Меня пригвоздили два пристальных взгляда.
– Добывать? – переспросил Андрей. – Вы о чем?
– Ну, организовать ловлю, – неуверенно пояснила я. – Так не придется полагаться на совесть сомнительного поставщика. Енисей – огромный водоем. В нем же водится рыба…
– Водится. Муксун, хариус, нельма, щука, окунь…
– Нельма! Муксун! – В моей памяти возник Загорский, отправляющий кусок нежной рыбы в рот. Он вообще очень любил рыбу. – Нам никогда такой рыбы из Игарки не пришлют! А так мы сами будем…
Андрей так долго смотрел на меня, что мне стало неуютно. Будто он тщательно подбирал слова, как бы разнести идею в пух и прах, но при этом не обидеть.
– Я пробью клич по стройке, наверняка найдется куча желающих пойти в рыбаки. Подумаю, как все устроить.
– Выходит, может получиться? – затаила дыхание я.
– Надеюсь, – выдохнул он. – Идея превосходная. Чертовски хороша.
Я счастливо улыбнулась. Он снова разомлел. Мы замерли, оставшись вдвоем на целой планете, пока Ильинична громко, хлестко не кашлянула.
– Что ж… – Андрей рассеянно поднялся. – Давайте возвращаться к работе. Простите, я спешу в штаб. Нина Борисовна, если что-то понадобится, вы знаете… где найти товарища Евдокимова.
Он накинул шинель и выскочил, словно за ним гнались черти. Я ожидала, что Ильинична ринется вслед, она же почему-то больше никуда не торопилась. И теперь сидела с каменным лицом.
Похоже, мне светил нагоняй.
– Нам надобно потолковать, – подтвердила мои догадки Ильинична.
– Толкуй, – обронила я.
– Забудь про него, Нинка! – прогремела она ни с того ни с сего. – Забудь, выбрось дурь из башки!
– Что? Ты о чем? – встряхнула я головой.
– О том, о том! О нем! Не заглядывайся на него!
– Вот это номер! – разозлилась я, подскочив на ноги. – А мне разве нужно твое разрешение, чтобы на мужчину заглянуться?
– Ты, безусловно, человек взрослый, – признала повариха. – Но я тебе так и так скажу, хоть что ты со мной делай.
– Валяй! – бросила я, маяча по залу.
– Я сразу заметила, как вы друг на друга пялитесь, – произнесла Ильинична с огорчением, как если бы застукала нас с Андреем за попыткой самоубийства. – Стоило тебе только задницу свою на кухню притащить, я докумекала, что к чему. Старые знакомые вы, да?
Я забыла, что сержусь, и остановилась:
– Откуда знаешь? Разговор какой подслушала?
– Да больно надо мне вас подслушивать, о чем вы там шепчетесь! – старуха картинно плюнула. – Все ж как на ладони! Наш полковник не из тех, кто легко сходится с женщинами. Нерешительный он, вдумчивый. Не тот он мужик, который под юбками елозит. Он и Катюху-то обхаживал с умом, по-джентльменски.
Ильинична поддалась нежному порыву и провела в воздухе согнутой ладонью. И тут ей будто вкололи дозу остервенения: она лихо откинулась на спинку стула и уперла руки в костлявые боки.
– А тут смотрю: ба! – хлопнула она себя по колену. – Ошивается у новенькой судомойки, как наглый потаскун! Не стесняется, ручонки-то к ней тянет! Вчера был верный, хороший мужик, а сегодня хмелеет при зазывающем взгляде другой девицы.
Я хотела запротестовать, но Ильинична проворно меня опередила:
– Да-да, зазывающем, не вздумай пререкаться! Уж я-то тебя из поля зрения не упускала! Как появится на горизонте начальник стройки – ты аж вся приседаешь, глазенки томные, грудь вперед! А он-то, родненький, ведется, спешит угодить и так и эдак!
Она печально вскинула брови.
– В их доме давно разлад, – молвила бабуля с придыханием. – Никак поговорить вдвоем не могут. Делают вид, что все по-прежнему, а обоих тоска на куски рвет. Испортила ты, обормотка, мужика.
– Ладно, Ильинична, не надрывайся. – Я села обратно за стол и обхватила щеки. – Знаю, что я разлучница и, как там? Похитительница мужей? Разрушительница чужого счастья? Без разницы. Андрей не станет Кате изменять. Любит он ее, вот так.
– Послушай старуху, Нинка: слова не дают никаких гарантий. Он порядочный мужчина. Но коли ты продолжишь так на него реагировать, он сломится рано или поздно. Думаешь, в вашем любовном треугольнике меня волнует Катя? Нетушки! Не в том проблема, что ради тебя он ее оставит. Ну расстанется он с Лебедевой. Это что, трагедия? Она девица умная, красивая, талантливая, в самом что ни на есть соку. Мужики хвостом за ней ходют. Посолиднее себе, повиднее да помоложе найдет, с нее станется.
– Тогда в чем проблема?
– В том, что ты – зэчка, – сказала она с нажимом.
– Катя тоже заключенная, – запротестовала я.
– Катя не по пятьдесят восьмой, – запротестовала, в свою очередь, Ильинична. – Она не носит наше с тобой позорное клеймо. Лебедева освободится и начнет жизнь заново, где будет место ему. Понимаешь али нет? Ты же, став вольной, все равно сохранишь поганый отпечаток. Ты навсегда враг народа, Нинка. Смирись. Если Андрей Юрьевич, спаси бог, выберет тебя – он подвергнет свою репутацию сомнению в партии. Его разжалуют из-за тебя. К нему уже давно особисты, гадюки, присматриваются… Ты проходила через следствие, ты знаешь, что это такое. Ты можешь представить Андрея Юрьевича где-нибудь в подвале? Избитым и униженным?
Вероятно, я выглядела затравленной, потому что Ильинична великодушно подобрела. Она стала изъясняться приглушенно, с сочувствием, как врач – с неизлечимо больным пациентом.
– Он загубит карьеру, всю свою жизнь, если свяжется с тобой. Прошу, не поступай так с ним. Слышишь?
Не шевелясь, я таращилась в одну точку. До боли в горле хотелось разубедить ее, дать себе самой очередную наивную надежду. Однако мне было нечем бить эти карты.
– Мы часто не обдумываем свои решения как следует, – вздохнула старуха. – Когда влюбляемся, гадаем: что меня с ним ждет? Достоин ли он меня, заслуживает ли моей любви? Мы никогда не задаемся вопросом: а что я могу дать ему? Как я изменю его жизнь? Хороша ли та жизнь будет? Я догадываюсь, чем ты его завоевала. Ты упертая, Нинка, в хорошем смысле упертая. Жизнелюбивая, сильная, непокорная. Ты предоставляешь самой себе выбор, в то время как другие жалуются на его отсутствие. Ты поступаешь так, как считаешь правильным. Вы с Андреем Юрьевичем во многом похожи, оттого и тянет вас друг к другу. Мы с дедом тоже такими были. Смотрю на вас – и вспоминаю нас молодых, идущих наперекор всему. Жаль, старый пень загубил обоих той безмозглой выходкой. Шутничок, чтоб ему пусто было! Всегда коммунистов недолюбливал! Вот помру – хорошенько ему там накостыляю.
Я хохотнула, попутно вытерев слезу.
– Андрей Юрьевич был бы счастлив с тобой, но слишком многое ему придется отдать взамен, – заключила Ильинична. – Отпусти его, милая. Не завлекай его, не кокетничай с ним. И, будем надеяться, образуется.
Она оперлась руками на столешницу, поднялась, накинула бушлат и пошла на кухню, старательно передвигая больными ногами.
* * *
Жизнь в режимной деревушке текла своим чередом – медленно, размеренно и даже умиротворенно. Было тепло, температура превышала плюс 10 градусов, правда, на Ермаково обрушились непрекращавшиеся осадки. Все ныли, а мне дождливая погода пришлась по душе: в воздухе витал душистый землистый запах, к тому же влажность очаровательно завивала волосы вокруг лица.
К лету заключенные сбросили тяжелые ватные одежды и вместо тканевых масок надели накомарники. Работали много, поскольку железная дорога до сих пор прогибалась из-за размыва грунта; впрочем, больше не страдали из-за морозов, и то неплохо. Нередко лагерники, дымя самокрутками, бродили по зоне, вылавливая пробивавшееся сквозь тучи солнце.
Никто не был готов к оглушительной, леденящей кровь новости, которая буквально содрогнула каждого из нас.
Это случилось вечером, когда строители вернулись с общих. Кухня готовилась к ужину, заключенные пока дремали, умывались или стояли в очереди к туалетам. Обыкновенный, собственно, вечер, если бы из барака законников вдруг не вывалился Псих. Не замечая никого вокруг, снося по дороге детей, женщин, мужчин и стариков, самоохранников и начальников, он летел в санчасть. Там он хватался за всякого попавшегося под руку санитара, требуя незамедлительной помощи. Псих поставил на уши весь персонал больницы. Да что персонал – пациенты и те заразились всеобщей паникой.
– Что стряслось-то, господи? – спросил подоспевший начальник санчасти первого лагпункта Воронченко.
– Пахан! – проорал Коля в припадке. – Мясник помирает!
– Как помирает? – оторопел Воронченко.
– Вот так! – гаркнул вор. – Подкосило его, лежит на полу, задыхается… Метнулся к нему – быстро!
– Нету у нас рук! – Бесстрашный Воронченко направился обратно к больным. – Если жив еще, приводите сюда: как освободимся – посмотрим!
Псих назвал доктора гнидой и пообещал сровнять лазарет с землей. Увидев медсестру второго ОЛП Мариночку, выходившую из процедурного кабинета с сумкой лекарств, он ринулся к ней и стал слезно умолять спасти его товарища. Мариночка растрогалась и согласилась проверить Рому. Она бросила сумку с лекарствами, взяла с собой аптечку первой помощи и поторопилась вслед за нервным уркой. Охранники Акманов и Дьячков примкнули к спасательному отряду для подстраховки девушки.
– Живее, блядь, живее! – ругался на них Псих. Его глаза почти вылезли из орбит. – Не успеем! Там человек дохнет, еб же ж вашу мать!
Мариночка охнула и прибавила шагу. Вохровцы поворчали.
Все, что происходило далее, доподлинно неизвестно. Оперчекистский отдел целые сутки восстанавливал события, допрашивая очевидцев и изучая улики. Итак, Мариночка зашла в барак и начала искать шконку авторитета. Она пробиралась сквозь сброд уголовников, окруживший бездыханное тело, а когда наконец вылезла в первый ряд, то обнаружила стоявшего у стены как ни в чем не бывало Рому.
Это была подстава.
Мариночку схватили и опрокинули наземь. Акманов и Дьячков взревели, поднимая тревогу. Они кинулись заступаться за придавленную девушку, но нет, не тут-то было; к ним подступили черные, поставившие себе единственную цель – забить служивых до полусмерти. Винтовки как-то сами собой выпорхнули из рук, фуражки слетели на пол, а следом за ними пали и сами охранники.