Он показал мне консервную банку с тушеной говядиной. Я не увидела на ней ни единой царапины, разве что слой пыли.
– Сильно ударили, – посетовал Смородин, крутя жестянку в руках. – Похоже, достался нерадивый грузчик. Она же не просто помята: погляди, целостность упаковки нарушена. Есть зазор, консервы начали портиться. Чуешь неприятный запах?
Он поднес банку к носу, шумно вздохнул и брезгливо сморщился.
– Мясо непригодно к употреблению, – резюмировал Смородин. – Накормим им лагерников – и они слягут с расстройством пищеварения минимум на день. Согласна?
– Здоровье заключенных очень важно, поскольку железную дорогу надо строить с опережением срока, – выговорила я послушно.
– Именно! – просиял тот.
Бам, бам, бам, валились консервы на стол…
– Что же мы будем делать с ними? – осведомился Смородин.
– Списывать как порченый продукт.
– Замечательно! – горланил Олег Валерьевич. – Итого, посчитаем. Сколько тут бракованных банок?
– Пятнадцать штук.
– Хорошо, сделай себе соответствующие пометки, – велел начальник. – Позже подпишем акт о списании. Ведь никто не должен предположить, что ты украла мясо и съела сама, правильно, Нина?
* * *
Пару раз в месяц в первом лагпункте показывали фильмы. Киносеансы были платными, поэтому посетить их могли себе позволить лишь те, кто не спускал все гроши на продукты: придурки, специалисты и начальство. Иногда в качестве поощрения билеты бесплатно раздавали передовикам строительства. Сегодня на большом экране в КВЧ транслировали картину «Молодая гвардия». Мы с Наташей заняли места и пока тихо болтали о своем.
Вскоре в зал шагнула Катя, за ней вошел и Андрей. Лебедева в свойственной ей аристократической манере придерживала юбку черного бархатного платья, второй рукой она опиралась на своего спутника. Я невольно залюбовалась ей, но тут моя фантазия разбушевалась; и вот уже Катя рычит, хватает за волосы женщину и, пачкая в грязи туфли, тащит соперницу за угол, где поджидает нетерпеливый Кушнир…
Юровский сегодня выглядел свежее, чем в предыдущие дни. Из-за массового таяния снега насыпи размывало, засоряло мусором; потопы порой уносили вместе с собой шпалы и рельсы; бетонные основания исчезали в топях. В результате дорога проседала. Начальство бросило множество бригад на борьбу с сезонными явлениями, но сегодня, в драгоценный выходной день, строители выдохнули и на короткие 24 часа забыли о покалеченной трассе.
Наташа заметила во мне перемену при появлении элегантной пары и ободряюще улыбнулась. Андрей и Катя тем временем здоровались со всеми подряд, как хозяева дома приветствуют гостей на званом ужине. Одетый в безупречный темно-серый костюм Юровский крепко жал руки мужчинам, а его лагерная жена поддерживала светские разговоры.
Вдруг эта идиллическая сцена исчезла перед моими глазами. Я нахмурилась. Так домохозяйка негодует, когда ее радиоприемник барахлит и эфир обрывается прямо во время срочных новостей. На скамьи перед нами сели Хмельников и Смольникова. Заведующий портновской широко расставил ноги и сложил руки на груди. С правой руки у него к тому времени сняли гипс. Надя отбросила тщательно уложенные рыжие локоны на спину, прижалась худым плечом к мощному Хмельникову и что-то замурлыкала ему, опьяненным взглядом упершись в плотно сомкнутые губы.
Эти двое познакомились на стройучастке в 1947 году. Надя выступала там с концертом, а Антон, который в ту пору еще числился на общих, слушал музыку, сидя на деревянном трапе. Певчая красавица настолько околдовала его своим шармом, что лагерник, как только концерт кончился, ловко перехватил ее, прежде чем она уехала на базу. Тоня рассказывала, что их нередко заставали в укромных закоулках буквально прилепленными друг к другу. Став портным и, соответственно, более свободным, Антон теперь присутствовал на репетициях Смольниковой, провожал ее к женской зоне по вечерам. Если Надю окружали поклонники, преданный охранник дежурил рядом и следил за поведением рьяных воздыхателей. Многие мужчины завидовали ему, мечтали отбить подругу, но, впрочем, отбивать они не рисковали и, завидев на горизонте бывшего пулеметчика, ретировались на безопасное расстояние.
Я же не замечала в их паре той бурной страсти, о которой некогда судачили в деревне. Да, кипящие эмоции имеют свойство угасать с годами, однако на их место, как правило, встает куда более глубокое и нежное чувство, которое если не бросается в глаза, то необозримо витает в воздухе.
Между этими двоими не было любви. Взаимной – уж точно.
Пока Надя завоевывала его внимание, Антон смотрел под ноги, на портрет Сталина, застывшего с горделивой осанкой, на экран или любого иного зрителя, только не на нее, не на Надю. Он был скован, почти парализован, а Смольникова льнула к нему – как человек, не умеющий плавать, хватается за надувную подушку в бассейне.
Портной вел себя куда равнодушнее, чем пару дней назад у склада. И если в тот вечер я списала все на его усталость, то теперь никак не могла взять в толк, что же его гложет. Как и Надя. Ощущая холодность своего мужчины, она пугалась, растерянно хлопая ресничками.
Мимо прошел Савелий Агафонов – строитель-ударник, который каждый месяц получал награды от руководства за перевыполнение нормы. Тоже из зеленых, Агафонов в войну служил танкистом; подбородок его был изуродован вздутыми, как вены, белыми шрамами. Савелий окликнул Антона и протиснулся между рядами, чтобы пожать ему руку. Хмельников резко растаял и широко улыбнулся. Он встал, ответил на рукопожатие и мгновенно осознал, как сильно его безразличие к Наде контрастировало с благодушием к Агафонову.
Пристыженный Антон смягчился и повернулся к Смольниковой.
– Как дела в парикмахерской? – тихо спросил он. Глаза его потеплели, хотя где-то в их глубине до сих пор сквозила отчужденность.
– Рыться в сальных космах – то еще удовольствие, – объявила Надя и покачала головой, как бы осуждая нечистоплотных заключенных.
После закрытия труппы Антон подсуетился и выбил для нее место в парикмахерской. Отныне артистка училась новому искусству – стричь волосы.
– Люди не виноваты, что у нас два банных дня в неделю, – осторожно сказал Хмельников.
– Ну да, ну да, – откликнулась Надя со скукой и тонкой белой рукой втиснулась ему под локоть, действуя осторожно – видимо, Антону все еще было больно.
Она практически приросла к нему. Антон сделал еле заметное движение, тщетно пытаясь отстраниться.
– Мои любимые заказы – ежики у мужчин, – поделилась Смольникова. – Скосил под ноль, и кончено. А женщины всегда просят какие-то причудливые прически. Особенно…
Дальше она зашептала, чтобы никто не услышал ее гневной тирады. Я по губам различила, что Надя судачила про Клаву Евдокимову. Что ж, жена начальника лагпункта и вправду любила ухаживать за шевелюрой. Она появлялась на публике то с кудрями, то с хитро заплетенной косой, то с начесом.
Антон с плохо скрываемым раздражением вздохнул – то ли из-за безразличия к капризам Клавдии, то ли из-за нежелания сплетничать о чужих предпочтениях касательно стрижки волос.
– …и я за это еще замечание получила, представляешь, – сердилась Смольникова.
Мы с Наташей переглянулись. Усмехнувшись, она пожала плечами. Наташа всегда была невысокого мнения о Наде: она считала ее высокомерной особой, которая не видит дальше собственного носа.
– Творческой личности невыносимо запирать себя в рамки монотонной бездушной работы, – пожаловалась Смольникова, скривив намазанные бордовой помадой губы. – Я безумно скучаю по театру, я вяну, погибаю без него!
– Скажи спасибо, на общие не отправили, – сухо отозвался Хмельников.
Зрители стали усаживаться. Свет приглушили.
– Ты же помнишь, что нас пригласили на день рождения Павла Петровича? – спросила Надя, имея в виду бывшего режиссера труппы. – Собираемся у полковника завтра в девять вечера. Ты как раз освободишься.
Портной заколебался. Он явно перебирал в голове возможные предлоги, чтобы отказаться.
– Надя, мне нужно дошить френч для Евдокимова, – нашелся Антон.
– Не можешь же ты работать над этим заказом сутки напролет! – вскрикнула Надя чуть громче, чем следовало. – Ты из мастерской ни на минуту не вылезаешь, скоро прирастешь к машинке! Дудки! Заключенные имеют право на отдых, так Евдокимову и передай.
Хмельников не разделил ее энтузиазма.
– Я бы хотел закончить, – твердо стоял он на своем. – Погода налаживается, самое время носить легкую куртку.
– А я бы хотела провести хотя бы пару часов со своим мужем, – вымолвила она плаксиво и укоризненно. – Неужели я многого прошу? Неужели чертов френч для тебя важнее любимой женщины? Мы почти не видимся в последние недели!
– Мы прямо сейчас вместе, – отрезал Антон.
Надя поникла.
А я неожиданно для себя самой поняла причину его отказа. Хмельников настолько любил свое ремесло, что с большей охотой провел бы одинокий вечер за шитьем, нежели пошел на шумный актерский сабантуй. Стоило ему лишь вспомнить о незаконченной куртке, и глаза тут же вспыхнули, оживились, а мысли перенеслись в мастерскую.
Экран загорелся белым светом, и Антон отвлекся на фильм. Но Смольникова не смирилась с поражением. Разбив лоб о стену его упрямства, она схватила кирку и пошла на нее штурмом. Надя прилипла к любовнику всем телом, отчего их головы соприкоснулись. Антон напрягся от столь тесной близости и опять с джентльменской деликатностью отклонился в сторону. Увы, плотно забитая людьми скамья не позволила ему урвать и толики свободы.
В их молчаливую борьбу вмешалась Наташа. Нагнувшись вперед, она коснулась плеча Нади, и Надя, вздрогнув, обернулась.
– Прошу прощения, я ничего не вижу, – сказала Наташа. – Вы не могли бы отодвинуться?
Надя со злостью передернула ртом и смерила ее упрекающим взором: слепая ты, что ли, не видишь – мы заняты… Однако пренебрегать просьбой было неприлично, поэтому она отпустила-таки Антона и выпрямилась. Хмельников с легким замешательством покосился на Наташу. Надо же, наверняка подумал он, как такой простой довод ему самому не пришел на ум?