любовные письма. Однако сегодня Ася писала не к возлюбленному. Она готовила короткие послания в соседние лагпункты с призывом поддержать забастовку. Логистика была заранее налажена: друг Агнии собирался передать записки «товарищам по несчастью» через почтальонов, водителей грузовиков, фельдшеров и других командированных. Клочки бумаги спрячут среди писем, в стопках газет, в буханках хлеба, в лекарствах, а потом отправят в разных направлениях – сеять смуту на 503-й стройке.
Я сидела на своей шконке и ломала голову – правильно ли я сделала, что сказала правду? Или я, сама того не понимая, толкнула снедаемых горем людей к еще большей беде?
* * *
Я полагала, что в лагерях не существует Нового года. Нет, он, разумеется, наступал, но незаметно для людей. Стрелки часов плавно переезжали к верхней точке циферблата в тот момент, когда изможденные заключенные видели сны о супругах и детях, родителях и друзьях, родном доме, любимом городе, распускающихся по весне почках, мороженом в летнем парке, солнечном морском побережье. А утром 1 января лагерники, как обычно, поднимались в шесть утра, чтобы еще сонными отправиться на свою передовую.