Возле обрыва собрались погоны. Начальник 503-й стройки Юровский, его заместитель Захаров, начальник отдела снабжения Бернштейн, начальники первого и второго лагпунктов Евдокимов и Казакова, начальник политотдела Смородин и стайка других власть имущих задумчиво глядели на реку. Чуть поодаль от них образовалась вторая кучка – из заключенных. Среди них были Ильинична и Хлопонина, а также заведующая продовольственным складом женской зоны эстонка Аннели Ильвес.
Я не сразу поняла, куда были направлены все взгляды. Природа, безусловно, покоряла. Особенно меня, коренную москвичку, привыкшую к плотной застройке, узким улочкам, гранитным набережным и крохотным скверикам между домами; просторы, которым не было конца и края, являлись передо мной разве что на полотнах художников и всегда казались частично выдуманными их авторами. Из-за почти черных туч на небе Енисей тоже окрасился в темно-синий. Ветер выреза́л на его поверхности мелкую рябь. Вдали, где уже нависла туманная дымка, один за другим вырастали покатые холмы, покрытые густым темно-зеленым лесом, – степенные, величественные, застывшие в абсолютном покое.
Евдокимов отошел к Юровскому, и я наконец увидела их. Лодки. Много лодок. Они лениво покачивались на воде, и в них сидели мужчины, с ног до головы закутанные в плотную одежду. На берегу тоже разместились люди с сетями. Не теряя надежды, агрессивная мошкара описывала круги рядом с их накомарниками и искала лаз к вожделенной коже. Напряженные из-за повышенного внимания начальства заключенные не поднимали глаза наверх, к обрыву. Конвоиры, следившие за ними с суши, вместо того чтобы прикорнуть у костра, оставались начеку.
– Итак, товарищи, – хлопнул в ладоши Юровский, обратив на себя взгляды, – я рад сообщить вам, что сегодня начала работу первая бригада рыболовов пятьсот третьей стройки. Пока она у нас одна и включает тридцать человек, все из числа заключенных. Но планы, товарищи, масштабные. Во-первых, в ближайшее время мы собираемся создать еще несколько бригад. Они будут работать посменно и круглогодично. Отдельная бригада станет заниматься засолкой. Сначала добываемая рыба будет поступать в первый мужской лагпункт. Прежде всего она предназначена для обслуги зоны и для строителей, которые перевыполняют норму. А когда объемы добычи вырастут, енисейскую рыбу станут подавать на стол остальным заключенным. Затем улов будет также распределяться между вторым и третьим ОЛП. В будущем бригады рыбаков должны появиться в других крупных поселках по маршруту трассы…
Юровский спросил у Бернштейна, сколько рыбы нужно стройке в год, и начальник отдела снабжения доложил, что Ермаково потребляет больше остальных, так как здесь расположено сразу несколько лагпунктов; с материка в Ермаково поступает около одной тысячи тонн соленой рыбы тресковых пород, еще порядка 200 тонн – из местных и восточных водоемов (это частик соленый и свежий, сельдь тихоокеанская, сельдь охотская, кета и горбуша соленые). В Янов Стан, например, возят по 700 и 200 тонн соответственно. Полковник заявил, что теперь Ермаково не нуждается в поставках с местных рыболовных хозяйств и что Бернштейну нужно будет постоянно пересчитывать количество поставляемой рыбы с учетом того, что вылавливает собственный штат.
– Никак в толк не возьму, – вставил Смородин, раздраженно наблюдая за скрючившимися в лодках мужчинами, застывших в одних позах. – Зачем все это нужно?..
– Дело в том, Олег Валерьевич, – отозвался Юровский, – что рыба часто приходит к нам несвежей. Это могут подтвердить присутствующие здесь повара Фролова и Хлопонина, которым приходилось эту рыбу варить и скармливать заключенным. Кроме того, под видом дорогостоящего соленого лосося в лагеря поступают бочки все с той же тухлой селедкой – можем сходить к Адмираловой и Ильвес и проверить. Да нам проще самим организовать ловлю, учитывая, что мы живем прямо у Енисея!
Волнистые грозовые облака нависли над рекой, закрыв собой последние просветы. Я с трудом различала лица начальников.
– Послушайте, Андрей Юрьевич, – раздался из темноты голос Смородина, – какая, собственно, разница, тухлая там селедка или не тухлая? Лосось или не лосось? Вы столько заключенных отстранили от строительства ради чего? Ради того, чтобы преступники откушивали омулей с сигами? Опять и снова мы с вами возвращаемся к одному и тому же разговору: вы превращаете режимную зону в курорт… Наша первоочередная задача – прокладывать дорогу с опережением срока. Мы, наоборот, отстаем от графика, причем отстаем катастрофически, а вы без надобности собираетесь отстранить от общих сотни людей! Призываю вас, перестаньте вы заниматься самодеятельностью! Неужели вы хотя бы на секунду допускаете мысль о том, что наличие лосося в рационе врагов народа важнее возведения великой стройки коммунизма? Я не хочу нагнетать, товарищ полковник, но здесь явно попахивает промышленным саботажем…
Яркая молния, ужалившая небосклон, осветила напряженное лицо Смородина. Гром докатился откуда-то издалека и взорвался прямо над нами.
– В чем же заключается промышленный саботаж, товарищ подполковник, когда я улучшаю питание строителей? – поразился Юровский. – Вы же видели нашу рабочую силу… Это инвалиды! Доходяги! Если не подкормить их, кто будет работать на великой стройке коммунизма? Кто будет выполнять план?
– Умрут одни – привезут других, – равнодушно пожал плечами Смородин.
– Сто, двести или даже тысяча человек никоим образом не повлияют на сроки сдачи участков трассы! – парировал начальник стройки. – Пройдет время, и вы убедитесь, что улов окупается. Если строители начнут регулярно есть свежую рыбу, они станут выносливее, сильнее, их кости обрастут мясом, они перестанут болеть куриной слепотой. Нам не придется добивать на стройке и без того больных людей, заменять мертвецов инвалидами с новых этапов. Это какой-то бессмысленный конвейер…
– Вы придаете слишком большое значение этой рыбе, – сказал Олег Валерьевич. – Ее ведь недостаточно для того, чтобы поднять всесильную армию зэков с больничных коек. Ну не решит она всех проблем. Поэтому пусть уж лучше заключенные трудятся там, где точно будут полезны, – на строительстве. А от куриной слепоты не умирают.
– Зато от истощения – умирают…
К берегу подплыла одна из лодок. Рыбак в длинных резиновых сапогах ловко спрыгнул и вытащил лодку на сушу. Без устали сгибаясь и разгибаясь, он перекидывал выловленную рыбу в заранее подготовленную бочку. Заморосили первые капли дождя.
– «Потеряешь время – не вернешь, как пролитую воду не соберешь… Кто не умеет беречь малое, тот потеряет и большое», – Смородин прочистил горло. – Это сказал Иосиф Виссарионович Сталин, товарищ полковник.
– Ну, он сказал, – круто повернувшись к нему, бросил Юровский, – а вы что скажете?..
Оглушительной белой стеной на нас обрушился ливень. Охранники загалдели, несясь под сооруженный для них зэками навес. Мужчины в лодках, так и не поднимая глаз, продолжали ловить. Ильинична проворчала, что недаром у нее ныли суставы, и Хлопонина согласилась с ней, добавив, что у нее при переменах погоды всегда болит поясница. Дождь поглотил холмы на другом берегу. Юровский крикнул, что все могут быть свободны, и все побежали туда, где меня высадил Жданович. Первой неслась капитан Казакова – она непредусмотрительно надела на встречу с полковником юбку и черные кожаные ботиночки на каблуках. Стройные ноги в тонких чулках и этих ботиночках месили грязь, сводя с ума следовавшего за Казаковой Бернштейна.
– Тебе понравилось? – дыша ртом, спросил у меня Юровский. Его оливковый френч намок и потяжелел, в глаза и рот заливались капли дождя.
– Очень! – выпалила я, бездумно схватив его за мокрую ладонь в порыве нежности.
– Я это сделал не только ради них, но и ради тебя… – Он переплел свои пальцы с моими. – Я хотел, чтобы ты на меня посмотрела… как тогда… еще хотя бы один раз…
Как тогда – это в Усове, догадалась я, вспомнив, как он делился своими планами на будущее, пока я рисовала его портрет. Ливень усиливался, у меня промокло все вплоть до белья. Рыбаки все-таки пришвартовали лодки, и конвой, отбросив на спины автоматы, помогал им выбраться. Юровский проорал мне, что рядом есть заброшенная хибарка, в ней можно укрыться, и мы побежали, не видя ничего перед собой. Я не знаю, что именно так сильно подействовало на нас: ливень, река, лодки, вооруженные охранники, сновавшие по округе, или хибарка, тоже очень походившая на ту, что прикорнула в лесу Усова, – но мы, не добравшись до ее дырявой крыши, бросились друг к другу, и, как 13 лет назад, целый мир вокруг нас перестал существовать, он мог сгнить, разрушиться или просто сойти с ума, а мы бы продолжали любить друг друга. Голые, мокрые, спрятанные от этого мира ливневой стеной, мы снова стали просто Ниной и Андреем.
Полчаса спустя мы сидели на черных досках хибарки и тупо смотрели на мои зэковские тряпки и его служебную форму, оброненные в грязь. У меня дрожали колени. Андрей курил.
– Прости меня, Нина, – сказал он тихо.
– Мне не за что тебя прощать, – замотала я головой. – Я виновата не меньше твоего. Забыли.
– Я не об этом, – нахмурился он. – Я наговорил тебе в тот вечер того, чего на самом деле не думаю… Нина, давай попробуем с начала. Ты и я. Мы с Катей… Ну, в общем, между нами все кончено. Мы расходимся.
– Какие глупости, – рассеянно обронила я.
– Нина, ты меня вообще слушаешь?
Я повернулась к нему – мокрому, все такому же голому, но слабо улыбавшемуся. Дождь утихомирился, накрапывая напоследок редкие капли.
– Почему вы расходитесь? – воскликнула я. – Ты что, рехнулся?
Улыбка спала с его лица.
– «Рехнулся»! – опешил Андрей. – Черт подери! Мы ни расстаться, ни сойтись нормально не можем!
– Ты же счастлив с ней, – затараторила я. – Так вперед! Чего ты воду баламутишь?
Он опустился передо мной и поцеловал все еще подрагивавшие колени.
– Я не могу больше врать самому себе, – прошептал он.
Я закрыла лицо руками. Мне предстояло второй раз в жизни оторвать от себя самого близкого на свете человека. Грудь мою словно исполосовали ножом, легкие покрылись свинцом и не пропускали воздух.