– Ходуля, какого туза ты трахаешь? – впечатлилась Тася моим карьерным взлетом.
Я разинула рот, чтобы как-нибудь оправдаться, но слова никак не шли с языка. Не дождавшись от меня вразумительного ответа, барак единогласно заключил, что – да, кого-то точно трахаю.
К нам присела Тоня. Она довольно уныло улыбнулась обеим, впрочем, постаралась выглядеть как можно радушнее. Журналистка мотала уже второй срок. В 1938 году ей дали 10 лет за ту злосчастную опечатку в газете; в 1948 году, спустя месяц после освобождения, к Тоне вновь заявились эмгэбэшники. Ей предстояло отсидеть еще 15. Чем Журналистка только не занималась: строила трассу Котлас – Воркута, кипятила белье, валила лес, трудилась в забое в шахте, работала помощницей санитара, меньше месяца даже просидела в канцелярии. Она пахала на самых разных стройках и по праву заслужила звание ветерана лагерей. Она была старой зэчкой.
– Я очень рада за тебя, Наташка, – поздравила Тоня.
Рысакова к тому времени ожила. Она рухнула к ней на грудь и крепко обняла, бессвязно повторяя «спасибо». На меня устремились те самые голубые глаза – яркие, счастливые, благодарные.
– Рыся, а Рыся! – крикнула Алина. – А ты будешь такой же жадной, как Ходуля?
– Я буду такой же честной, как Нина, – поправила Наташа.
– Понятно, – Алина многозначительно кивнула единомышленницам.
Я перехватила немигающий взгляд Эмигрантки. В последнее время Маша стала еще более подавленной несмотря на то, что мы предлагали ей всяческую помощь. Вот на прошлой неделе Тоня отмечала день рождения; купив в ларьке хлеб, банку шпрот и консервированные помидоры, она позвала на пир нескольких подруг. Безмолвным согласием мы оставили Маше самую большую порцию. Глотала Эмигрантка жадно, не жуя, и один раз в спешке с лязгом прикусила ложку.
– Маша, пищу нужно тщательно пережевывать, чтобы организм усвоил максимум полезных веществ, – строго пожурила ее Наташа. – Да, я понимаю, что ты голодная!
Доходяга наша и сама отоваривала заработанные деньги в магазине. Она не толстела, но и не худела, оставаясь в своей привычной средней форме.
– Ну что, Ань, время процедур? – поинтересовалась Наташа.
Грушевская озадачилась. Поразмыслив немного, она широко зевнула, не прикрыв рта рукой.
– Не-а, не хочу, – впервые отказалась жучка от приятной услуги.
Наташа так поразилась, что сначала положила ногу на другую, а потом переложила обратно.
– Как знаешь, – сказала она.
– Эмигрантка! – позвала Груша, вдруг что-то вспомнив. – Как там тебя… Машка!
Та крупно вздрогнула, как бессознательный пациент после разряда дефибриллятора. Белокурая голова повернулась к воровке.
– Д-да? – пискнула Маша, и каждая из нас почувствовала на себе, как у нее кровь застыла в жилах. Уголовницы без надобности не обращались.
– Ты ж у нас буржуйка, мля, – вовсе и не собиралась, оказывается, нападать Груша. – Умеешь танцевать яблочко?
По неведомым причинам все знакомые мне жучки приходили в восторг от яблочка. Они прямо-таки боготворили тех, кто мог выучить их знаменитому матросскому танцу. Вероятно, в Анином разумении дворяне тем и развлекались, что с утра до ночи отплясывали на балах под русскую частушку.
– Не умею, – ответила Маша и вжала голову в плечи – испугалась, что воровка накажет ее за некомпетентность.
– Ладно, хрен с тобой, – сжалилась Груша. – А романы тискать?
– Не знаю… – Маша неуверенно шмыгнула носом. – Какой роман-то?
– Да по барабану! Слышь, главное – чтобы были криминал и эротика.
– Надо подумать. – Воспитанная исключительно на классической литературе, Эмигрантка тем не менее стала усердно подыскивать в памяти какой-нибудь псевдодетектив с щедрой долей пошлятины.
– Думай-думай. Эт хорошо. – Груша отпихнула любовницу Лариску и поманила Машу: – Иди сюда. Будешь хлебушку?
Глава 8
Получить кровать вместо шконки на общих нарах заключенному было еще труднее, чем отдельную квартиру вместо комнаты в коммуналке – заурядному советскому гражданину. Улучшенные жилищные условия, как и лишний кусочек пищи, считались в режимной зоне королевской роскошью. Заслужить подобную привилегию могли одни придурки, да и тем не всегда везло.
В мужской зоне выделили несколько бараков для избранных. Вместо вагонок здесь стояли железные койки с мягкими матрасами, то есть счастливчикам не приходилось терпеть соседей сверху и сбоку; на электрических плитах придурки готовили пищу; внезапные шмоны, которые иногда устраивали в общих зонах, тут были исключены; да и выглядели тамошние помещения уютнее – с занавесками на окнах, личными тумбочками и настольными лампами. У женщин же имелся всего один «придурочный» барак.
Однако тем, кто жил в домах для избранных, удача всего-навсего сдержанно кивала. Настоящая ее улыбка – широкая, лучезарная, белозубая – доставалась лагерникам, которые спали там же, где и работали. В собственный «цех» переехали завпортновской Антон Хмельников, завбаней Вова Муравьев, библиотекарь Леня Бабочкин и многие работники санчасти. Прачки жили вместе; зал у них был один, зато большой. А на кухне никогда никто не спал, поскольку у нас было слишком мало места. Ильинична всегда бранилась, стоило ей только представить в своих скромных владениях чью-то раскладушку.
Продовольственный склад стал Степанову в буквальном смысле домом. Данила ночевал здесь, мылся, приводил сюда женщин и собутыльников. Тут же он работал, ел и курил махорку. Пожалуй, эта самая вседозволенность и привела в итоге к тому, что он расхлябался и запил среди бела дня. Теперь Данила рвал жилы на стройке. И занял шконку в общей зоне.
Позвякивая ключами, я брела на склад. Под ногами хлюпали вязкие лужицы из талого снега и грязи. С приходом мая тропинки размыло по всему лагпункту, кое-где провалиться можно было по колено. Но это ничего, станок пострадал гораздо серьезнее: сначала ледоход на Енисее завалил ледяными глыбами весь берег, потом разлившаяся река подтопила дома у линии воды, отчего люди были вынуждены искать временное пристанище у соседей.
Развернуться и рвануть обратно на кухню – вот чего я желала больше всего. Там бы мне в лицо ударили ароматы каши, тепло от огня и едкие замечания Ильиничны. Склад же встретил меня душащей тишиной и той самой вонью, на которую жаловалась Света. Огромный барак был чужим, холодным, скучным и пустынным.
Я потопталась, не представляя, что делать с новым хозяйством. Точно так же владелец щенка, скрупулезно приготовившийся к появлению собаки в доме, приходит в исступление, когда сталкивается в реальной жизни с гиперактивным шаловливым существом, в комплекте с которым идут вечно наполненный мочевой пузырь и набор острых молочных зубов.
В наследство от Степанова мне достались хаотично рассортированные продукты, ящики с гнилью – которую он, конечно же, так и не удосужился ликвидировать, – кипы ведущегося абы как учета и грязь, грязь, грязь. Очень много грязи. Поэтому в первую очередь я предпочла избавиться именно от нее, раз и навсегда уничтожить дух Данилы.
Личный уголок Степанова находился в глубинке склада. Скрипучую раскладушку с затертым матрасом я свалила в дальний шкаф, постельное белье, похоже, впервые за полгода было сдано в прачечную. Оставшуюся одежду я передала охраннику Чеботареву, чтобы тот отнес в мужской барак. В тумбе вперемешку валялись игральные карты, газеты, крошки хлеба и фотографии грудастых голых девиц, бросавших томные взоры на своего зрителя. Тут же нашлась трехлитровая банка спирта.
Я вытащила все это барахло и отложила его в сторону: наверняка Данила зайдет в гости. Если уж не за игривой блондинкой на снимке, то точно за любовью всей своей жизни – алкоголем.
Открыв настежь окна, я принялась драить полы. С мокрой тряпки стекала мутная черно-коричневая вода. Я промывала половицы несколько раз, прежде чем вода посветлела. Когда дело дошло до протирания пыли, я взмокла и изрядно устала. В конце концов затхлость с вонью покинули залы, о чем не преминула сообщить Света. Она зашла ко мне перед обедом и глубоко, с деловитостью дегустатора, вздохнула полной грудью.
– Неплохо, – похвалил Юровский, проведав меня вечером. Еще один инспектор контроля качества уборки. – И полы вымыла. Лампы протерты. Умница.
Он поджал губы, рассматривая помещение. Взгляд, точно рентгеновское излучение, просвечивал все насквозь: покрытые пылью полки, до которых я не добралась, сваленные кучей вещи Степанова в шкафу, грязные окна за шторами.
– А вот Золушка не оценила, да? – догадалась я.
– Ее мнения даже не спрашивай, – Андрей закатил глаза к потолку.
Он снял шинель и битый час возился со шваброй, в то время как я, закинув ноги на стол, читала книжку. Иногда Юровский ворчал, что силами Степанова склад превратился в болото и он расшибется в лепешку, прежде чем отмоет его; я не реагировала – я уже поняла, что на самом деле этот чистюля испытывал необъяснимое удовольствие, когда что-то требовало кропотливой уборки и взывало к его золотым рукам.
Андрей отправился домой в десятом часу. Я приглушила свет и стала потихоньку собираться, как вдруг услышала тихие голоса. Они доносились с улицы, через открытую форточку. Я проскользнула ближе к окну и навострила уши.
У внешней стены склада стояли Хмельников со Смольниковой. Портной затягивался куревом и, глядя вдаль, пускал клубы дыма. Он подносил самокрутку ко рту неуклюже, так как приходилось делать это левой рукой – правую он сломал в драке. Антон уже около месяца носил гипсовую повязку, отчего его правая рука в верхней одежде выглядела объемнее левой. Надя закуталась в элегантное пальто и прижалась к груди своего мужчины. Вероятно, эти двое полагали, что в столь поздний час барак с продуктами пуст и что единственные, кто их может увидеть, это часовые, но часовым давно наскучили амурные дела зэков.
– Я безумно соскучилась, любимый, – говорила Надя со сладкой истомой. – В обед чуть не сорвалась к тебе. Вот бы, думаю, добежать до мастерской и расцеловать тебя прямо на глазах у твоих помощников!