Я провела кончиками пальцев по юбке. Хмельников попросил меня пройтись; он хотел удостовериться, что платье не сковывало движений, а сам то и дело косился на притихшую Наташу. Рысакова подносила листы к глазам, изучая простейшие зарисовки заурядных юбок, пиджаков и пальто. Иногда она оценивающе склоняла голову, точно посетитель галереи перед шедевром искусства. Антон стал рассеянным и опять отвлекался от меня.
– У вас получаются очень ровные линии, будто вы рисуете по линейке, – изрекла Наташа с видом знатока. – Меня завораживают люди, которые создают руками что-то необыкновенное. Художники, архитекторы, скульпторы… Мне не дано изобразить даже кошку или силуэт человека. А вазы! Ох уж эти вазы! Когда я училась рисовать, они всегда выходили кривыми.
– Вы мне льстите, – Хмельников смущенно шмыгнул носом.
– Пожалуй, так и есть. Просто выражение «как курица лапой» – как раз про меня. Дочка уже в три года рисовала лучше.
Антон пару секунд молчал, переваривая информацию.
– У вас есть дети?
– Да, двое, – Наташа отложила один эскиз и взяла следующий. – Мальчик и девочка.
Лицо портного разгладилось: ему внезапно открылась истина. Эта истина представила историю о вынужденном пособничестве немцам с новой, прежде затененной стороны.
– Как их зовут? – спросил он.
– Старший – Ваня, парень добрый, умный, но ужасный сорванец, – засмеялась Наташа. – Я ходила в школу извиняться за него, как к себе домой… Хотя я, признаться, не была с ним так строга, как настаивали учителя. Люблю я задиристых мальчишек! Из них энергия, смелость ключом бьют! Да, Ваня бывает неправ, но он проявляет себя, он проверяет мир на прочность! А младшая, Анечка, – совсем другое дело. Второго такого ласкового, нежного, послушного ребенка вы на целом свете не сыщете! Услада для сердца! Я помню ее еще малышкой…
Наташа спешно отвернулась, чтобы скрыть горечь, и опустила эскиз на стол. Хмельников почуял перемену в ее настроении и сам поник, не понимая, как ей помочь и что сказать.
– Платье безупречно, – нарушила я тишину. Портной улыбнулся. – Пойду переодеваться.
Когда Наташа надела то, что вручил ей Антон, я поначалу подумала, что он сшил новое платье вместо того безобразного мешка. Рысакова тоже не узнала своей одежды и приметила знакомые черты, только когда пригляделась. Она прошлепала к зеркалу босыми миниатюрными стопами и застыла, уставившись в отражение. Антон встал поодаль.
Юбка доходила до колен и открывала взору стройные ноги Наташи. Рукава больше не свисали ниже запястий, плечики встали ровно на свое место. Вокруг шеи появился широкий белый воротничок, который не просто освежил наряд, но и сделал его – уж не побоюсь этого слова! – стильным. Лиф перестал пузыриться в области живота и стягивал тонкую талию.
Антон подошел к ней и осторожно поправил платье. Его движения раньше были бездушными, исключительно профессиональными, теперь же в них сквозили неожиданные деликатность и чувственность. Портные не трогают так своих клиентов. Так мужчина прикасается к женщине, к которой он неравнодушен.
– Гм… – Наташа провела рукой в воздухе рядом с грудью. – Кажется, тут стало чуточку свободнее.
– Да, – отозвался Антон и резко заинтересовался мысами своей обуви.
– Так удобнее, – одобрила Наташа. Она не обратила внимания, что портной за ее спиной выдохнул. – Послушайте, вы многое изменили. Эта работа заняла у вас много часов. Я, наверное, должна вам больше? Назовите стоимость.
– Не берите в голову, – немедленно запротестовал Хмельников. – Сумма осталась той же, о которой мы условились изначально.
– Уверены?.. – нерешительно пролепетала она и снова посмотрела на себя. – Браво, вы сотворили невозможное. Платье было безнадежным, пока не попало в ваши золотые руки.
Рысакова послала Хмельникову свою самую обезоруживающую улыбку – широкую, светлую, приоткрывающую ровные белые зубы, так и не испорченные некогда сразившей ее цингой. Эта улыбка озаряла все вокруг и подбадривала всякого отчаявшегося сидельца, в том числе Эмигрантку, которая ждала смерти со дня на день вот уже целый год.
Антон покраснел и задышал чаще.
– Рад, что вы довольны, – еле слышно произнес он.
Рысакова крутилась возле зеркала, рассматривая себя со всех сторон, и не видела в уголке отражения задумчивого мужчину. Он засунул руки в карманы брюк и не сводил с нее очарованного взгляда. Иногда он набирал в легкие воздуха, чтобы что-то сказать, но то ли не решался, то ли не мог подобрать подходящую тему для разговора.
– Как ваша рука? – подала голос Наташа, погладив белый воротничок.
– Перестала неметь, – разочарованно пробурчал Хмельников, как будто и сам думал завести разговор об этом, но обсуждать было нечего.
– Вам повезло! – воскликнула она. – Обычно на восстановление после таких травм уходит больше времени.
– Да уж, – вроде как согласился Антон, скривившись.
Когда она аккуратно повесила платье на сгиб локтя и поправила фуфайку, чтобы выйти на улицу, он выпрямился и подался вперед.
– Вам нужно что-то еще подогнать по фигуре? – спросил он как можно безразличнее. – Может, какие вещи не подходят по размеру?
– Все сидит как надо, спасибо, – разочаровала его Наташа.
– Тогда если вам понадобится что-нибудь отремонтировать, приносите мне, – не сдавался Хмельников. – Вам не придется колоть пальцы в кровь, а я таким образом отблагодарю вас за помощь с реабилитацией.
– Договорились! – Наташа пошла к выходу.
Портной опустил глаза и зажевал свой карандаш.
– Антон – привлекательный мужчина, да? – полюбопытствовала я у нее, когда мы вышли из портновской.
Наташа вытаращилась на меня.
– Я думала… – прошептала она, оглянувшись. – Я думала, тебя волнует только полковник.
– Угу, – кивнула я. – А тебе он как?
– Не знаю… – опешила она. – Зачем спрашиваешь?
– Просто болтаю, – я не захотела раскрывать карты Хмельникова вместо него самого.
– На тебя не похоже, – заявила Наташа, потеряв интерес к беседе.
Обещанное старожилами тепло пришло в начале июля. Иногда мы с Наташей ходили босиком по траве или сидели возле склада вечером, подстелив себе платочки; обмазавшись дегтем от насекомых, мы вдыхали летний воздух, благоухавший запахами цветов и леса, и глядели в озаренное солнцем ночное небо. Ни она, ни я никак не могли привыкнуть к полярному дню, притом что полярные ночи для нас обеих быстро стали нормой. Днем я порхала по зоне как бабочка, окрыленная своим женственным платьем, слепящим солнцем и поцелуями, которыми мы с Андреем украдкой обменивались пару раз за день, пока нас никто не видел.
В субботу в КВЧ первого лагеря политработники целый день читали лекции. Зэков под конвоем уводили с работ в барак, рассчитанный максимум на 200 человек, а после лекции под конвоем же возвращали обратно на участки. Час-полтора, что длилось это важное мероприятие, не шли в счет рабочего дня, поэтому бригады сегодня должны были воротиться позже обычного. Вечером в КВЧ была запланирована лекция самого Смородина, предназначенная для обслуги и передовиков.
Катя деловито руководила последними приготовлениями. В отличие от Смольниковой, она ни единым жестом, ни единой тенью на лице не выдавала драмы в личной жизни. Она царственной походкой передвигалась между рядов и охотно приветствовала бывших коллег по театру, инженеров, придурков, всех своих поклонников. Заведующий вещевым складом Борейко отпускал шутки, склонившись к ее уху, и Катя заливисто хохотала, придерживая его под локоток. Она блистала всегда: играя роль, слушая бурные овации зрителей, спросонья ранним утром и даже когда любимый мужчина уходил от нее к другой. Она искусно флиртовала с жизнью, водя ее за нос и заколдовывая своим очарованием.
– Нинка! – кликнул Вася, зайдя в актовый зал и обнаружив там меня.
Скамейка за нами оставалась свободной. Гриненко махнул рукой Хмельникову и Агафонову и направился к нам. Сев, он широко улыбнулся, чем примагнитил к себе взгляды женщин. Лагерницы таинственно зашептались.
– Дамы, мы с ребятами среди вас словно в цветнике, – восхитился нарядчик. Он выразительно осмотрел каждую и задержал взгляд на мне.
Девушки смущенно хихикали.
Антон опустился рядом с ним и робко поднял глаза на Наташу. Та внимательно слушала Шахло, повествовавшую о своих сыновьях-близнецах, и не замечала подоспевших мужчин. Портного это не устроило.
– Добрый вечер, – сказал Хмельников нарочито отчетливо и громко, чтобы Рысакова отреагировала.
Она повернулась назад, и на Антона обратились лучистые голубые глаза. Он затаил дыхание.
– Здравствуйте! – искренне обрадовалась Наташа, но отвернулась раньше, чем взгляд Антона откровенно поплыл от удовольствия.
– Вы прекрасны, – немедленно выпалил он первое пришедшее в голову, чтобы возвратить ее внимание.
Другие люди раз – и перестали существовать для Антона. Повеселевшие женщины, озадаченные Гриненко и Агафонов – все растворились, кроме одной лишь Наташи. Я усердно изображала безразличие к происходящему. Благо, в последнее время часто практиковалась.
– Так в том ваша заслуга! – Наташа поправила юбку перешитого платья. – Всем буду рекомендовать ваши золотые руки.
Она по-дружески сжала его ладонь своей и в следующую же секунду отстранилась. Сбитый с толку этим прикосновением Антон, похоже, собирался было возразить, что комплимент не имел отношения к платью и уж тем более к его рукам, как тут дверь со скрипом отворилась. В проеме нарисовалась фигура Смородина. Следом за ним протопал Дужников.
Гулаговцы мигом стихли. Хмельников поерзал на скамье и сложил руки на груди, с грустью глядя на переключившуюся Рысакову. Я тоже отвернулась к сцене.
Олег Валерьевич скрупулезно готовился к каждому своему выступлению. В его распоряжении был целый штат пропагандистов, который формулировал для него основные тезисы. Согласование итогового текста занимало не менее нескольких дней; политработники угадывали смысл коротких комментариев и черточек, оставленных подполковником на бумаге, вносили бесчисленные правки и вновь несли труд на стол начальнику. С каждым разом число пометок становилось все меньше, и вот наконец Смородин выходил к нам с отполированной до бле